Избранник ворона - Дмитрий Вересов

У него на Моховой она показывалась нечасто и исключительно по его инициативе. Обычно они забегали после университета, перекусывали на кухне и скоренько уединялись «позаниматься» — подальше от бабушкиных неласковых глаз. Благо, было куда — после смерти бабуленьки бабушкин рояль благополучно перекочевал обратно в ее комнату, туда же переместились и ученики, так что теперь бывшая гостиная оказалась целиком в распоряжении Нила. Их с Линдой занятия сводились, преимущественно к курению, слушанию музыки, невинным ласкам: присутствие бабушки за стенкой отбивало охоту к ласкам более капитальным, тем более что всего в четырех остановках отсюда было их укромное гнездышко, где можно предаваться всему без каких-либо неудобств. Нил с гордостью демонстрировал Линде свою коллекцию пластинок, которые мать во время зарубежных поездок неизменно приобретала для него. Некоторые пластинки, изрядно заезженные и не особенно для него, ценные, они слушали прямо на его старенькой «Ригонде», другими же они только любовались, а музыку с них слушали в магнитофонной записи на приставке «Нота».

— Маг — это не то, — заявила Линда во время очередного визита. — Надо бы тебе аппаратуру поприличней завести, чтобы пласты не пилила и давала полный «хай-фай».

— Надо, — согласился Нил. — Да где ж ее взять?

— Где взять, где взять — купить! — шутливо проворчала Линда и проворно соскочила с его колен. — Славке, это приятель Ринго, он в комиссе на Апрашке работает, вчера сдали новенькую «филипсовскую» плату с усилителем. Электромагнитная головка, две щетки для снятия статика. Всего пятьсот пятьдесят. Славка, конечно, придержит, но недолго, дня два. А хорошие колонки можно потом за сотню прикупить.

— Но у меня нет таких денег, — растерянно сказал Нил. — На книжке четыре сотни, стипендию только со второго семестра дать обещают, а у тебя я все равно не возьму.

— А я тебе и не предлагаю. У умных людей не должно быть финансовых проблем… Слушай, ты мне доверяешь?

— Конечно.

Нил даже покраснел от мысли, что она могла усомниться в его полном доверии.

— Тогда так.

Она решительно подошла к полке с пластинками, принялась снимать их и раскладывать на две кучки на столе.

— Ты что делаешь? — озадаченно спросил Нил.

— Помолчи! — неожиданно резко отозвалась Линда. — Я же говорю, все классно будет. Через два дня получишь свои диски и кое-что в придачу. Мешочек есть?

Нил принес с кухни плотный полиэтиленовый пакет и с тоской глядел, как она запихивает в него самые лучшие его пластинки. «Битлз», Сантану, «Роллинг Стоунз», Эмерсона, Эрика Бёрдена…

Он молча проводил ее до дома на Четвертой Советской, у дверей молча достал из спортивной сумки драгоценный пакет и вручил ей, молча кивнул и отвернулся. Подниматься к ней он не стал, ушел, не попрощавшись, и всю ночь ворочался без сна, предаваясь тяжелым, нехорошим мыслям. На другой день он искал ее на факультете, но она не появилась. И через день тоже…

Он пришел домой чернее тучи и, не разуваясь, бухнулся на диван. Потом встал, остервенело зарылся в жалкие остатки своей коллекции, извлек почему-то забракованный Линдой «Soft Parade», самый мрачный альбом группы «Дорз», и без того не отличающейся веселостью, небрежно вытащил, хватаясь пальцами прямо за черную блестящую поверхность диска, с маху водрузил на «Ригонду» и, не глядя, припечатал пластинку гнилым советским тонармом с видавшей виды корундовой иглой. В динамике раздался омерзительный скрежет. Не один уважающий себя меломан не поступает так даже с дубовыми дисками фирмы «Мелодия», но Нилу было плевать. Все равно коллекции конец. По Линдиной классификации он, разумеется, идиот, окончательный и бесповоротный. Да и по любой другой тоже… То есть, он, конечно же, любит Линду, без колебаний отдаст за нее жизнь… Но пластинки…

Инфернальный смех Джима Моррисона стучал в голове издевательским эхом…

Прохладная рука легла ему на лоб, и звонкий веселый голос ехидно осведомился:

— Лежишь?

Он встрепенулся, протер глаза, не вполне им веря.

— Поднимайся быстренько! — скомандовала Линда.

— Поехали!

— Куда?

— Хорошенький вопрос! Сначала в твою сберкассу, потом на Апрашку. Славка ждать не будет.

— То есть, ты?..

Она победно вытянула вперед обе руки. В одной он увидел пакет со своими пластинками, в другой — несколько крупных купюр.

