Паруса смерти - Михаил Попов

— Мне бы очень не хотелось, чтобы так случилось.

Олоннэ все-таки налил себе и собеседнику рома.

— Сейчас я вам объясню, почему затеял с вами ссору тогда. Я вам позавидовал. Да, да, не удивляйтесь. Я увидел, какими глазами смотрела на вас мадемуазель Женевьева. Вы были герой, вы были великолепны. И в сердце моем зашевелилось темное чувство. Я должен был любым способом нарушить ваше триумфальное вторжение в ее сердце, никакого другого пути для этого, кроме того, что я избрал, у меня не было. Сейчас, хотя, наверное, слишком поздно, я прошу у вас прощения.

Беседа свернула в столь неожиданную сторону, что ирландец растерялся. Он еще не перестал ненавидеть этого синеглазого дьявола, но ему уже захотелось, чтобы он был прав.

— Выпьем, — предложил Олоннэ.

Поскольку ничем другим Шарп не мог проявить свое зарождающееся дружелюбие, он торопливо поднял бокал. Ром ринулся по жилам.

— Я придумал невероятную басню, которую нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть, тем самым поставил под сомнение ваш подвиг.

— Ну уж подвиг.

Олоннэ понял, что пересаливает. Надо или тоньше льстить, или больше выпить.

— Своим хитрым ходом я многого достиг. Чтобы разрешить как-то наш спор, господин де Левассер вынужден был одолжить мне денег на подготовку корабля. Дальше — некоторое стечение обстоятельств, немного храбрости и сметки, и я сделался богат.

Теперь Шарп наполнил бокалы.

— Да, вы добились многого.

— Я сделался не только богат, но и знаменит.

— И в этом пункте не стану с вами спорить.

— Зачем спорить, когда можно выпить.

— Рому.

Капитан Шарп выпил и помотал головой.

— Но что с того, — очень аффектированно вздохнул Олоннэ, — я ведь все равно несчастен.

— Почему?

— И деньги и слава — вещи слишком ненадежные. Я тому ярчайший пример. Теперь я разорен, а репутация моя сильно подмочена.

— Все, что вы говорите, — чистая правда, — с чувством сказал пьяный ирландец.

— Но не о деньгах и даже не о славе я жалею. Я жалею о том, что совершил тот подлый поступок, о том, что зря вас обвинил в глупости.

— Зря-а.

— Ведь она все равно осталась ко мне холодна.

— Кто?! — В лице Шарпа проявилась попытка понять, что ему говорят.

— Кто она? Вы еще спрашиваете! Мадемуазель Женевьева. О чем я вам толкую уже битый час.

Рыжий капитан откинулся на спинку своего массивного деревянного стула и удивленно открыл рот. Если бы напротив него сидел современный дантист, он пришел бы в ужас от состояния его зубов.

— И вы тоже, Олоннэ?

— Что вы имеете в виду под словом «тоже»?

— Тоже влюблены в мадемуазель Женевьеву?

Олоннэ горько покачал головой:

— Да. Страстно, безнадежно, но, в отличие от вас, без надежды на взаимность.

Рот Шарпа медленно, как створки раковины, закрылся. Свет понимания в его глазах сменился тусклым тлением тоски.

— Взаимность? Какая там взаимность! Она только что выставила меня вон. Без объяснений. Целую неделю мы ворковали, как голубки, я выполнял все ее прихоти, даже совершенно дикие. Вообразите, я стихи наизусть учил.

Зачем мне сердце грустью своей томишь?

Немило то ни вышним богам, ни мне,

Чтоб жизнь вперед меня ты кончил.

Ты моя гордость, краса, оплот мой!

Но если б раньше смерть унесла тебя,

Моей души часть, с частью другой зачем -

Себе мил, уже калека -

Медлить я стал бы?

— Не стал бы, — подтвердил собеседник.

— Этот Гораций из меня все жилы вытянул!

Владелец трактира, принесший вторую бутылку рома, не знал, что и думать. Два свирепых корсара, о которых было известно, что при первой встрече они сойдутся в смертельной схватке, сидят почти в обнимку и читают стишки.

— Гораций — это, конечно, страшно, ничего не могу сказать. Но вот тот факт, что она выгнала вас без причины, вспылила, накричала, — это обнадеживающий факт.

— Мне так не кажется.

— Верьте мне. Женщина не выгоняет только тех, к кому она равнодушна. Вот у меня с ней отношения абсолютно ровные. Я ее обожаю, она меня презирает.

— Это неприятно.

— Еще бы. А все эти вспышки, слезы, обвинения — оборотная сторона объятий и поцелуев.

— Очень хочется верить.

— Хочется? Верьте. Может быть, вы сами виноваты в ее капризах.

— Каким это образом? Все выполнял, все, вон даже Горация учил, куда уж дальше.

— Надо выполнять не то, что женщина требует, а то, что она хочет. Требовать она может хоть Горация, хоть звезду с неба, а желать при этом жарких объятий и зверских поцелуев.

Шарп задумчиво выпил полный стакан рома.

— Пожалуй, имеет смысл вам поверить. Ходит о вас молва, что вы большой специалист по части женской души. И даже тела. Завтра же наброшусь на нее в парке.

Олоннэ предупреждающе поднял руку:

— Не спешите, так можно все испортить. На таких девушек, как мадемуазель Женевьева, грубые приемы могут оказать и обратное действие.

— Так что делать? — почти заныл Шарп.

Собеседник сделал вид, что задумался, потом сказал как бы сквозь задумчивость:

— Сейчас, несмотря на всю ее тягу к вам, положение ваше почти безвыходное.

— Я завтра…

— Могу спорить, что, если вы завтра к ней явитесь, она вас даже не примет. Но у меня есть способ вам помочь.

Несчастный влюбленный затравленно поглядел на человека, навязывающегося в спасителя:

— Насколько я понимаю, вы предлагаете помощь.

— Несмотря на весь выпитый ром, вы не утратили способности соображать.

— Хорош бы я был на своем месте, когда бы терял голову от рома.

— Пожалуй, верно, — усмехнулся Олоннэ.

— Говорите ваше условие.

— Оно простое: вы разделите со мной командование в походе на Маракаибо.

Капитан Шарп некоторое время молчал. Он обдумывал сказанное. Сразу с нескольких точек зрения.

— Вы мне кажетесь умным человеком, господин Олоннэ. Хоть и несчастным. Как же вы могли рассчитывать, что я соглашусь на такое условие? Зачем мне делиться с вами половиной маракаибских богатств? Так или иначе я найду подход к мадемуазель Женевьеве, ведь, в конце концов, любит она меня, а не вас.

— Вас, вас.

— Вы говорите так, будто знаете что-то такое, чего не знаю я.

Олоннэ встал:

— Итак, вы не согласились?

— Разумеется, нет.

— Тогда позвольте откланяться. И пожелать успеха в обоих делах — и в ограблении Маракаибо, и в покорении мадемуазель Женевьевы.

Капитан Шарп остался сидеть за столом в пьяной, а значит, особенно мучительной растерянности.

Придя к себе домой, Олоннэ потребовал у Роже перо и бумагу. Быстро набросал короткое письмо.

— Отнесешь в губернаторский дворец.

— Кому?

— Мадемуазель Женевьеве. И постарайся, чтобы оно попало к ней незаметно.