Экватор - Мигел Соуза Тавареш

Перед обедом он еще посмотрел на огромные, выложенные камнем площадки с выставленными на них деревянными «подносами» с какао, которые сушились на солнце и при первых же признаках дождя убирались женщинами под навес. Какао доставлялся сюда в вагонетках по «дековилевской колее», последнему нововведению на главных плантациях. До этого женщины и дети «разбирали» плоды какао, то есть производили процедуру его очистки от внешней оболочки. Далее, по настоянию губернатора, увидевшего, что его просьба вызвала заметное противодействие со стороны управляющего, его отвели посмотреть, из чего состоит обед самих работников плантаций. «Это входит в мои обязанности», — поставил он точку в разговоре тоном, не предполагавшим возражений, и управляющему ничего не осталось, кроме как следовать за ним. В тот день, а также, как он позже убедился, в другие дни и почти на всех остальных вырубках, обед работников представлял собой глиняную миску мучного отвара из маниоки и литр воды в большой жестяной кружке.

В Большом доме губернатор, управляющий, надсмотрщик и врач обедали фасолью с жареной свининой, на сладкое были бананы с ванилью, затем предложили кофе и бренди, от которого он отказался. Это время было приятной передышкой в то жаркое утро. Луиш-Бернарду сменил свою намокшую от пота хлопковую рубашку. В столовой, где они находились, был легкий ветерок, создаваемый установленным над столом большим опахалом, которое все время обеда приводили в действие двое слуг, стоявших по разные стороны комнаты. После обеда все вышли на веранду, огибавшую дом по периметру, откуда было видно все хозяйство с его белыми, крытыми португальской черепицей каменными постройками. Их простая, без изысков архитектура напоминала губернатору облик типовых деревень в португальской глубинке. На веранде было очень приятно, и он чуть было не поддался желанию вздремнуть, охваченный усталостью и зноем, которые здесь, в тени под навесом, действовали на него самым умиротворяющим образом. Однако после настойчивых предложений управляющего устроить сиесту, Луиш-Бернарду все же вернулся к делам, попросил снарядить ему лошадь и отправился на вырубки. Снова пропитавшись потом, он лавировал по узким, извилистым тропинкам между посадками какао и ограниченным пальмовыми рядами лесным просекам. Вскоре он увидел, как посреди огромного поля, подобно полчищу муравьев, порой сливаясь с деревьями, трудятся люди: они собирали ветки, скашивали траву, выкапывали ямы, складывали плоды какао в кучи, которые потом разбирали по корзинам и, взгромоздив их за спину, относили к узкоколейке с миниатюрным железнодорожным составом. В руках помощников управляющего Луиш-Бернарду не увидел ни дубинок, ни кнутов, ни чего-либо другого, о чем приходилось слышать. Все выглядело соответствующим порядку и норме, напоминая собой фабричный конвейер, с той только разницей, что эта фабрика была под открытым небом, в удушающей жаре и при невыносимой влажности. «Наверное, точно так же сооружались пирамиды, и именно так строятся империи», — подумал про себя Луиш-Бернарду.