— Наше государство — полные идиоты! — убежденно заявила Линда, поставив на стол пустую рюмку. — Платят пенсии всяким ископаемым, рептилиям, которые не живут уже, а только небо коптят. Вот я бы давала пенсию как раз молодым, нам же еще жить охота, того охота, сего охота… Но от них, козлов, дождешься, как же, они дадут!

— Потом догонят и еще дадут! — подхватила Катя, подружка Ринго, крупная немногословная брюнетка, и заржала своим неподражаемым «ослиным» смехом, от которого Нила в очередной раз передернуло.

— Но если платить пенсию молодым, на стариков не останется, — попробовал возразить он.

— Ну и пусть, кому оно нужно, это старичье?! — хмыкнула Линда.

— Сама ведь когда-нибудь состаришься.

— Во-первых, это будет еще не скоро, если вообще будет, а во-вторых, я уж как-нибудь сумею подкопить на безбедную старость — и твою, кстати, тоже.

— Мерси. Однако не все же такие умные.

— Неумных пусть дети содержат, в наказание. А государство, чем пенсии платить, лучше бы открыло в каждом городе центры эвтаназии.

— Какие центры? — не понял Нил.

— Эвтаназии. Безболезненного умерщвления. Ну, как больных и старых животных усыпляют.

— Током, что ли?

— Не обязательно. Лучше химию какую-нибудь. Наркотик с ядом. Глотнет старичок — и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый. А если перед этим еще организовать бедолагам недельку-другую райской жизни, уверяю тебя, отбоя бы от желающих не было.

— Ага, а жилплощадь и сбережения отдать молодым, — мечтательно проговорила Катя.

Нил рассмеялся, похоже, он принял эти слова за шутку.

— А вы, тетки, не только жестокие садистки, но и халявщицы бессовестные!

— Зато нежные и обаятельные! — улыбнулась в ответ Катя.

Они сидели в Линдиной комнате, обмывая удачную покупку. Сам агрегат, опробованный и всецело одобренный, стоял в углу — Нил не решился привезти его домой, а то пришлось бы объяснять бабушке, на какие шиши куплено. Ринго с девушками угощались армянским коньяком и сухим винишком, для Нила были закуплены роскошные фрукты: персики, прозрачные сочные груши, грозди крупного янтарного винограда.

— А что делать? — Линда развела руки. — Если уж государству плевать на наши потребности, приходится самим заниматься их удовлетворением. И главное, многого-то не надо. Зима вот надвигается… Мне Славка сапожки австрийские отложил — закачаешься! А на Горьковской шубка висит как раз под эти сапожки. — Она посмотрела на Нила, Нил тоже посмотрел на нее, но ничего не сказал. — Ладно, лично я хочу кофе. Кать, пойдем заварим…

Девушки вышли, а Нил потянулся за очередным персиком.

— Ты извини, старик, только не очень красиво получается, — неожиданно сказал доселе молчавший Ринго. Нил удивленно и обиженно поднял брови. — Девочка помогла тебе, теперь ты ей помоги.

— Да я бы с радостью, только что я могу? У меня денег вообще не осталось.

— У тебя пластинки остались.

— Ну, остались…

— Так ссуди ей опять на пару дней, повторим операцию — и всего делов.

— Конечно. Только, слушай, я ведь так и не понял, как это она…

— А тебе ничего понимать не надо. Ты дай, а мы вернем с процентом.

— Может, все-таки, объяснишь?

— Объяснять ничего не буду. Если хочешь, можешь все сам увидеть.

IX

(Ленинград, 1973)

— Ну, выбрали что-нибудь? — нелюбезно спросила продавщица сувенирного отдела.

Ее раздражение было нетрудно понять: посетители Гостиного двора проходило мимо этого хилого отдельчика, немногие останавливались на несколько секунд и, окинув беглым взглядом выставленный товар — топорных мишек с перекошенными физиономиями, горбатые шкатулки, вырубленные из полена в артели безруких инвалидов, красные флажки с бахромой и великое множество изображений одного и того же плешивого, раскосого гражданина с жиденькой бородкой, исполненных на бумаге, ткани, металле, пластмассе и стекле, — отворачивались и шли дальше. Иногда безмятежный покой продавщицы нарушали растрепанные, запыхавшиеся тетки с длинными списками в руках. Сверяясь со списками, тетки брали сразу по несколько десятков вымпелов, жестяных значков, медалек, а иногда и мишек со шкатулками, тщательно отсчитывали мятые купюры и непременно требовали товарные чеки. Это было продавщице близко и понятно: профсоюзные активистки, готовятся к какому-нибудь торжественному мероприятию или же спешно расходуют подотчетные средства в последние дни отчетного периода. Люди при деле, да и покупатели основательные. Эта же парочка юных оболтусов крутится возле прилавка уже минут десять, глазеет непонятно на что, покупать ничего явно не собирается, только держит несчастную женщину в напряжении…