Бьётся сердце - Софрон Данилов

Такой тишины на своём уроке Саргылана и представить не могла: тридцать ртов застыли открытыми. Как в кино, когда Чапаев бросается в реку…

— Так слушайте, ребята. Дантесу верный ему человек успел привезти из Архангельска специальный панцирь, надеваемый под мундир. Идя на дуэль, Дантес ничем не рисковал! Он приехал на Чёрную речку для того, чтобы убить Пушкина, а самому остаться в живых.

— Вот собака-то!

— А куда остальные смотрели!

— В милицию надо было…

— Ха, в милицию! При царе Николае-то?

Что поднялось в классе! Ребята повскакивали со своих мест, затопали ногами.

Саргылана стояла, прижавшись спиной к доске. Пусть покричат. Пусть переживут горечь случившегося, несправедливость, непоправимость этой трагедии. Возмутитесь, ребята! Ничего, можно даже ногами постучать.

А потом, когда гомон несколько поутих, она стала читать:

Погиб поэт! — невольник чести —Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..

Смертельно раненный поэт, откинув голову, лежал на снегу, ветер трепал его чёрные кудри. А убийцы, злорадно щуря глаза, следили, как на белом разрастается алое пятно.

…Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:Оно вам не поможет вновь,И вы не смоете всей вашей чёрной кровьюПоэта праведную кровь!

…А через четверть часа в учительской — молчит Аласов, молчит Саргылана, и только монотонный голос Тимира Ивановича: грубое отступление от поурочного плана, вредная отсебятина, неумение правильно распорядиться рабочим временем, использование каких-то сомнительных историй о панцире Дантеса… Самое ужасное, что Саргылана Тарасовна даже и в учительской не могла вспомнить, в каком именно журнале это было напечатано, — Тимир Иванович посматривал на неё подозрительно из-под очков: да и было ли напечатано?

— Тимир Иванович, помилосердствуйте, — попытался вступиться Аласов. — С панцирем-то как раз получилось хорошо. Ведь какая главная задача урока? Вызвать у ребят активное отношение к социальному злу! И если с точки зрения методики тут можно придраться…

— Придраться? Вы считаете, Сергей Эргисович, что я всего лишь придираюсь?

Теперь пришлось круто Аласову.

— У вас, Сергей Эргисович, получается так, будто все наши поурочные планы, учебные программы и учебники — только лишний груз на ногах учителя. Вот, пожалуйста, учебник, помеченный нынешним годом, утверждённый министерством, Учёным советом Академии педагогических наук. И академия, и министерство считают, что о панцире Дантеса на уроках рассказывать не следует. Вы же с Саргыланой Тарасовной считаете, что о панцире рассказывать необходимо… Какую тут позицию прикажете занять мне, завучу школы?.. А теперь представьте, во что превратятся наши уроки, если и остальные учителя с вашего, Сергей Эргисович, благословения станут учить детей не по учебникам, а по развлекательным заметкам… Как можно, Сергей Эргисович, вы педагог опытный, а при разборе урока молодого товарища поощряете самовольство! Как я должен вас понимать в этом случае?

В тот день, испив свою чашу до дна, они возвращались из школы вместе — Саргылана и Аласов. Не скажешь, кому больше влетело — самой виновнице или её защитнику. Можно было представить, как трагикомически выглядели их унылые фигуры со стороны: идут два «новобранца», те самые, что в нынешнем учебном году пополнили коллектив передовой Арылахской школы.

— Влетело вам из-за меня? Будете знать в другой раз, как выступать в роли рыцаря Дон Аласа Арылахского.

Но Аласов вдруг сказал:

— А знаете, Саргылана Тарасовна, вы ведь учитель божьей милостью! Состоялось, понимаете? С чем и разрешите вас поздравить.

И даже голову склонил перед нею, вконец растерянной.

Вот человек: всегда остаётся сам собой. Не притворяется, ничего из себя не изображает — всегда Аласов… Однако погоди, Саргылана Тарасовна, за что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?

Сейчас, сидя над тетрадями, Саргылана подумала: и всё-таки не в том только дело, что он её похвалил. Аласов действительно хороший человек. Недаром его полюбила Майя Ивановна — уж она-то способна полюбить лишь самого-самого…

— Ау, Ланочка!

В сенях загремели лыжи, застучали ботинки. В клубах пара и морозной свежести в комнату ввалились Майя Ивановна и Аласов — легки на помине.

— Эх, Ланочка, жаль, что не поехала с нами… Ты что такая?

— Какая?

— Какая-то не такая… О чём думала-мечтала?

— О любви, — смело сказала Саргылана.

— Вот это тема!

— О любви между мной и шестым «А». Вот посмотрите, какие они мне сочинения преподнесли! Сергей Эргисович, и вам хочу показать, почитайте, пожалуйста.

— «Если бы я был волшебником»… Гм… Сами придумали?

— Майя Ивановна, спите? Можно к вам?

