Дунайский лоцман - Жюль Верн

Черт возьми, он словно испарился. Никаких следов ни в верхнем, ни в нижнем течении реки. В частности, будапештская полиция, несмотря на усиленные розыски, ничего не могла открыть. И, однако, бандит должен был миновать Будапешт, потому что его видели 31 августа у дюны Фольдвар, на девяносто километров ниже венгерской столицы. Не зная, что роль рыболова в это время разыгрывал Иван Стрига, которому баржа обеспечивала верное убежище, Карл Драгош не мог ничего понять.

В следующие дни присутствие лауреата было замечено в Шекшарде, Вуковаре, Черевиче, Карловице. Илиа Бруш не таился. Он объявлял свое имя всякому, кто хотел знать, и даже иногда продавал несколько фунтов рыбы. Правда, другие очень удивлялись, заставая его за покупкой рыбы, что было достаточно странно для такого прославленного виртуоза-удильщика.

Так называемый лауреат показывал дьявольскую ловкость. Полиция, предупреждаемая о его появлении, очень спешила и всегда появлялась слишком поздно. Напрасно бороздили реку по всем направлениям, ни малейшего следа баржи не обнаруживалось; казалось, они буквально улетучивались.

И никому не приходило в голову, что ищут совершенно разных людей: мифического Илиа Бруша, под именем которого существовал лоцман Сергей Ладко; бандита Ивана Стригу, прикрывавшегося именем Ладко, полицейского Карла Драгоша, его приняли по ошибке за того же Ладко… И лишь настоящего Сергея — лоцмана и патриота не искал никто…

Карл Драгош приходил в отчаяние от постоянных неудач своих подчиненных. Неужели дичь ускользнет у него из рук?

Две вещи можно было утверждать наверняка. Первая — так называемый лауреат продолжал спускаться по реке. Вторая — он, по-видимому, избегал городов, где опасался полиции.

Карл Драгош приказал удвоить бдительность во всех сколько-нибудь значительных городах ниже Будапешта: в Мохаче, Апатине и Нейзаце, а свою штаб-квартиру устроил в Землине. Эти города стали барьерами на пути беглеца.

К несчастью, казалось, что этот последний смеется над всеми препятствиями, нагроможденными перед ним.

Сначала его видели ниже Будапешта, затем — но всегда слишком поздно — ниже Мохача, Апатина и Нейзаца. Драгош, кипя гневом и сознавая, что ставит последнюю карту, собрал настоящую флотилию. По его приказу более тридцати судов крейсировали день и ночь в окрестностях Землина. Уж очень ловок будет противник, если сумеет прорвать эту плотную преграду.

Но как ни были дельны эти распоряжения, они не имели бы ни малейшего успеха, если бы Сергей Ладко остался пленником в шаланде Стриги, там его никто бы не нашел. К счастью для спокойствия Драгоша, этого не случилось.

Драгош 7 сентября утром собирался отправиться к флотилии, как вдруг прибежал агент… Преступника арестовали и повели в землинскую тюрьму, доложил он.

Драгош поспешил туда. Агент не солгал. Чересчур знаменитый Ладко действительно был под замком.

Новость мгновенно распространилась и взволновала весь город. Только об этом и говорили, и на набережной целый день толпы народа торчали перед баржей известного преступника. Зеваки не обратили никакого внимания на судно, что три часа спустя прошло мимо Землина. Это судно, ничем не приметное, было шаландой Стриги.

— Что случилось в Землине? — спросил Стрига у верного Титчи, заметив оживление на набережной.— Уж не бунт ли?

Он взял зрительную трубу и долго всматривался.

— Дьявол меня забери, Титча,— вскричал он,— если это не лодка нашего молодчика!

— Ты думаешь? — спросил Титча, овладев трубой.

— Надо все разузнать,— объявил очень взволнованный Стрига.— Я отправляюсь на берег.

— Чтоб тебя схватили? Драгош — хитрец! Если это его баржа, значит, Драгош в Землине. Ты бросишься в пасть волку.

— Ты прав,— согласился Стрига, исчезая в рубке.— Я приму свои меры.

Через четверть часа он явился мастерски «камуфлированный», если позволительно употребить здесь это выражение. Бороду он сбросил и заменил фальшивыми бакенбардами, волосы спрятал под париком, широкая повязка закрывала один глаз, он с трудом опирался на палку, как человек, едва оправившийся от тяжкой болезни.

— Ну? — спросил он не без гордости.

— Великолепно! — восхитился Титча.

— Слушай,— сказал Стрига.— Пока я буду в Землине, продолжайте путь. На два-три лье ниже Белграда остановитесь и ждите меня.

— Когда ты рассчитываешь вернуться?

— Не беспокойся, вернусь.

В это время шаланда уже миновала Землин. Высадившись на берег достаточно далеко от города, Стрига направился к нему большими шагами. Но, подойдя к окраине, заковылял и, смешавшись с толпой, наполнявшей набережную, жадно прислушивался к разговорам.

Ему недолго пришлось ждать, чтобы узнать, что происходит. Никто среди оживленных групп не говорил о Драгоше. Не слышно было ничего и об Илиа Бруше. Рассуждали только о Ладко. О каком? Не о лоцмане из Рущука, чье имя использовал для своих целей Стрига, но о том воображаемом Ладко, каким его создали газетные статьи, о Ладко-злодее, Ладко-пирате, то есть фактически о нем самом, Стриге. Это его собственный арест служил темой всеобщих разговоров.

Он ничего не мог взять в толк. По-видимому, полиция допустила ошибку, арестовав невинного вместо виновного, и в этом не было ничего удивительного. Но как была связана эта ошибка, понятная ему лучше всякого другого, с присутствием здесь лодки, той, что его шаланда вела на буксире еще накануне?

Без сомнения, Стрига проявил слабость, интересуясь этой стороной вопроса. Пока существенным было то, что вместо него преследовали другого. Если подозревают этого, не подумают заняться им самим. Вот главный пункт. Остальное его не касается,— к таким выводам он пришел.

Но полная ясность не возникала. Судя по всему, получалось, что его пленник и хозяин баржи были одним лицом. Но кто же тогда был незнакомец, находившийся в заключении на шаланде и после этого так любезно заместивший ее владельца в когтях полиции? Понятно, Стрига не покинет Землина, пока не разберется. Ему пришлось вооружиться терпением.

Господин Изар Рона, которому поручили расследование, казалось, не спешил. Три дня протекло, прежде чем он подал признаки жизни. Такое предварительное выжидание составляло часть его системы. По его мнению, лучше всего было дать виновному «созреть» в одиночестве. Одиночество — великий разрушитель нравственной стойкости, и несколько дней, проведенных в одиночной камере, превосходно обезоружат противника, которого судья увидит перед собой.

Господин Изар Рона через двое суток после ареста объяснил свои идеи Карлу Драгошу, который пришел за информацией. Сыщику поневоле пришлось одобрить теорию.