Бьётся сердце - Софрон Данилов

Майя едва удержалась, чтобы не рассмеяться, — бедная Стёпа, она прямо-таки с лица спала. Ах, Стёпа, Стёпа! Пока ты мне своими «соревнованиями» грозишь, там другая ему «молнию» поправляет. Нет, глупая Стёпа, не я твоя соперница. Жаль, что некие «светские условности» не позволяют сказать тебе открыто: да не косись ты на меня, не жги порох понапрасну!

Поскорее бы Стёпа окрутила нашего блестящего холостяка. А то наши женщины словно с ума посходили, то и знай шушукаются в учительской. Надежда Пестрякова вон вдруг стала проявлять к лыжным походам небывалый интерес. Стёпу здесь сто раз понять можно, простить ей любую выходку, но куда эта лезет в своей боярской дохе, мать семейства, мужняя жена! Не ей ли одной когда-то только и светила его любовь, а она? Нет у мужчин гордости. Я бы на месте Аласова показала этой Пестряковой «возврат нежных чувств»!

Сергей шагает сюда.

— Как твои лыжи, Майя?

— Отлично, Сергей Эргисович.

Степанида рванулась навстречу Аласову, будто на амбразуру дзота:

— Мои посмотрите, Серёжа! У меня что-то с креплениями…

— Один момент, Степанида Степановна, сейчас мы вам подыщем постоянного кавалера… Эгей, Евсей Филиппович!

Степанида обиделась:

— Кавалеров себе я привыкла подыскивать без посторонней помощи. Подбором кадров занимаюсь лично!

Но Евсей Сектяев был уже рядом.

— Слушаю вас, товарищ Аласов!

— Боевое вам задание, товарищ Сектяев: устроить Степаниде Степановне крепления и всячески опекать её во время похода.

— Слушаюсь! Степанида Степановна, я в вашем распоряжении. Что прикажете?

— Ах, Евсей Филиппович… — сказала Стёпа, печально глядя вслед Аласову, — Нечего мне вам приказывать… И глаза бы мои на вас не глядели…

Сектяев только рот разинул.

Первым шёл Аласов, за ним комсорг Брагин, гордый тем, что поставлен сразу же за пробивающим лыжню, за фронтовым командиром.

Майя шагала в середине колонны, следом за Егором Кудаисовым, который двигался странным манером — то рванётся вперёд, то отстанет. Оказалось, впереди Егора шла Лира Пестрякова. Ах, молодость! Как легко читаются на твоей физиономии самые сокровенные тайны!.. Уж не этой ли тайной озабочена сегодня Надежда Пестрякова? Их дочь и паренёк из халупы… Вон она, всё ещё стоит на бугре, смотрит вслед ушедшим.

На восточной окраине аласа, куда двигались лыжники, лес наподобие пилы — зубьями вверх. Пики сосен черны, валуны льдисто-зелены, а небо наливается алым жаром, отчего котловина аласа светлеет на глазах, всё больше алых искр вспыхивает в воздухе и под ногами. И вдруг, словно пробив головой горизонт, над лесом появляется наконец солнце: «Люди, ура! Я здесь! Вот оно я!»

Они шли колонной всё вперёд, а Надежда осталась там, на бугре, одна. В своей дурацкой шубе… Может, вспомнит, что была когда-то лучшей лыжницей в классе, ходила в самые далёкие походы? На минуту Майе стало жалко бывшую свою подругу, но тут же она подумала: ещё неизвестно, кого из них двоих надо больше жалеть: Надежда, проводив дочь в поход, вернётся сейчас домой, где детские кровати, игрушки, валеночки сына и школьные тетрадки дочери… То, чего нет у неё. И никогда не будет. Девица с мисками да ложками…

Мимо, вдоль колонны, красиво выгибая спину, пробежала Степанида — к Аласову помчалась… Вскоре впереди зазвенел её смех, что-то Стёпа стала выкрикивать, вереницу лыжников даже слегка притормозило. Вдруг сильный, очень молодой голос Аласова взвил над колонной песню:

Есть у нас в ЯкутииПарни боевые…

Это была песня, с которой когда-то уходили на фронт такие же мальчишки, сверстники нынешних, и такие же девчонки их провожали. Перед самой войной эту «Песню боевых лыжников» — словно в предчувствии — пели особенно часто. Сеня беспрестанно мурлыкал себе под нос: «Есть у нас в Якутии…»

Давно нет Сени и многих из тех, кто уезжал с этой песней на запад. И мелодия, некогда популярная, всё больше забывалась с годами. Давно не слыхивала её Майя. И зачем только Сергею вспомнилось — её ведь сегодня никто не знает.

Но песню помнили. Дружные голоса разом подхватили, понесли:

…Парни остроглазые,Верная рука!

Аласов стоял, пропуская колонну, увидел Майю, подмигнул: помнишь песню? «Помню», — кивнула Майя. Он пошёл рядом, время от времени поглядывая на неё. Потом запели что-то нынешнее — про девчонку, которая ищет алмазы, не зная, что сама алмаз…

— А наша-то лучше, а? — сказал Сергей. — «Парни боевые», разве сравнить?

