Власть Талисмана - Грэм Хэнкок

Еще ниже по войсковому ранжиру, чем рейтары, находились рибо (iribaulds) — солдаты, не получавшие жалования и неофициально примкнувшие к крестовому походу, чье количество достигало нескольких тысяч. Они тоже были отчаянными людьми — разношерстной толпой голозадых грабителей, насильников и обирателей трупов. Любопытно, что на время военной кампании они избирали своего «короля», который разделял обязанности и военные трофеи между всеми остальными.[521]

И наконец, но не в последнюю очередь, шло «священное воинство» — бродячие полубезумные христианские проповедники и группы их фанатичных последователей, вооруженные грубыми орудиями вроде серпов и дубин, которые надеялись получить особое блаженство на небесах, убивая любых катаров, случайно пропущенных главной армией.[522]

Весьма знаменательно, что самопровозглашенная католическая церковь, выступавшая от лица такой мирной и любящей фигуры, как Иисус Христос, не только подготовила армию для истребления несогласных с ее доктринами, но и укомплектовала ее ряды самыми гнусными злодеями и убийцами того времени. Но если посмотреть на происходящее с точки зрения катаров, в этом не было ничего удивительного. В противоположность утверждениям позднейших апологетов католицизма церковь доброго и любящего Бога вовсе не была — пусть даже временно и ошибочно — спровоцирована на крайнее насилие в чрезвычайных обстоятельствах. По убеждению катаров, католическая церковь служила Богу Зла и действовала соответствующим образом, когда собрала под свои знамена армию демонов.

Теперь эта демоническая сила, сформированная в огромную колонну из людей и провизии более четырех миль длиной, — или же армия доблестных крестоносцев, в зависимости от точки зрения, — ощетинилась пиками и секирами и бурлила в предвкушении расправы.

«Убивайте всех»: праздник святой Марии Магдалины и акт божественного возмездия.

Немного попетляв по Окситании и останавливаясь лишь для того, чтобы принять капитуляцию поселений, неспособных защитить себя, или сжечь мелкие группы катаров, попадавшиеся по пути, Арнольд-Амальрик со своим двадцатитысячным воинством подступил к процветающему городу Безье 21 июля 1209 года. Стены города были очень мощными, высокими и хорошо защищенными; все полагали, что предстоит долгая осада.

Теперь сделаем небольшое отступление и расскажем об одном странном обстоятельстве.

Согласно нашей гипотезе, катары были духовными наследниками христианских гностиков первых веков нашей эры через тайное религиозное учение, передаваемое от одного поколения к другому. Ученые сходятся в том, что гностики того периода с особым почтением относились к Марии Магдалине, которая играет хотя и эпизодическую, но очень важную роль в Новом Завете. Ее статус в текстах из Наг Хаммади повышен до первого апостола Христа и его ближайшего доверенного лица.[523] Тем более интересно узнать, что еще за сотни лет до крестового похода окрестности Безье славились особым культом Марии Магдалины, доходившим до ревностного преклонения.[524] Местное предание гласило, что она бежала сюда морским путем из Палестины в середине I века, высадилась в Марселе и стала первой евангелической проповедницей в тогдашней римской провинции Нарбоненсис.[525] Еще более странно, что 21 июля, когда папская армия разбила лагерь у стен Безье, наступил канун ежегодного праздника в честь Марии Магдалины, отмечавшегося 22 июля.[526] Однако самые странные события произошли в день праздника.

Безье вовсе не был исключительно катарским городом. Там проживало до нескольких тысяч «верующих», но католики, по всей видимости, составляли большинство. Мы знаем, что в день осады в городе находилось 222 perfecti, так как сохранился их список, подготовленный Рено де Монпейруа, католическим епископом Безье.[527] Епископ (чей предшественник был убит в 1205 году) вышел из городских ворот со своим списком вскоре после прибытия крестоносцев и несколько часов спустя вернулся из их лагеря с предложением. Если горожане выдадут 222 поименованных катарских «совершенных» для немедленного сожжения на костре, то сам город и все его жители получат пощаду.[528]

В сущности, это было великодушное предложение, но, к их чести, католические бюргеры из Безье отвергли его, утверждая, что они скорее «утонут в пучине морской, чем предадут своих сограждан».[529]