— Можно, беги.

Девушка протопала босыми ногами по полу, нырнула к ней под одеяло.

— Аи, холодная… Повернись ко мне спиной, я тебя обниму.

— Майя Ивановна, мне мысль пришла…

— Опять! Я же тебе сказала: зови меня Майей… Или это так трудно?

— Майя… послушай, Майя, мне мысль пришла… Жизнь — какая всё-таки прекрасная! Всё вместе — и школа, и зима, и что вот я с вами, и мальчишки мои смешные… Жизнь — это чудо, правда?

— Правда, Лана.

— А этот Евсей Сектяев… Старуха наша нянечка зовёт его: Лэпсэй. Я ему тоже крикнула: Лэпсэй! А он мне: а?

— Имя как имя.

— Очень уж смешное. И сам он смешной… Танцует со мной, еле пальчиками держит. Вы Аласова всё вышучиваете, а мне его жалко. Я сколько раз думала: трудно вам вдвоём будет. Зато так инте-ересно! Если бы Лэпсэй был такой…

— Что ты, Ланочка? О чём ты?

Но девушка, не досказав, стихла на полуслове.

Майя бережно подоткнула под неё край одеяла, легла поудобней и стала глядеть во тьму. В ночной тишине потрескивала наружная ледяная обмазка кухонного окна: трак, трак…

XX. Кто пробивает лыжню

Аласов строго-настрого сказал себе: дружба так дружба, и незачем мутить душу бесполезными мыслями. Всё между ними должно быть просто: вот стали они на лыжи, проверили крепления, палки в руки и — вперёд! Свежий ветер, быстрый бег хорошо приводят человека в трезвые чувства…

В воскресенье Аласов должен был вывести на заре своих десятиклассников в большой лыжный поход. Решили сходить к старому кладбищу, на могилы первых арылахских коммунистов — Семёна Кымова, Лэгэнтэя Нохсорова. «Союз боевых следопытов» хочет собирать исторические материалы о гражданской войне, об организации колхоза. Поход — всему начало.

Где-нибудь на Кавказе весь аул сбегается на общий танец. В Прибалтике сотни людей собирает певческий хор. На Рязанщине любят массовые грибные набеги. А в Якутии — лыжи. Сколько связано с ними славных минут в жизни каждого северянина, какие давние и добрые традиции живут в этих общих снежных походах!

— Физкульт-привет, Майя!

— Здравствуйте, Сергей Эргисович!

Опёршись на палки и притоптывая лыжами, Майя ждала общей команды. Какое сегодня славное утро! И как жаль, что Саргылана не увидит его. Майя поглядела на дорогу: может, всё-таки передумает, оторвётся от своих тетрадок? Совсем замучила себя, бедняжка. Пословица есть: способный на одном месте не засидится. А с моей девочкой как раз наоборот: способная, потому и с места не сдвинешь.

— Здравствуй, Майя.

А, Надежда Пестрякова, собственной персоной.

— Здравствуй…

В своей богатой дохе из лисьих лапок проплыла Пестрякова мимо — уж не собралась ли и она в поход? Нет, пришла дочку проводить. С каких это пор Надежда Пестрякова стала такой сверхзаботливой мамой, — несмотря на ранний час, хочет на своей девочке шарфик поправить…

— Ах, Майя Ивановна, миллион извинений!..

Едва не налетела на Майю невесть откуда взявшаяся Степанида Хастаева — уже раскраснелась, полна боевого задора. Пыжиковая шапка чуть набекрень, спортивные брюки обтягивают бёдра.

— И вы тоже, Майя Ивановна?

— Тоже, Стёпочка.

— Вы, Майя Ивановна, говорят, лыжница азартная?

— Азартная, Стёпа.

— Ну что ж, посоревнуемся. Я ведь — ух! — Стёпа сделала разбойничьи глаза. — Я ведь, Майя Ивановна, своего не упущу, прямо говорю. И уж если соревноваться… я имею в виду лыжи… так я в лепёшку расшибусь!

— Стёпа, не надо расшибаться. И обратите внимание на свои крепления — как бы и вправду не расшибиться.

Но Стёпа уже не слушает её. Вытянув шею, она смотрит в сторону Аласова, который в эту минуту разговаривает с Надеждой Пестряковой, та о чём-то расспрашивает его, он отвечает, показывая рукой на сопки, засмеялись чему-то. А вот уже настоящий удар для Стёпы: Надежда привлекает Аласова к себе и застёгивает потуже «молнию» на его куртке…

Майя едва удержалась, чтобы не рассмеяться, — бедная Стёпа, она прямо-таки с лица спала. Ах, Стёпа, Стёпа! Пока ты мне своими «соревнованиями» грозишь, там другая ему «молнию» поправляет. Нет, глупая Стёпа, не я твоя соперница. Жаль, что некие «светские условности» не позволяют сказать тебе открыто: да не косись ты на меня, не жги порох понапрасну!