Горение. Книга 2 - Юлиан Семенов

— А почему вы так сразу и согласились? — спросил Бах растерянно.

— Да потому, что ваш резон справедлив. Что ж мне — драться с вами?

Бах написал объяснение. Попов внимательно прочитал его вслух:

— «Бомбы в чемодане я увидел в то время, когда понятых в комнате уже не было». Прекрасно. Только справедливости ради добавьте и следующее: «При мне сотрудники охраны бомб в чемодан „Брулей и сын“ черного цвета, малого формата, новый, не прятали». Это правда или нет? Мы при вас бомбы не прятали?

— Нет, не прятали.

— Правду написать можете?

— Разве так непонятно? И так все понятно…

— С меня форму спрашивают, Бах! Мы ж порядка хотим достичь в империи! А порядок без тщательного оформления документа невозможен.

— Я иначе напишу.

— Пожалуйста, — равнодушно согласился Попов, но подбросил: — Только чтоб ясно было, о чем идет речь.

Бах написал: «После того, как понятые ушли, мне предложили открыть чемодан, и там я увидел бомбы».

— Ну-ка, вслух, — попросил Попов. — Как это на слух, в военно-полевом суде будет звучать?

Бах почувствовал, как его начало трясти: военно-полевой суд означает виселицу. Расстрел в лучшем случае.

— Ну-ну, смелей, Бах! — усмехнулся Попов. — Что вы кадыком елозите? Читайте! Имейте в виду: от того, как это ваше показание будет звучать, многое зависит, о-о-очень многое! Я могу вынести на суд показание носильщика про то, что вы, именно вы несли чемодан с бомбами, а могу это показание ошельмовать другим, которое опровергнет первое: нес чемодан сам носильщик. А могу и вовсе это показание обойти молчанием. Коли я докажу, что вы несли чемодан, — веревка вам обеспечена, в крае военное положение, Бах, нам не до шуток.

— Показанию одного извозчика не поверят!

— Носильщика, носильщика — ишь как разволновался, — заметил Павел Робертович. — Извозчик против тебя не показывал.

— Против вас Микульска показала, — лениво заключил Попов, — прочитайте ему то место.

— Нет, я сам хочу прочитать, — возразил Бах, откашлявшись, голос сел, звучал глухо.

— Пожалуйста, — согласился Попов. — Пусть он прочтет, Павел Робертович. Дайте ему листок.

«Вопрос: Кто нес опознанный вами чемодан, принадлежавший неизвестному вам господину?

Ответ: Мне помогал его нести мой спутник.

Вопрос. Как зовут вашего спутника?

Ответ: Его зовут Ян Бах.

Вопрос: Что вы о нем можете сказать? »

Ответа на этот вопрос Баху не показали, и он понял, что тонет, тонет.

— Итак, — подстегнул его Попов. — Написали? «В моем присутствии бомбы в чемодан сотрудники охраны не клали». Что-нибудь мешает? Хотите заменить слово?

Бах написал фразу, продиктованную Поповым, расписался, посмотрел на полковника затравленно.

Попов поднялся, пошел к двери, там задержался, пальцами обхватив медную, начищенную до блеска ручку.

— Слушайте, Бах… Слушайте меня и верьте. Коли вы не дадите слово написать все о тех людях, которые направили вас к Микульской; что они говорили о ней; когда они заметили за нею филерское наблюдение; почему верили, что Микульска решится принять ваше предложение и уйти с вами,

— если вы не напишете обо всем этом самым подробным образом, вас вздернут. Материала у меня хватит. Микульска, как понимаете, все расскажет, она человек во всем этом деле случайный. Ваша судьба — в ваших руках. Решайте, Бах, решайте…

22

Ротмистр Сушков вызвал Микульску на допрос вечером, предупредив поручика Павла Робертовича и его помощника, что они, вероятно, понадобятся ему позже, и посоветовал заказать в трактире пана Адама ужин: коробки с деваляями, хрустящим картофелем и поросенка под хреном обычно приносила племянница хозяина Ева.

… Сушков направил на лицо Микульской свет лампы, сразу же отметил страх в ее глазах; легкую паутинку морщинок, которую не скрывала уже косметика — за сутки сошла; особый тюремный отпечаток, который более сильно заметен на женщинах: пряди волос, выбившиеся из некогда высокой прически, следы от колец на пальцах, пустые дырочки в мочках ушей — гребни, перстни и сережки забирали при аресте.

— Ну-с, Микульска, как наши дела?

— Плохи дела. — Стефания заставила себя ответить просто, без волнения, по возможности с юмором. — Куда уж хуже.

— Может быть еще хуже, — не согласился Сушков. — Пока что вы сидите в санатории, а не в остроге, пока еще даже не листочки, пока еще почечки… А вот когда цветочки начнутся…

— Я никак не возьму в толк, за что я арестована? Какое-то несусветное недоразумение…

— Для того чтобы происшедшее действительно оказалось недоразумением, не хватает одного лишь…

— Чего же?

