Экватор - Мигел Соуза Тавареш

Луиш-Бернарду решил обогнуть обо и отправиться в путь морем, в левую и потом в правую сторону от города. Всего было примерно тридцать хозяйств и соответствующих «филиалов». Самые крупные из них — Риу д’Оуру, Боа Энтрада, Агва-Изе, Монте-Кафе, Дьогу Ваш, Понта-Фигу и Порту Алегре, плантации, основанные виконтом де-Маланза в крайней юго-западной части острова, прямо на линии экватора, напротив маленького островка под названием Ролаш. К крупным плантациям также относились Сан-Мигел и Санта-Маргарида, самые значимые из тех, что носили имена святых, помимо Сан-Николау, Санту-Антониу, Санта-Катарина и Санта-Аделаиде. Забавные, почти фантастические названия некоторых хозяйств не могли не обратить на себя внимание Луиша-Бернарду. Так, некоторые носили названия известных географических мест, например, Вила Реал, Азорская колония, Новая Бразилия, Новая Олинда[36], Новый Цейлон, Бомбей. Самыми необычными были названия, связанные с различными состояниями и проявлениями человека и его души: Забота, Постоянство, Надежда, Милосердие, Иллюзия, Ностальгия, а также — Богородная, Братство, Союз, Вечность. Кто знает, может быть, какой-нибудь поэт, за неимением другого занятия, был ангажирован для того, чтобы рассыпать по острову эти причудливые названия, приводя их в соответствие с мечтами их основателей. Может даже, им был Кошта Алегре, поэт, которого Луиш-Бернарду читал перед сном, любимый сын Сан-Томе, негр, черный, как ночь, сокративший себе жизнь из-за страстной любви к белой женщине, которой он посвятил, например, эти стихи:

Если рабами торгуют, о, белая моя из-за́ моря дивного,Тогда я — невольник твой, в плену у взгляда любимого.

Или эти:

Тело мое тенью чёрною следует за твоим,Сердцу же так хочется стать для двоих одним.

Однажды, ближе к вечеру, Луиш-Бернарду возвращался в город верхом, как обычно, в компании Висенте, который иногда помогал ему в качестве проводника и переводчика в общении с теми из местных, кто плохо говорил по-португальски, или же просто в качестве собеседника. Висенте довольно быстро научился понимать, когда хозяин был расположен к беседе, а когда не хотел говорить и предпочитал молчать, погруженный в свои мысли. Был как раз один из этих моментов, и Луиш-Бернарду ехал шагом в нескольких метрах впереди, рассеянно поглядывая на проплывавший мимо пейзаж. Они возвращались после посещения селения Носса Сеньора даж-Невеш, одного из самых дальних на острове. На этой неделе, в преддверии ожидаемых визитов на вырубки, он воспользовался имевшимся у него в распоряжении временем, чтобы посетить окружавшие город деревни, благо они, за исключением последней, находились поблизости. Помимо последнего селения, а также самого столичного города Сан-Томе, это были еще четыре деревушки — Триндаде, Мадалена, Санту-Амару и Гвадалупе. Все они располагались к востоку от города, в глубине острова, но, в среднем, в радиусе не более тридцати километров. Это были довольно тоскливые поселения, без каких-либо значимых государственных построек. Здесь жило совсем немного белых, которые занимались мелкой торговлей среди негров, выглядевших почти по-нищенски.

Проезжая мимо хижин, стоявших вдоль дороги, простых деревянных построек, покрытых пальмовыми ветками и кое-где замазанных затвердевшей на солнце грязью, Луиш-Бернарду обратил внимание на одну деталь, которая для Висенте осталась незамеченной. Губернатор остановил лошадь и стал смотреть на детей, которые плескались рядом с их хижиной в небольшом, стекавшем с гор ручье дождевой воды. Из самого жилища, через отверстие, сделанное в ветхой крыше, вверх поднимался дым, смешиваясь с густыми лесными запахами. Наружу вышла мать игравших детей, женщина неопределенного возраста в ярком длинном до пят одеянии красно-желтого цвета. Луиш-Бернарду поприветствовал ее, на что та ответила односложным и непонятным ему словом. Висенте поторопился заговорить с ней на креольском, сказав ей что-то, что заставило женщину обратить внимание на Луиша-Бернарду. Чуть испуганно, опустив голову в знак уважения, она продолжала произносить какие-то по-прежнему непонятные ему слова. Сам не очень понимая, чего он хотел, губернатор продолжал смотреть, теперь снова на детей, которые, в свою очередь, перестали играть и чего-то ждали. Решившись, наконец, Луиш-Бернарду сказал слуге, чтобы тот объяснил женщине, что он хочет посмотреть ее дом. Висенте сделал круглые глаза, но он настоял: «Скажи ей!» Услышав просьбу, женщина разразилась бесконечной тарабарщиной, объясняя что-то и показывая попеременно то на дом, то на ведущую из города дорогу.

