Избранник ворона - Дмитрий Вересов

VI

(Ленинград, 1982)

Нил отпрянул от окна, тряся головой. Что это было, Господи, что это было? Капризное воскрешение дурманного видения более чем восьмилетней давности? Или лукавая подстановка, отыгранная расшалившимся подсознанием? Доводилось же и прежде видеть яркие сны, уноситься в мечтах… Но чтобы так далеко, так ярко, так вещественно?! Тотально! Органолептически истинно! Видел, слышал, вкушал и обонял. Еще стоит во рту вкус Верджиловой сигареты… И все же — зов прошлого или сигнал из будущего?..

— Я молод, здоров и свободен, — шептал Нил Баренцев, вглядываясь в тусклое раннее утро. — Я молод, здоров и… Но буду свободен! Хочу быть свободным, черт побери!

Но память отпускать не спешила… Антиной… Анти-Ной, поленившийся построить ковчег и теперь утопающий в безбрежном океане памяти…

VII

(Ленинград, 1973)

Пробудившись, Нил долго-долго не мог сообразить, где находится. Он лежал, поджав ноги, на узкой короткой койке, накрытый тонким серым одеялом. Поверх одеяла лежала куртка, в которой он пришел… Куда? В общежитие студгородка, куда же еще. Когда? Судя по тусклому свету, сочащемуся из невидимого отсюда окошка, вчера. Вчера… И где же он оказался теперь, куда забрел? «Ни черта не помню…» — подумал Нил и заставил себя приподняться.

Далось это с трудом. Ничего особенно не болело, но слабость была сверхъестественная. Слабость и холод, и нежелание что-либо делать. Накрыться бы чем-нибудь потеплее, и лежать, лежать, ни о чем не думая…

— Он окинул мутным взглядом комнату, пытаясь по каким-то внешним приметам определить, где он. Первыми бросилась в глаза книжная полка, а на ней — два стакана, до половины заполненные топленым воском, потом — красный коврик на противоположной стене, верхний край зеркальной рамы, стол, посередине которого красуется блюдо с дынными корками, кресло, развернутое теперь к окну… Выходит, никуда он не забредал, так и завалился в чужой комнате, отрубившись от какой-то дряни, закапанной в нос… Господи, что могла подумать о нем Линда? А Ринго? Мнение Джона его не особенно интересует…

Нил застонал и встал на ноги, попав левой в собственный расшнурованный ботинок. Второй ботинок лежал рядышком, уткнувшись высоким голенищем в мятую серую кучу брюк. Нил поспешно вытащил брюки — новенькие, модные клеши, тщательно отпаренные вчера, — озираясь, натянул их, дрожащими пальцами застегнул пуговицы…

В общем, погуляли… Мать с бабушкой, наверное, с ума сходят, ведь не позвонил даже. Теперь Предстоит объяснение. И в университете… Блин, а ведь студенческий его на вахте и, если верить вчерашней сердитой тетке, уже сегодня будет передан в деканат для дальнейших разбирательств. Во влип!

Интересно, где все? В комнате ни звука, ни шевеления, никто на его пробуждение не прореагировал. Ушли на занятия, не разбудив его? А который, кстати, час?

От обилия разом навалившихся вопросов тупо заболела голова, в левом виске противно задолбил невротический дятел. Нил застыл, зажмурив глаза, и внутренним зрением буквально увидел сизый туман, окутывающий мозги… Чашку горячего, крепкого чаю и покурить — остальное потом!

Нил заставил себя раскрыть глаза и окинуть помещение более осмысленным взглядом. Тихо и пусто, но на столе блюдце с длинными окурками, надорванная пачка «Шипки», в которой, возможно, осталось что-нибудь. И еще… И еще из-за кресла, повернутого спинкой к нему, поднимается дымная спиралька… Нил метнулся к креслу, шумно зацепив стул.

Линда, бледная как сама смерть, сидела в кресле и безучастно, остановившимися покрасневшими глазами смотрела на простирающийся за окном блеклый пустырь. На ее хрупкие плечи был накинут серый халат, в опущенной на подлокотник руке тлела сигарета.

— Линда… — проговорил он голосом, дрожащим от слабости, стыда и облегчения. — Мощно я вчера вырубился, да?

Она молчала, не сводя глаз с окна.

— Слушай, я тут вчера на вахте студенческий оставил…

— Там…

Не поворачивая головы, она показала рукой назад.

На краешке стола лежал его студенческий билет. Нил схватил его, поспешно затолкал в карман.

— Вот спасибо! Ты не представляешь…

— Не за что.

Ее еле слышный голос звучал безжизненно, картонно, и это насторожило:

— Что было, скажи мне, что было?! Я ничего не помню. Я что-нибудь натворил?