Все началось ранним утром 22 июля с незначительной стычки, в которой, по сути дела, не было никакой необходимости. Толпа рибо, расположившаяся на некотором расстоянии от главных сил армии крестоносцев, собралась на берегу реки Орб, протекавшей к югу от городских стен. В этом месте находился мост, ведущий к одним из городских ворот, и теперь один из рибо выбежал на него, выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес защитников. Возмущенные его наглостью, некоторые из горожан открыли ворота и устремились к мосту, где схватили обидчика, убили его и бросили его тело в воду. Вероятно, они надеялись сразу же отступить под защиту городских стен, но, прежде чем они успели это сделать, большая группа обозников высыпала на мост и вступила в схватку с ними. В то же мгновение избранный «король» разбойников, очевидно решивший воспользоваться благоприятной возможностью, кинул клич к атаке.[530] Через несколько минут ревущая толпа, распаленная алчностью и жаждой крови, обрушилась на мост. Согласно автору Chanson de la Croisade, «их было более пятнадцати тысяч, все босиком, одетые лишь в штаны и рубахи и безоружные, если не считать всевозможных самодельных приспособлений».[531]

Топоры? Мясницкие ножи? Дубины? Голова идет кругом при мысли о примитивных и ржавых орудиях убийства, с которыми эти отбросы крестового похода бросились в атаку и оттеснили безрассудных горожан по склону к воротам. Никто точно не знает, что произошло потом, но теперь поднялся уже весь лагерь крестоносцев, и отряды наемников и регулярных войск вмешались в схватку. Скорее всего, рибо смогли захватить ворота, когда участники неудачной вылазки пытались проникнуть в город, и удержали их до тех пор, пока не прибыли подкрепления из главного лагеря крестоносцев. Как бы то ни было, результат был предрешен. Проделав брешь в собственной обороне, гордые защитники Безье обрекли себя на неминуемую гибель: «Ни крест, ни алтарь, ни распятие не могли спасти их. Беснующаяся толпа оборванцев убивала священников, женщин и детей. Сомневаюсь, что хотя бы одному человеку удалось выжить».[532]

Предводители крестового похода не попытались остановить резню или хотя бы положить ей какой-то предел. Напротив, перед тем как рыцари поскакали в город, не желая пропустить самое интересное, некоторые из них задали вопрос Арнольду — Амальрику о том, как они смогут отличить многочисленных городских католиков от еретиков, которых они пришли убивать. Аббат ответил знаменитым изречением на латыни: «Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius».

Что означает: «Убивайте всех, Бог узнает своих».[533] Хотя большую часть убийств совершали простые солдаты и наемники, сами рыцари устроили особенно жуткую кровавую баню в церкви Марии Магдалины. Здесь собралось множество испуганных катаров и католиков — старых и молодых, женщин и детей. Хронисты того времени оценивали их количество от одной тысячи до семи тысяч человек. Подобно беженцам из числа гностиков и язычников, пытавшимся найти убежище в александрийском Серапеуме 900 лет назад, они, возможно, надеялись, что Святая Земля спасет их. Как и в Александрии, этого не произошло. Рыцари ворвались внутрь и убили всех.[534]

К полудню, лишь через несколько часов после начала стычки на мосту, все городское население было истреблено. По оценкам литературных источников того времени, иногда допускавших преувеличение, современные ученые в целом сходятся на цифре от 15 до 20 тысяч человек, убитых в Безье.[535] Жиро (Гираут) Рикьер из Нарбонна, один из последних трубадуров Окситании, отразил масштаб трагедии в песне:

Безье пал. Все мертвы.Священники, женщины, дети.Никому не было пощады.Они убивали и христиан.Я выехал из города, не увидев и не услышав ни одного живого существа.Они убили семь тысяч людей,Семь тысяч душ, искавших убежища у Св. Магдалины.Ступени алтаря были мокры от крови,Эхо криков звучало в церкви.Потом они казнили монахов,Звонивших в колокола.Они рубили им головы на серебряном кресте.[536]

Очевидно, симпатии Рикьера находились не на стороне крестоносцев, и он не был заинтересован в том, чтобы выставить их в благоприятном свете. Мы могли бы подумать, что эта сцена является выдумкой и антикатолической пропагандой, если бы не другие свидетельства о разграблении города, подкрепленные археологическими находками, которые также говорят об ужасной резне, устроенной в церкви Марии Магдалины.[537] Сами католики считали, что в убийстве множества еретиков в священном месте нет ничего постыдного. Цистерианский хронист Пьер из Во-де-Сернея провозгласил: «Справедливо и правильно, что эти бесстыдные псы были захвачены и истреблены в день праздника женщины [т. е. Марии Магдалины], которую они оскорбили и чью церковь они осквернили…»[538]