— Доктор, она говорит, что…

— Я уже понял, что она говорит. Скажи ей, что я все равно хочу посмотреть на ее дом и что я дам ей за это несколько рейсов.

Луиш-Бернарду слез с лошади, отдав поводья Висенте, и вытащил из кармана горсть монет, протянув их женщине. Она посмотрела на деньги, какое-то время сомневаясь, но потом зажала их в кулаке и отошла от входа в жилище, приглашая зайти внутрь.

Жара и запахи внутри хижины были удушающими. Пахло горелой мукой, а еще сельвой и грязью. Все вокруг было в едином облаке дыма, поднимавшемся вверх от земляного пола, на котором располагался очаг со стоявшей на слабом огне глиняной кастрюлей. Дышать было почти невозможно, спертый воздух вызывал тошноту. Поначалу, после яркого света снаружи, Луиш-Бернарду почти ничего не увидел. Потом, когда его глаза немного привыкли к этому дымному полумраку, оглянувшись вокруг себя, он разглядел разбросанные по полу и валявшиеся на самодельном деревянном столе кухонную утварь и какие-то рабочие инструменты, большие глиняные чашки и жалкие соломенные лежаки, расстеленные прямо на полу. Он почувствовал, как волосы его пропитались потом, уже текшим вниз по спине, ноги неожиданно стали ватными, и ему с огромным трудом удалось сдержать подступившую тошноту. За какую-то долю секунды в его голове промелькнула мысль о том, что он наверняка подхватил лихорадку или, еще хуже, малярию. С мыслями о том, что все для него уже закончилось, Луиш-Бернарду, собрав последние силы, выскочил вон — к свету и свежему воздуху. Блаженство! Все стояли молча, глядя на него. Он, как мог, взял себя в руки и сел верхом на лошадь, которую Висенте продолжал держать под уздцы. Наспех попрощавшись с женщиной, он рысью поскакал вперед по дороге и лишь через сотню метров перешел на шаг, чтобы дождаться Висенте.

— Ты знаешь этих людей, Висенте?

— Да, хозяин.

— А где ее муж, на вырубках?

— Нет, хозяин. Он в городе, работает на почте. — Луиш-Бернарду снова замолчал.

Он думал о том, что сказал ему Висенте. Значит, глава этой семьи не какой-то наемный работник на плантации. Он черный, работающий в городе, на почте. То есть, это был дом сотрудника городской администрации. Нищета и безысходность, увиденные им, привели его в состояние шока. Никакой белый не смог бы выжить в подобных условиях. Только что губернатор видел своими собственными глазами то, о чем не упоминалось ни в одном из официальных докладов в Лиссабоне. От этой «миссии прогресса и развития, осуществляемой Португалией на Сан-Томе и Принсипи», его чуть было взаправду не вырвало. На этот счет, конечно, существовали и контраргументы, как тот, что он слышал от кого-то за столом на недавнем балу: «Дайте негру дом белого человека, со стенами из каменной кладки, с туалетом и прочее — и он в один миг превратит его в развалившуюся лачугу». Правда и то, что на островах нет голода, что с успехом доказывают стройные тела и здоровые лица, которые он наблюдал вдоль дорог и в встречавшихся по пути деревнях. Голода не было, потому что сама природа этого не позволяла. Так называемое хлебное дерево[37], которое барон Агва-Изе, среди прочего, культивировал на островах, растет здесь само по себе круглый год, давая в изобилии плоды, которые здесь используют как хлеб. Остальные фрукты также доступны на расстоянии вытянутой руки, начиная с семи великолепных сортов бананов, растущих здесь. Сам Луиш-Бернарду предпочитал «золотые» и «яблочные» бананы со вкусом, вполне соответствующим их названиям. Рыбы тут также имеется столько, что, как он сам видел не раз около пристани, надо просто забросить сеть и потом лишь тащить ее, полную и рыбы, и креветок, намочив при этом только ноги. Изобилие такое, что местные жители даже позволяют себе не есть лангустов, настаивая, что те, дескать, обладают злыми чарами; в местечке Сан-Жуан де-Анголареш, что к югу от столицы острова, вечерами, при полной луне женщины просто ходят по пляжу и набирают себе полные деревянные ведра огромных кальмаров, а полудикие свиньи, в свою очередь, бывает, выходят туда из леса, и ни у кого не возникает желания их одомашнить. Для тех, кто любит охоту, Сан-Томе — настоящий рай с горлицами, дроздами и другой птицей, употребляемой человеком в пищу. В конце концов, есть маниока[38], которая здесь, как и повсюду в Африке, является для негров излюбленным, одним из главных продуктов питания. На Сан-Томе умереть с голоду было просто невозможно. Но почему же тогда, не зная засух, которые приводят к настоящим катастрофам в других регионах Африки, не будучи вынужденными постоянно перебираться с места на место в поисках еды, негры на Сан-Томе живут в столь недостойных условиях? Из-за лени и природных качеств, на чем настаивали белые, или же потому, что эти самые белые были недостаточно чутки к такому их положению — как мало кто осмеливается утверждать?