Книга без переплета - Инна Гарина

- Так я и знал, - сварливо заметил психиатр и, кряхтя, распрямил спину. - Не будет мне покоя! Отведи его в лабораторию, да держи покрепче, слышишь? Запри в виварии. А вы не брыкайтесь, как вас там... Михаил... толку не будет. Мне, право, жаль, что так вышло, поверьте, голубчик. Но я не знал.

И сочтя это достаточным извинением, он снова скрылся у себя в кабинете. А дьявольский секретарь, продолжая удерживать руку Михаила Анатольевича за спиною, быстро вывел его в какой-то ранее не встречавшийся коридор и затолкал в первую же дверь. Щелкнули замки, и Овечкин очутился в виварии психиатра Басуржицкого.

ГЛАВА 14

Едва он глянул на это помещение, как шарахнулся обратно к дверям и, ничего не соображая, с белым от ужаса лицом, принялся ломиться в них, но это было совершенно бесполезно. Через некоторое время он осел на пол, закрывая лицо руками и боясь даже нечаянно снова увидеть то, что находилось в этом помещении. Сердце его колотилось так, словно пыталось вырваться из грудной клетки своего хозяина, как сам Овечкин только что - из вивария.

Ничего более страшного он в жизни своей не видел. Никаких зверей, как следовало ожидать от вивария, тут не было и в помине. Тут стояло несколько столов, на коих лежали люди - Михаил Анатольевич боялся даже про себя произнести слово "трупы", - кое-как прикрытые простынями. А вдоль стен стояли тоже люди, и это было страшнее всего. Они стояли, как живые, и глаза у них блестели, но были они неживыми, как восковые фигуры. Однако восковыми фигурами они не были...

Михаил Анатольевич чувствовал себя на грани помешательства. На сей раз - настоящего. Это было чересчур. Он хотел бы сейчас упасть в обморок или даже умереть от разрыва сердца, только б не сидеть тут с ними. Что угодно... Однако Михаил Анатольевич знать не знал и ведать не ведал, что он уже не прежний Овечкин, которого действительно вынесли бы отсюда вперед ногами, и ему еще только предстояло в этом удостовериться.

Пока он сидел на полу, отчаянно зажмурившись и для верности прикрывая глаза руками, рассудок его, защищаясь от перегрузки, уже заработал и принялся раскручивать в обратном порядке события последнего часа. И добрался-таки до того момента, когда психиатр Басуржицкий произнес слова, оставшиеся тогда непонятыми Михаилом Анатольевичем. "Экземпляры, которых вы мне поставляете... они же не люди!" В эти слова рассудок теперь вцепился и начал настойчиво вдалбливать их в помутившееся сознание своего хозяина. И мало-помалу значение этих слов дошло до Овечкина, и ужас начал отступать.

Правда, нескоро еще решился Михаил Анатольевич отвести руки от лица и открыть глаза. Все-таки он это сделал в конце концов и содрогнулся, увидев их снова. Но сознание на этот раз осталось ясным. Еще через какое-то время он даже поднялся на ставшие ватными ноги и заставил себя, холодея от омерзения, подойти поближе к одному из них. Куклы?.. но во всем подобные людям! Они следили за ним блестящими живыми глазами, только что не шевелились. Зато зашевелились волосы на голове у Овечкина, едва он представил себя с ними наедине ночью. А вдруг по ночам они оживают...

Ночью! Он вспомнил о том, что ожидается ночью, и проклятые куклы в тот же миг стали ему безразличны. Ночью этот тип, отобравший у него Тамрот, явится разыгрывать какой-то спектакль с похищением Маэлиналь, а Басуржицкий будет ему помогать. Михаилу Анатольевичу стало дурно, едва он представил себе незнакомца с резиновым лицом рядом с принцессой... и куда он собирается ее забрать?!

Этого нельзя было допустить. И нельзя было терять время.

Михаил Анатольевич ринулся к окну - единственному месту, которое могло служить хоть каким-то выходом. Сейчас он, пожалуй, решился бы даже пробираться по карнизу на крышу. Но окно оказалось забранным решеткою. Овечкин некоторое время тупо смотрел на нее, не понимая, потом застонал. Этого надо было ожидать. Ему не выйти из проклятой квартиры. И все-таки это надо сделать. Надо привести сюда Маколея. И пусть малютка-секретарь кидается на него, а мы посмотрим...

Он уселся на пол под окном и принялся перебирать в уме все, что было известно ему из книг о безвыходных ситуациях. Сидел долго и понял, что единственное, что остается - это оглушить секретаря, когда тот придет его кормить. В виварии имелся подходящий стульчик с железными ножками. И хотя Михаила Анатольевича всего передергивало при одном только представлении, как он обрушит сей инструмент на голову живого человека, он все-таки вооружился и занял позицию поближе к двери. Главное было - не думать, а действовать.

Так он ждал довольно долго, прежде чем сообразил, что кормить его, похоже, никто и не собирается. Время обеда давно миновало, и дело, пожалуй, близилось к ужину. Есть Михаилу Анатольевичу не хотелось вовсе, но он забеспокоился. И, правда, зачем кормить пленника, если они собираются не то убить его, не то подвергнуть каким-то экспериментам?

Он затравленно огляделся по сторонам, не зная, что еще можно придумать. Куклы стояли вокруг и косились на него до ужаса живыми глазами. Время уходило. Оставалось только выгрызать зубами дыру в стене...

И тут он увидел ее и не поверил своим глазам - дверь в боковой стене, наполовину загороженную шкафчиком с хирургическими инструментами. Вторую половину - почему Овечкин так долго не мог ее заметить - закрывал один из этих, самый жуткий, с полуулыбочкой на лице, в чью сторону Михаил Анатольевич все это время попросту старался не глядеть. Смотреть на него было, прямо скажем, невозможно. Но теперь у Овечкина не было времени давать своему воображению разыгрываться. Весь поглощенный вспыхнувшей отчаянной надеждой, он закрыл глаза, стиснул зубы и пошел вперед, вытянув руки и внушая себе, что ему надо перенести с места на место портновский манекен. Только и всего.

Он это проделал, не открывая глаз. "Манекен" оказался ужасно тяжелым, ужасно холодным... Оттаскивая в сторону, Михаил Анатольевич уронил его. Раздался грохот. Кажется, упало заодно еще несколько этих, но он не стал оглядываться. Последним препятствием оставался шкафчик, и его удалось отодвинуть без особого труда. Затаив дыхание, Михаил Анатольевич взялся за дверную ручку, нажал... и дверь отворилась.

Он очутился в смежном помещении, являвшемся, по-видимому, лабораторией Басуржицкого, и испытал невероятное облегчение, когда все эти существа оказались отделены от него стеной. Только сейчас он понял, как все-таки угнетало его их присутствие. Зато колбы и пробирки, штативы и реторты выглядели после них добрыми друзьями, и весь строгий научный облик лаборатории немедленно привел Михаила Анатольевича в собранное и деловое состояние. Он кинулся искать выход из лаборатории, и - о, чудо! - эта дверь тоже оказалась не заперта.