Дунайский лоцман - Жюль Верн

Сергей Ладко с глазами, широко раскрытыми от удивления, слушал, как во сне, эти фантастические умозаключения. Еще немного, и несуществующего Илиа Бруша внесут в список его жертв! Не желая отвечать, он пожал плечами, а судья, устремив на него пристальный взгляд, внезапно спросил:

— Что вы делали в Вене двадцать пятого августа у еврея Симона Клейна?

Сергей Ладко вздрогнул во второй раз. Знали даже и это посещение! Правда, в нем не было ничего предосудительного, но признаться — это означало открыть свою подлинную личность, и раз он уже решил все отрицать, нужно до конца идти по этому пути.

— У Симона Клейна? — переспросил он, точно не понимая.

— Вы отпираетесь? — молвил господин Рона.— Я этого ожидал. Так я вам скажу, что, отправляясь к еврею Симону Клейну,— говоря это, судья приподнялся на кресле, чтобы придать своим словам сокрушительную силу,— вы шли туда, чтобы условиться с постоянным укрывателем вашей шайки.

— Моей шайки!…— повторил остолбеневший лоцман.

— Ах, извините,— иронически согласился судья,— я не хочу сказать, что вы участник банды, ведь вы не Ладко, а безобидный рыболов-удильщик Илиа Бруш. Но, если вы в самом деле Илиа Бруш, почему вы скрываетесь?

— Я скрываюсь?…— запротестовал Сергей Ладко.

— Черт побери! — вскричал господин Изар Рона.— А для чего же в таком случае вы прячете под темными очками глаза, самые лучшие на свете,— да, кстати, потрудитесь их снять, эти очки! Зачем вы красите в черный цвет белокурые волосы?…

Сергей Ладко был уничтожен.

Полиция знала все, и сеть чем дальше, тем плотнее обтягивала его; как будто не замечая его смущения, господин Рона продолжал атаку:

— Ну, ну! Вот вы и сбавили прыть, приятель! Вы не знали, что нам столько известно… Но я продолжаю. В Ульме вы взяли пассажира?

— Да,— ответил Сергей Ладко.

— Его имя?

— Господин Иегер.

— Правильно. Не можете ли вы сказать, что случилось с этим господином Иегером?

— Я этого не знаю. Он покинул баржу почти у впадения Ипеля[32]. Я был очень удивлен, не найдя его, когда возвратился к барже.

— Возвратившись, говорите вы. А куда вы уходили?

— В деревушку в окрестностях, чтобы достать подкрепительного для моего пассажира.

— Он был болен?

— Очень болен. Перед этим он чуть не утонул.

— И это вы его спасли, я думаю?

— А кто же мог быть, если не я?

— Гм!…— сказал судья, немного смущенный. Потом он овладел собой.— Вы рассчитываете, без сомнения, растрогать меня этой историей о спасении?

— Растрогать? — запротестовал Ладко.— Вы допрашиваете, я отвечаю. Вот и все.

— Хорошо,— подытожил Изар Рона.— Но скажите, до этого случая вы никогда не покидали вашу баржу, как я полагаю?

— Один раз, чтобы побывать у себя в Сальке.

— Можете вы точно назвать дату этой отлучки?

— Почему же нет,— только немного подумаю.

— Я вам помогу. Не случилось ли это в ночь на двадцать девятое августа?

— Возможно.

— Вы этого не отрицаете?

— Нет.

— Вы в этом признаетесь?

— Если угодно, да.

— Итак, мы договорились… Салька находится на левом берегу Дуная, как мне помнится? — спросил господин Рона с простодушным видом.

— Да.

— И кажется, в ночь на двадцать девятое августа было темно?

— Очень темно. Была ужасная погода.

— Это и объясняет вашу ошибку. По вполне понятному заблуждению, вы, думая причалить к левому берегу, высадились на правом.

— На правом берегу?

Господин Изар Рона внезапно встал и, смотря обвиняемому прямо в глаза, произнес:

— Да, на правом берегу, прямо против виллы графа Хагенау!

Сергей Ладко напрасно перебирал свои воспоминания. Хагенау? Он не знал этого имени.

— Вы очень упрямы,— объявил судья, обманувшись в попытке запугать допрашиваемого.— Вы, понятно, в первый раз услышали имя графа Хагенау, и если в ночь на двадцать девятое августа его вилла была ограблена, а сторож Христиан Хоэль серьезно ранен, это все произошло без вашего ведома или участия. Где, к черту, у меня голова? Как можете вы знать о преступлениях, совершенных неким Ладко? Ладко, кой дьявол! Ведь это не ваше имя!

— Да, мое имя Илиа Бруш,— заявил лоцман, голосом менее уверенным, чем вначале.

— Прекрасно, превосходно! Это записано в протокол. Но если вы не Ладко, почему вы исчезли после совершения этого преступления, чтобы раскрыть инкогнито,— и очень осторожно притом! — только на весьма приличном расстоянии от виллы Хагенау? Почему вы, прежде так открыто рекламировавший свою персону, не были замечены ни в Будапеште, ни в Нейзаце, ни в другом сколько-нибудь значительном городе? Почему вы забросили роль удильщика до такой степени, что даже иногда покупали рыбу в деревнях, где соизволили останавливаться?

Все это окончательно сбивало с толку несчастного лоцмана. Ведь он исчез против своей воли. После той ночи на 29 августа разве не был он все время пленником? Если его похитили-тогда что удивительного, что он исчез? Напротив, следовало бы недоумевать, что нашлись люди, которые обратили на его пропажу внимание.

Но это заблуждение полиции, по крайней мере, легко рассеять. Достаточно чистосердечно рассказать о непонятном приключении, жертвой которого он стал. Может быть, правосудие окажется более проницательным и распутает темное дело. Решив все это рассказать, Сергей Ладко нетерпеливо ожидал, когда господин Рона позволит ему вставить слово. Но судью, что называется, понесло. Теперь он заходил по кабинету из угла в угол и бросал в лицо обвиняемому горстями аргументы, которые считал неотразимыми.

— Если вы не Ладко,— продолжал он с возрастающей горячностью,— как получилось, что после ограбления виллы Хагенау, совершенного по несчастной случайности как раз в то время, когда вы покидали баржу, произошло воровство — да, простое воровство! — в деревне Шушек в ночь на шестое сентября, именно в ту ночь, которую вы должны были провести против этой деревни? Если, наконец, вы не Ладко, почему и зачем находился в вашей лодке портрет, подаренный мужу вашей женой Натчей Ладко?

Господин Рона целил метко, и его последний аргумент произвел поразительный эффект. Лоцман опустил голову, и по его лицу катились крупные капли пота.

А судья продолжал еще громче:

— Если вы не Ладко, почему этот портрет исчез в тот день, когда вы почувствовали, что вам грозит опасность? Рисунок лежал в сундуке у правого борта. Его там больше нет. Его присутствие вас обвиняло; его отсутствие вас приговаривает. Что вы на это скажете?

— Ничего,— глухо пробормотал Ладко.— Я совершенно не понимаю, что со мной происходит.