— Вашего правдивого рассказа. Вы поймите, Микульска, в крае объявлено предписанием председателя совета министров военное положение. Вы понимаете, что это такое?

— Не совсем, я же не солдат, — попробовала пошутить Микульска.

— Вы очень хорошо играете солдат, особенно тех, которые кончили срок службы и отправились на отдых, но никак саблю спрятать не могут… Так вот, военное положение означает, что человек, задержанный на улице с бомбами, может быть застрелен на месте…

— Но я же не знала! Я не могла и подумать, что в чемодане бомбы!

— А что, по-вашему, там могло быть? Милая, женщины умеют лгать мужьям и любовникам, но совершенно теряются, сталкиваясь с законом… Ну, согласитесь, вы ведь дали глупые показания: «Ко мне на улице подошел человек, за которым гнались, и попросил взять чемодан». Ну? Глупо же! Кто гнался? Вы видели преследователей? Как они одеты? Сколько их? Опишите.

— Он сказал мне это так искренне, он задыхался… Поймите, я актриса — порыв, эмоции; мне все кажется отчетливей, чем другим, я ведь представлением живу, все время чем-то грежу.

— Значит, вам пригрезились преследователи?

— Наверное…

— Где к вам подошел преследуемый?

— На улице…

— На какой?

— Я не помню сейчас…

— А вы вспомните. Надо вспомнить, Микульска, мы это сейчас в протокол опроса станем писать, это в военно-полевой суд пойдет так что вы уж постарайтесь все дотошно вспомнить, от этого ваша жизнь зависит, жизнь, вы поймите это, время-то особое, анархическое время, слабинку давать мы не вправе — дали уж, хватит! Ну, где?

— На Маршалковской…

— После встречи с Бахом?

— Нет, до.

— В каком месте?

— Возле дома два.

— Зачем глупо врете?

— Я бы на вашем месте так не разговаривала с дамой!

— С кем?! С дамой? Они но улицам ходят, дамы-то! А здесь сидят государственные преступники, Микульска! Люди, преступившие черту закона! Итак, где к вам подошел преследуемый?

— В начале Маршалковской…

— Не врите мне! — Сушков ударил ладонью по столу. — Что он, к вам в пролетку вскочил?! Вы до Маршалковской на пролетке ехали! Мы извозчика опросили! У нас свидетель есть! И вахтер в вашем кабарете описал неизвестного, который у вас был! С чемоданом. Сначала Бах, а потом второй социалист, с бомбами! Что вам сказал Бах? От кого он к вам пришел? Какие дал указания? Ну! Живо,!

— Он… Он ничего не сказал…

— А зачем он к вам приходил? В покер играть? Или, может, он ваш любовник? Может, он коханый у вас?

— Он… Я не знаю… Он сказал, что моей жизни угрожает опасность…

— Какая опасность? От кого?! — Сушков усилил ритм, он вколачивал вопросы, словно гвозди, одним ударом — и по шляпку.

— Он сказал, что мне угрожают злоумышленники…

— Так бы сразу и говорили, черт возьми! Какие злоумышленники? Шантажисты? Грабители? Насильники?

— Грабители… Он сказал, что они повсюду меня преследуют…

— Он описал их?

— Я не помню…

— Вспомните!

— Нет… Не знаю… Я сейчас ничего не помню…

— Больше он вам ни о чем не говорил?

— Нет!

— Приказов от партии не передавал?

— Нет, нет! Какие приказы? От кого?!

— А почему он скрыл от вас свою профессию?

— Я… Почему скрыл?

— Разве признался, что работает сапожником! Неужели он сказал вам об этом?!

— Нет, нет, не говорил…

— А может, он даже обмерял вашу ногу?

— Нет. Я не помню…

— Не врать! Обмерял? Или не обмерял? Да или нет?

— Я не понимаю, какое это имеет касательство к делу?

— Главное! Извольте ответить: да или нет?

— Вы его спросите, я не помню, ну, право же, не помню!

— Он ответил уже, теперь я вас спрашиваю!

— Но я ему верю… Что он сказал — то и было…

— Да или нет? В последний раз спрашиваю!

— Нет!

Сушков взял папку, открыл ее и зачитал Микульской:

— Я, Бах Ян Вацлав, показываю, что обмерил ножку пани Микульской у нее в гримуборной и сторговал цену — девять рублей золотом. Никаких других разговоров, кроме как о баретках, я с нею не вел, на Маршалковской встретил ее случайно и, выполнив ее просьбу, донес чемоданчик фирмы «Брулей и сын» до вокзала.

Сушков читал липу, по чистому листу бумаги читал — был убежден, что женщина не попросит протокол допроса, ничего в этом деле не понимает; несчастный инструментарий хитроумной операции, задуманной полковником, — всего лишь.