Она молчала. Нил приблизился к креслу, опустился на колени, положил голову на ее безвольно лежащую руку.

— Ну, скажи же мне…

— Скажи?

Глаза ее блеснули, рука ожила, приподнялась, одновременно поднимая его подбородок. Он заглянул в ее глаза, ожидая ответа, но она опустила голову, прижалась лбом к его лбу, что-то горячее и влажное обожгло его щеку. Он поднял руку, робко положил на ее хрупкое плечо.

— Ну, что ты, что ты, Линда, не надо… Она сняла его руку с плеча, приподняла голову, отвернулась. Нил поднялся с колен, обошел кресло, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Что было? — требовательно спросил он. — Говори! Я буйствовал, избил кого-нибудь, оскорбил, в непотребном виде попался на глаза начальству?

— Нет… Уйди, прошу тебя…

Он вспыхнул, больно сжал ее плечи.

— Я не уйду, пока не скажешь, что было! Линда уткнулась лицом в его живот.

— Нилка, Нилка, что мы натворили… Я понимаю, я старомодная, смешная, но я не могу… не могу… Ты не виноват… ты не обязан… я сама… — сбивчиво лепетала она.

— Да что же такое? — Опешивший Нил опустил руки. — Объясни же, наконец!

— Помнишь, тогда, на озере, Когда ты хотел… А я сказала… А этой ночью… Но ты не виноват… Ты не бойся, я переживу…

Нил почувствовал, как жарко стало лицу. Он понял. Но отказывался поверить.

— Ты хочешь сказать, что ночью мы с тобой… Она кивнула, ненароком боднув его в живот. Нил с новой силой стиснул ее плечи.

— Линда, — тихо сказал он. — Я с тобой? Навсегда…

В этот день в университет они не пошли. Нахально смотались в кино, а «обедали» в кафе-мороженом, взяв на двоих полкило ассорти и литровый сифон газировки. Вечером он лихо играл на дискотеке в соседнем корпусе, а ночевал опять в комнате Линды. На этот раз обошлось без подкурки и капель в нос.

<Казалось бы — семнадцатилетняя девчонка до головокружения влюблена в семнадцатилетнего парня. Появляется другая — старше, явно опытнее в сексуальном плане, явно имеющая на него самые серьезные виды… Я прекрасно понимала, что стоит лишь пошевелить мизинчиком — и соперница будет повержена, и не перед ней, а передо мной опустится на колени мой желанный… Я столкнулась с чем-то, что властвовало надо мной, чем-то сильнее меня. Это было ново и очень неприятно… Вы скажете — голос естества. Глупости! Тут было, если угодно, сверхъестество! Только в нем, в этом смазливом юном неврастенике, мне приоткрылась сила, родственная моей, во всяком случае, равновеликая. Приоткрылась — и чуть не придавила!.. Что же говорить о нем? Он не ощущал своего избранничества. Меня поставили на его пути вовсе не для немедленного слияния в экстазе — последствия были бы катастрофическими! — а для того только, чтобы при моем посредничестве он открыл свое предназначение… Ночь напролет я обдумывала свою миссию, и к рассвету сложился план. Тут очень кстати подвернулся Ринго… Думаете, этот жук так просто закорешился с каким-то там сопливым школяром? И в тот же день этот школяр крадет книги из семейной библиотеки, чтобы обзавестись фирменной трубкой… Расширение сознания через ломку этических стереотипов. Обязательный этап любой инициации… А потом пришла очередь Линды. Со своей ангиной она могла запросто отмазаться от любого колхоза — но пришлось ехать в дурацкий отряд. Отрабатывать должок, о котором чуть позже… Конечно, я не рассчитывала, что эта дура влюбится всерьез. Возвратившись из колхоза, она первым делом прибежала ко мне плакаться и каяться. Я спокойно выслушала, даже обещала посодействовать. И посодействовала. Без ложной скромности замечу — режиссура всей сцены в общежитии была гениальна! (Прим. Т. Захаржевской.)>

VIII

(Ленинград, 1973)

— А вот, попробуйте, роза с грецким орехом, нам из Молдавии прислали… Простите, милочка, запамятовала ваше имя.

— Линда Маккартни, — без тени смущения заявила Линда.

— Вот как? — с неприятной интонацией проговорила бабушка, а мама удивленно выгнула выщипанную бровь.

— Вы из Прибалтики?

— Из Даугавпилса, — подтвердила Линда.

— Надо же, а Нил говорил, что вы с Кольского полуострова.

— В Мончегорск мы переехали два года назад. Отцу предложили руководящую работу…

— А-а, так вы из руководящей семьи? — В бабушкином тоне отчетливо просквозило ехидство.

— В известной мере…

— Ты ж говорила, что росла без отца… — растерянно шепнул Нил на ухо Линде.