Горение. Книга 2 - Юлиан Семенов

«С. В.» — Витте. В декабре, уже после арестов в Петросовете, Ленин почувствовал ярость, истинную ярость, когда прочитал интервью, данное премьером американскому журналисту Диллону для «Дэйли ньюз» сразу же после расстрела московского восстания.

«Русскому обществу, — говорил Витте американцу, — недостаточно проникнутому инстинктом самосохранения, нужно было дать хороший урок. Оно должно было обжечься. После этого оно-то и запросило помощь у правительства. Мы откликнулись на обращение. Мы помогли. Бунт подавлен».

Ленин, когда только узнал об этом интервью, приехал к Вацлаву Воровскому — тот жил в меблированных комнатах «Париж», на Караванной.

— Надо готовить прокламацию, срочно, — сказал Воровскому. — Вооруженное восстание — не самоцель, оно есть средство борьбы против тирании. Правительство не хотело удовлетворить требования рабочих, а точнее — по своей классовой сути — не могло. Что же остается пролетарию? Ему остается лишь одно — борьба, оружие, схватка с тупыми, злобными палачами. Витте добавил к тому, что сказал расстрельщик Дубасов, он до конца раскрыл план провокации. Как же не совестно Георгию Валентиновичу говорить нам: «Не надо было браться за оружие!»

— Дубасов? Его заявление? Где? — спросил Боровский. Он стал редактором «Новой жизни» по иностранному отделу, просиживал все дни за парижскими, английскими и американскими газетами, вытаскивал оттуда сообщения, которые можно было пускать без цензуры, со сноской на информационное агентство, — было предписание иностранцев не цензурировать, не раздражать зазря во время борьбы за заем в Европе.

— Я у вас в редакции со стола взял, — сказал Ленин, положив перед Воровским «Матэн». — Свежий, пять дней назад вышел. Боровский раскрыл газету. «Вопрос корреспондента Леру: Вы были в неведении по поводу декабрьских настроений в Москве! Адмирал Дубасов: Отчего же, мы знали все. Пьер Леру: А правительство? Дубасов: Правительство я информировал. Пьер Леру: Значит, все знали о том, что может случиться! Дубасов: Да. Пьер Леру: Как же тогда объяснить вашу позицию, господин адмирал! Дубасов: Мы предоставили дело ходу событий».

(Правительство кокетничало осведомленностью: оно никак не ожидало столь массового выступления московского пролетариата; оно было растеряно, однако стремилось извлечь политическую выгоду из сложившейся обстановки — пыталось толкнуть общество вправо.)

Боровский поднял глаза на Ленина. Его поразило лицо Ильича — оно было словно вырубленным из камня. Боровский замечал: Ленин порой выглядел очень молодо, никак не дашь тридцати пяти, а иногда — как сейчас — подавшийся вперед, напряженный, с прищуренными глазами, он казался стариком, так глубоки и резки были морщины, так страдающи глаза.

— Кто будет писать? — спросил Боровский. — Вы?

— Нет. Посоветуйтесь с Горьким. Покажите ему материалы, переведите только — он не читает по-французски, можно обидеть невнимательностью, литератор — человек особо ранимый. Прокламация нужна немедленно. Расстрел московских рабочих следует связать с арестами в Петросовете — звенья одной цепи.

… Ленин перевернул страницу блокнота.

Выступал эсер.

— Необходимо распечатать бюллетени Советов для того, чтобы рассылать их в сельские местности, надо знакомить товарищей крестьян с опытом работы петербургских, ивановских и московских рабочих!

«Молодец, — отметил Ленин, — разумная мысль. Вздуют беднягу в его ЦК: „никакой легальщины, мы — партия конспираторов“.

Потом выступал меньшевик, говорил о необходимости координации работы всех партий в борьбе за демократизацию России.

— Не отказываясь от наших партийных установок, мы должны все вместе думать о будущем.

«Общее будущее с октябристами? — сразу же отметил Ленин. — Какая, право, безответственность, здесь собрались рабочие, а не лоббисты».

— Мы должны привлекать всех желающих сотрудничать с Советами, всех без исключения, любого члена общества, если только намерения, с которыми к нам идут, искренни.

«А как вы проверите „искренность“ намерений? Как можно в Совет звать всех? Звать можно только тех, кто представляет интересы класса! »

Потом говорил еще один кадет, снова уповал на объединение «культурных слоев» для «закрепления достигнутого в революционном процессе». Его сменил беспартийный, из недоучившихся, резко требовал отменить входные билеты в императорские театры.

