Рассказы о лорде Питере - Дороти Сэйерс

— Ну... ну... тогда что-нибудь еще: столб или белая обезьянка миссис Гидденс. Планкетт, к сожалению, может иногда хватить лишку, простите за такое выражение, но он хороший собачник, так что приходится с этим мириться. Вокруг этих мест сложилось множество суеверий, и, стоит войти в доверие к местным жителям, они порасскажут вам столько странных историй... Вы будете удивлены, как далеки мы от цивилизованного мира. Не здесь, конечно, а в Эбботс Болтон, пятнадцать миль в сторону. Там уверяют, например, что человек, убивший зайца на охоте, непременно поплатится жизнью. Ведьмы, знаете ли, и всякая другая нечисть...

— Ничуть этому не удивляюсь. В Германии есть места, где до сих пор рассказывают о человеке-волке.

— Да, скажу я вам... Ну, вот мы и пришли.

Мистер Фробишер-Пим забарабанил в дверь прогулочной тростью и, не дожидаясь ответа, повернул ручку двери.

— Вы дома, миссис Планкетт? Можно войти? О, доброе утро! Надеюсь, мы вам не помешали? Видите ли, Мер-ридью сказал мне, что Планкетт не совсем здоров. Это лорд Питер Уимзи, мой старый друг, точнее я — старый его друг, ха, ха!

— Доброе утро, сэр; доброе утро, ваша светлость. Я уверена, Планкетту будет очень приятно видеть вас. Входите, пожалуйста. Планкетт, мистер Пим пришел навестить тебя.

Пожилой человек, сидевший у камина, обратил к ним печальное лицо, приподнялся и, приветствуя их, приложил руку ко лбу.

— Ну, так в чем же дело, Планкетт? — осведомился мистер Фробишер-Пим с сердечностью и тактом, напоминающим манеру врача и принятую помещиками при посещении своих подданных. — Легкий приступ застарелой болезни, а?

— Нет, нет, сэр. Спасибо, сэр. Сам я совершенно здоров. Но мне было знамение. Не жилец я на этом свете.

— Не жилец на этом свете? Какая чепуха, Планкетт! Нельзя так говорить. Легкое насварение желудка, вот что у вас, я полагаю. По себе знаю — это вызывает хандру. Примите касторки или добрую старую слабительную соль, а еще лучше — александрийский лист. Сразу забудете о предзнаменованиях и смерти.

— От моей болезни никакое лекарство не поможет, сэр. Кто видел то, что привиделось мне, тому уже никогда лучше не станет. Но раз уж вы и этот джентльмен здесь, не могли бы вы оказать мне любезность?

— Конечно, Планкетт. И какую же именно?

— Составить завещание, сэр. Прежде это делал старый Парсон. Но только нынешний молодой человек с его свечами и всякими штуковинами мне не нравится. Не похоже, что он сделает все правильно и по закону, сэр, а я бы не хотел никаких споров после моей смерти. У меня осталось не так уж много времени, и я был бы вам благодарен, если бы вы написали черным по белому, что я хочу, чтоб все перешло к Саре, а после нее — Элфу и Элис поровну.

— Конечно, я это сделаю, Планкетт. Но только к чему все эти разговоры о завещаниях? Господи Боже, да вы переживете всех нас, вот увидите.

— Нет, сэр. Я всегда был здоровым и крепким человеком, не отрицаю. Но меня позвали, и мне придется уйти. Я знаю, в конце концов это должно случиться с каждым. Но увидеть, что за тобой прикатила карета смерти, и знать, что в ней мертвец, который не может упокоиться в могиле, — это ужасно.

— Полно, Планкетт, не хотите же вы сказать, что верите в эти старинные басни о карете смерти? Я думал, вы человек образованный. Что сказал бы Элф, если бы услышал, что вы говорите такую чепуху?

— Ах, сэр, молодые люди знают не все: на божьем свете есть много такого, чего вы не найдете в печатных книгах.

— Ну хорошо, — сказал Фробишер-Пим, столкнувшись с этим изначально неопровержимым доводом. — Мы знаем, «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...»[48] Безусловно, так. Но к нашему времени это не относится, — добавил он, явно себе противореча. — В двадцатом веке призраков не бывает. Обдумайте все спокойно, и вы поймете, что ошиблись. Вероятно, этому есть совсем простое объяснение. Голубчик! Я помню, миссис Фробишер-Пим проснулась однажды среди ночи и ужасно испугалась: ей показалось, что кто-то вошел в нашу спальню и повесился на двери. Такая глупость, ха, ха! Ведь если бы кому-нибудь вздумалось повеситься, он бы не пришел для этого в нашу спальню. Представляете, она сжимала мою руку в страшном смятении, а когда я пошел посмотреть, что же ее обеспокоило, как вы думаете, что это было? Мои брюки, которые я повесил за подтяжки, да еще с носками! Честное слово! Ну и получил же я нагоняй за то, что не сложил аккуратно свою одежду!