— Наша-то в сафьяновых сапожках, — засмеялась Майя.

— Смейся, смейся, ведь и в самом деле лучше!

Майя спросила, далеко ли до цели. Оказалось, всё рассчитано так, чтобы быть в полдень. К двум часам дня на фермерских санях обещали туда старца Авксентия подвезти.

— Как Авксентия! Старец Авксентий… жив ещё?

— Жив-здоров, чего и нам желает…

Аласов высоко взмахнул палками, умчался вперёд, оставив Майю в замешательстве: старец Авксентий, оказывается, жив ещё! Глубоким стариком Авксентий был уже тогда, когда Майя бегала малюсенькой девчонкой. Сколько же теперь ему? Наверное, все сто.

Историю Авкеентия Майя часто слышала в малолетстве, когда на летних выселках, усевшись в свободный час в тень юрты, женщины со скорбными лицами вели свой сказ:

— Был Авксентий в молодости живым да бойким, говоруном да песнопевцем и такого приятного вида, что не одна девушка вздохнёт, бывало, украдкой. Однако привлекательность и чистый голос не принесли Авксентию счастья, а скорее, стали причиной горькой его беды.

Полюбился он первой красавице наслега, неповторимой и неописуемой Мато. На любовь ответил ей любовью. Летом, в берёзовой роще, во время весеннего кумысного праздника ысыах, они открылись друг другу и дали клятву быть верными своей любви.

Но уже висела над ними беда — отец Мато нашёл дочери жениха по своему вкусу, вдовца, владельца большого стада. Два дня и две ночи валялась девушка в ногах у своего родителя, однако отец и внимания не обратил на её слёзы, хотел даже пройтись по спине дочери сыромятными вожжами, да мать оборонила. Когда же наступила третья ночь, в амбаре, где обычно спал юный Авксентий, со скрежетом приоткрылась тяжёлая дверь. Видя, как мелькнула в лунном свете чья-то тень, парень вскочил на ноги: «Кто тут, что надо?!»

«Тише, Авксен, тише! Это я пришла, Мато твоя… В окно я…»

Девушка стала рассказывать, как бежала под покровом ночи к нему, но вдруг на полуслове прильнула к Авксену, обхватила его шею руками, стала целовать, ласкать, шептать ему нежные слова.

«Авксен, золотой мой, земля велика, бежим вместе. Куда угодно с тобой».

Но у парня мысли были совсем иные. Видели, наверно, посторонние глаза, как входила девушка в амбар, завтра пойдут по Арылаху слухи…

«Что за слова ты говоришь, куда мы побежим, куда денемся! Зачем мучить себя несбыточным!»

Девушка долго плакала, а потом вытерла слёзы и говорит:

«Видно, не судьба нам… Так хоть полюби ты меня на прощание — как мужчина женщину. Пусть запомнится эта ночь на всю мою горестную жизнь. Чтобы тебе, любимому, моя девичья честь досталась, а не старому вдовцу поганому. А уж дальше — что угодно».

Но бедняга Авксен разнимает её руки на шее у себя:

«Что ты, что ты! Грешно это! Светает уже, беги домой скорее. Если увидит кто — беда будет…»

Она чуток помедлила на пороге, отрешённая, сама не своя.

«Не бойся, — говорит. — Уж твоё-то имя опозорено не будет. Одно обидно: думала, что сокол ты. А ты, Авксен мой, всего только белкой-летягой оказался. Ну да уж ладно. Прощай!»

И исчезла в предутренних сумерках.

Ушла Мато из амбара, а домой, к родителям, не вернулась. Исчезла, как летняя зарница, — вспыхнула, и никто её больше никогда уже не видел. Родители и тот старик, которому Мато просватана была, подняли на ноги окрестные наслеги, неделю искали по всем омутам и чащам — никакого следа. Тогда отец донёс старосте на Авксентия, взяли его, учинили допрос.

Парень во всём признался. Рассказал, как приходила Мато ночью, что говорила ему, что он ей говорил. Хоть и клялся бедняга в слезах, что и духом неповинен, но признание мало ему помогло — увезли Авксентия в город, года полтора просидел он там в тюрьме. Выпустили, однако…

Вышел Авксен из тюрьмы старик стариком, согбенный и чёрный, слова из него клещами не вытащишь. В детстве Майя до ужаса его пугалась, будто был старик воплощением какой-то неизбывной вины человеческой…

Авксентий не женился, прожил свой век в семье родной сестры — той самой, что была матерью Лэгэнтэя Нохсорова. Мальчика Лэгэнтэя он вынянчил на своих руках.

Старая-престарая история, похожая на сказку. А ведь всё здесь происходило, в Арылахе. И Авксентий, оказывается, ещё жив-здоров. Вот чудеса!

Пока Майя, энергично работая палками и поглядывая на беспокойного Гошу Кудаисова, размышляла таким образом, колонна пересекла долину и двинулась к нависшей над аласом высокой круче. Приумолкли песни и разговоры, только мерный скрип да облачка пара над побелевшими от инея шапками.