Потом бабахнул либерал — из теоретиков:

— Граждане! Безответственность многих выступавших ораторов ярче всего проявляется в том, что они обходят практическую осуществимость народовластия через «революционное правительство» или через Советы. Можно ли мечтать об этом? Да, мечтать можно, но провести в жизнь нельзя! Либеральная интеллигенция, крестьянство, пролетариат — революционны, но революционная кооперация трех этих элементов под флагом вооруженного восстания невозможна, немыслима! Из каких же тогда элементов может возникнуть та новая власть, о которой не устают твердить революционные партии и особенно большевистская фракция? Чем могла бы оказаться такая власть? Диктатурой пролетариата? Да разве можно говорить об этом в России?! Ее смоет волна контрреволюции!

Это выступление Ленин записал целиком, напрягся — вот оно, начало схлеста, повод к выяснению позиций, к размежеванию. Однако слова не просил, внимательно слушал бойкого меньшевика — тот, возражая по существу вопроса о власти, по форме извинялся перед либералом, повторяя все время как заклинание: «Предыдущий оратор должен понять!» Он дискутировал, цеплялся за слова либерала, увещевал, а надобно бить, наотмашь бить!

Ленин выступил перед закрытием заседания, когда в зале прибавилось рабочих — наступало время окончания первой смены, восемь вечера; несмотря на то что работать начинали в шесть, но шли из цехов не домой, сюда шли.

— Граждане, — сказал Ленин, — я хочу остановить ваше внимание на трех вопросах. Первое: Советы рабочих депутатов прямо-таки не имеют права позволять себе роскошь выслушивать расплывчатые, неконкретные, зыбкие предложения, а таких сегодня было предостаточно. Советы рабочих депутатов не имеют права шиковать, дозволяя ораторам говорить чуть не по полчаса! Говорить надо по делу, конкретно, с предложением, сформулированным четко и ясно, иначе Советы превратятся в дискуссионный клуб, где собираются люди, которым нечего делать! Председатель — не украшение, но рабочая единица, организующая или — точнее — помогающая организовать отлаженную работу! Слишком много славословия, слишком много безответственности! Выступавший здесь представитель радикальных кругов изложил с предельной отчетливостью — столь в общем-то редкой для них — сущность либерально-буржуазной точки зрения. Ошибки рассуждения нашего оратора так наглядны, что на них стоит указать, спорить — нет смысла. Ранее кадеты утверждали, что вооруженная борьба народа в России невозможна, теперь они соглашаются, что эта борьба — реальность. Значит, восстание возможно, но недоказуем наперед его успех. При чем же тогда «смоет контрреволюция»?! Революции без контрреволюции не бывает и быть не может. Разве мы не видим каждодневно, как даже манифест «17 октября» смывает контрреволюционной волною?! Но разве эта волна контрреволюции доказывает нежизненность вполне легальных конституционных требований?! Как быть? Прекращать борьбу за проведение этих конституционно-демократических требований в жизнь?! Вопрос, следовательно, не в том, будет ли контрреволюция, а в том, кто — после долгих и полных превратностей судьбы битв — окажется победителем. «Все на выборы в Думу!» Все? Да разве?! Если бы — «все»! Выборов в Думу хотят помещики — они не желают революционной борьбы, они свое получили после опубликования манифеста. Выборов хотят буржуа

— они тоже получили свое. Для них Дума — поле выгодных сделок! А мы на сделки не шли и не пойдем. «Все на выборы»?! Это же бессмыслица — выборы на основании несуществующего избирательного права в несуществующий парламент! Советы рабочих депутатов были избраны по «полицейским» законным формам, но мы-то знаем, что над ними занесен топор, нам-то известно, что правительство со дня на день готовит разгром всех Советов депутатов! Это лишний раз подтверждает нашу позицию: нельзя доверять лжеконституционализму! Революционное самоуправление непрочно без победы революционных сил, без кардинальной победы. Беспартийная организация может дополнить, но никогда не заменит прочной боевой организации победившего пролетариата, стоящего на партийной позиции. Нам нужны пушки для борьбы. Но разве нарисованная на картоне пушка — одно и то же, что пушка настоящая?! Советам, следовательно, нужна постоянная пружина партийной организации. Советам нужна пушка!

Рабочие зааплодировали, истосковались по четкому, страх как надоело слушать глаголы.