Мистер Фробишер-Пим рассмеялся, а миссис Планкетт произнесла уважительно: «Ну и ну!» Но ее муж покачал головой.

— Может, оно и так, сэр, но эта карета просто стоит у меня перед глазами. На церковных часах как раз пробило полночь, и я вижу, как она подъехала к проулку возле монастырской стены...

— Интересно, а почему это в полночь вы еще не спали?

— Так уж получилось, сэр. Я заглянул к своей сестре, ее сын возвращался из отпуска на свой корабль.

— И вы, Планкетт, осмелюсь предположить, выпили, конечно, за его здоровье. Мистер Фробишер-Пим укоряюще погрозил ему пальцем.

— Я не отрицаю, сэр, что пропустил стаканчик-другой эля, но пьян я не был. Моя жена может подтвердить: я пришел почти трезвый.

— Планкетт говорит правду, сэр. Прошлой ночью он выпил совсем немного, клянусь вам.

— Но что же это было, то, что вы видели, Планкетт?

— Я видел карету, поверьте мне, сэр. Она подъехала к проулку, сэр, вся белая как призрак и бесшумная как смерть — да это и на самом деле смерть, сэр.

— Повозка или что-нибудь такое, следующее через Литтл Доддеринг в Ламптри или Херритинг.

— Нет, сэр, не повозка. Я пересчитал лошадей — четыре белые лошади, и они пронеслись мимо, ни разу не ударив копытом и не звякнув уздой. Так что это была...

— Четыре лошади! Довольно, Планкетт, у вас, по-видимому, двоилось в глазах. Здесь в округе нет никого, кто правил бы четверкой лошадей, если это только не Мортимер из Эбботс Болтон, но он не стал бы выводить своих лошадей в полночь.

— Лошадей было четыре, сэр. И это был не мистер Мортимер, потому что у него дрожки, а это большая тяжелая карета без огней, и вся она сияла, будто покрытая такой краской, как лунный свет.

— Чепуха, милейший! Вы не могли видеть луну прошлой ночью. Была кромешная тьма.

— Да, сэр. Но карета все равно сверкала, как луна.

— И без огней? Интересно, что сказала бы об этом полиция?

— Никакая смертная полиция не может остановить эту карету, — с презрением возразил Планкетт, — и ни один смертный не может безнаказанно ее видеть. Скажу вам, сэр, это еще не самое худшее. Лошади...

— А как она передвигалась? Медленно?

— Нет, сэр. Лошади шли галопом, но только их копыта не касались земли. И не было слышно ни звука. Я так и вижу черную дорогу и белые копыта, примерно в полуфуте от земли. И лошади... без головы.

— Без головы?

— Да, сэр.

— Довольно, довольно, Планкетт. Такое вы уже не заставите нас проглотить. Без головы! Будь это даже призрак, как бы он мог править лошадьми без головы? А как насчет вожжей, а?

— Можете смеяться, сэр, но с Божьей помощью все возможно. Это были четыре белые лошади. Я и теперь их ясно вижу, но за хомутом — ни головы, ни шеи, сэр. Еще я вижу вожжи, они сверкают как серебряные и тянутся к узде, но только дальше ничего не было. Умереть мне на этом месте, сэр, все это и сейчас передо мной.

— А кучер у этого удивительного выезда был тоже без головы?

— Именно так, сэр. По крайней мере, над пальто — с таким старомодным капюшоном на плечах — я ничего не смог разглядеть.

— Ну, Планкетт, должен сказать, что вы очень обстоятельны. На каком расстоянии от вас было это... э... привидение, когда вы увидели его?

— Я как раз проходил мимо военного мемориала, сэр, когда, вижу, она подъехала к проулку. Это не больше двадцати-тридцати ярдов от того места, где я стоял. Она пронеслась галопом и у стены церковного двора свернула влево.

— Гм... гм... весьма странно. Хотя ночь была темная и даже на таком расстоянии ваши глаза могли вас подвести. Так вот, если вы примете мой совет, вы и думать обо всем забудете.

— Ах, сэр, это только сказать легко, но ведь каждый знает: если увидишь карету смерти Бердоков, должен умереть в течение недели. Поэтому, если вы будете так добры, как обещались, и окажете мне услугу в этом деле с завещанием, мне будет легче умирать, зная, что Сара и дети имеют свой скромный капиталец.

Мистер Фробишер-Пим оказал ему эту услугу, хотя и без особого желания, увещевая и ворча все то время, что составлял завещание.

Уимзи поставил подпись как свидетель, выказав при этом и свою долю участия:

— На вашем месте я бы так не беспокоился, — сказал он. — Если это карета Бердоков, то, судя по всему, она приходила за душой старого Бердока. Ведь не могла же она поехать за ним в Нью-Йорк, не правда ли? По-видимому, она просто готовится к завтрашним похоронам.