По истечении двух часов, оставив свою лошадь на попечение одного из помощников управляющего, он вернулся назад на «дековильке», усевшись на гору из какао в одном из вагончиков, которые тянул за собой такой же небольшой паровозик. Когда часы пробили шесть, и солнце стало садиться, работники начали стекаться со всех концов вырубок на центральную площадь. Они шли усталым шагом, опустив плечи, по одному или группами, с трудом удерживая в бессильно повисших руках свои «максимы». Дойдя до места, они садились или ложились прямо на землю, едва разговаривая между собой, каждое их движение говорило о том, что их силы на исходе. В половине седьмого управляющий призвал их построиться. Начиналась вечерняя проверка. Снова люди считались по головам, на случай, если кто-то вдруг, тронувшись рассудком, решился расстаться навсегда со своим контрактом, с соблюдением в отношении него законности и с «безопасной» жизнью на плантациях, чтобы поменять все это на мрак сельвы, с ее поджидающими на каждом шагу опасностями и висящей в воздухе безысходностью. После проверки они шли строем, чтобы получить паек для своего ужина, который потом приготовят у себя в деревне: вяленая рыба, рис и бананы — для себя и своих семей, если таковые имелись. Следя за этой сценой со своего наблюдательного пункта на веранде Большого дома, Луиш-Бернарду вспомнил о том, что, по идее, должно было следовать за этим, согласно идиллической версии, изложенной ему одним из управляющих или в соответствии с тем, что он когда-то читал: «После того, как они услышат команду „разойдись“, все возвращаются в поселок, где ужинают и потом развлекаются, разговаривая или танцуя до тех пор, пока не зазвенит колокол, означающий наступление времени для отдыха. В выходные, когда они, как правило, могут лечь спать попозже, организуются шумные барабанные вечеринки, в которых работники через танцы, вольные телодвижения и жесты могут выразить все свои радостные чувства. Никакие заботы о том, как прокормить себя и свои семьи их не беспокоят, поскольку все они находятся на содержании у хозяев, которые предоставляют им трехразовое питание, одежду, жилье и медобслуживание, а также денежное вознаграждение и билеты туда и обратно, до того порта, откуда они прибыли… Имея все эти завидные преимущества и привилегии, окруженные поддержкой и всесторонней отеческой заботой хозяев и попечителей, живя в этом благополучии, от которого они были так далеки у себя на родине, в Анголе, по окончании контрактов работники довольно часто предпочитают остаться жить на островах…» Луиш-Бернарду даже улыбнулся, когда в голове его всплыла эта цитата, которую он выучил наизусть. Он видел сотни абсолютно подавленных людей, валившихся с ног от усталости, молча тащившихся в свои хижины, с ножом-«максимом» в одной руке и вечерним пайком в другой: неужели автор этой идиллической картины и впрямь хотел определить выражением «радостные чувства» ту горькую песню, которую ему довелось услышать сегодня ранним утром? Он живо представил себе самого автора в этот самый момент где-то в Париже, разместившимся в «Бристоле» или в «Кретейе», готовящимся этим вечером покутить в «Фоли Бержер» вместе с какой-нибудь хористкой и оставить там столько денег, сколько ни одна из этих несчастных душ, работая на плантациях, при всех «преимуществах и привилегиях», при всей «отеческой заботе» не сумеет скопить за всю свою жизнь, работая каждый божий день, от зари до зари.

Луиш-Бернарду стоял, склонившись над балюстрадой веранды, погруженный в свои мысли, в то время, как собравшиеся на площади уже успели ее покинуть, оставив это место практически пустым. Над домами в рабочем поселке начали подниматься первые столбики дыма, и казалось, что теперь-то оба мира, белый и черный, окончательно разделились, и над плантациями установились спокойствие и естественный порядок вещей. Но это было лишь короткой иллюзией мира: тишина, пришедшая из чрева земли, поднялась над лесом и подчинила его себе; все шумы тут же стихли, будто получили какой-то тайный приказ. Издалека, из установившейся тишины остался слышным лишь голос кукушки «оссобо́», который и стал сигналом для охраны: в тот же миг колокол начал звонить так отчаянно, что на улицу из поселка тут же прибежала толпа женщин, чтобы быстро собрать все разложенные на площади подносы с какао. Сильный порыв ветра с моря мгновенно добрался до леса, и вся его листва, даже на верхушках самых высоких, сорокаметровых деревьев задрожала, словно предвещая трагедию. И через три минуты на землю обрушился сильнейший ливень с каплями размером с камень, небо тут же взорвалось раскатистыми ударами грома. Стрелы молнии освещали лес так, что казалось, будто снова наступил день, а с горных вершин на красную землю надвигался настоящий водопад. Старые деревья начали трещать и ломаться с апокалиптическим скрежетом, падая одно за другим на землю, задевая те, что оставались стоять, как бы прощаясь с ними. Небо, лес и вся земля объединились в едином стоне и крике под ударами ветра и разгулявшейся бури. Из лесной чащи слышалось громкое журчание только что образовавшихся полноводных рек, текших бурными новыми потоками, и старых речных русел, спавших еще только мгновение назад и насильно разбуженных. Луиш-Бернарду окаменел от увиденной им красоты и ужаса, которые внушал весь этот спектакль: если бы ему сейчас сказали, что это конец света, он бы, не сомневаясь, поверил.

Эта ужасающая битва в небесах между водой и огнем длилась чуть более получаса. Потом, понемногу, божественный гнев начал утихать, дождь становился все более редким, молнии, сверкавшие над головой, теперь были видны в отдалении, а гром теперь гремел уже где-то в стороне, над морем. В одно мгновение все закончилось: окружающий мир сначала на несколько секунд затих, а потом раскинувшийся по обе стороны лес начал потихоньку оживать резкими вскриками ночных птиц, шебуршанием прячущейся в траве живности и тихим журчанием стекающих с гор ручьев. Над трубами хижин в поселке снова стал виться дым, голоса мужчин, женщин и крики детей начинали нарастать, и уже совсем скоро один из домов, а за ним и другие огласились распевным заразительным речитативом. Внезапно охваченный разрушающей грустью, Луиш-Бернарду повернулся к площади спиной и направился к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину.