Мы носим лица людей - Тори Ру

Отец покачивается, багровеет лицом, и даже с моего наблюдательного пункта становятся заметны вздувшиеся на его шее жилы.

– У меня со счета пропало больше трех миллионов, слышишь?!! – рычит он. – Я знаю, что это Дашка сделала, а вот кто ее надоумил?! Ты специально своего шакала натаскивала?!

Темнеет в глазах – на миг залитая утренним солнцем гостиная превращается в мрачный кошмар с вереницей сводчатых окон. Вряд ли сегодня я увижу Макса и ребят. Вряд ли я вообще когда-нибудь снова вернусь в тот светлый мир – пришло время отвечать за сделанный выбор.

– Максим никогда чужого не брал, а мальчишки здесь вообще ни при чем! Они все несовершеннолетние! Так почему же их до сих пор не отпускают?! – кричит в ответ бабушка. – Пожалей детей, у них вся жизнь впереди!

– Ты его даже нормально разговаривать не научила: что ни слово – мат. Был бы он моим сыном – я бы ему все зубы выбил, – ухмыляется папа. – А теперь слушай сюда: тачка, которую он у меня угнал, стоит дороже, чем вся твоя никчемная жизнь, дура!

Бабушка опускает голову, отступает, снова беспомощно хватается за кресло.

Я не могу дышать от ужаса. Однажды я поклялась никогда не втягивать Макса в неприятности, но затащила в них и его, и своих лучших друзей. Как же самоуверенно было с моей стороны считать бабушку зашоренной и глупой… Она была права абсолютно во всем. А тупой безмозглой идиоткой оказалась я.

– Участковый опросил соседей, те в один голос утверждают, что он наркотой промышляет: это – раз. – Отец загибает палец и продолжает глумиться: – На учете состоит: это – два. Еще есть запись, на которой он в самом центре города до полусмерти забивает ногами случайного прохожего: это – три. Как думаешь, на сколько твой шакал сядет?

Бабушка трясет головой, дрожащей рукой долго роется в старой сумке.

– Вот, прочти… – Она протягивает отцу вдвое сложенную газету, но тот выбивает ее из бабушкиных рук, и ворох бумаг с шелестом разлетается по гостиной.

– Пошла вон! – цедит папа сквозь зубы.

А потом сумеречный безысходный мир вокруг окончательно впадает в безумие – даже Настя виновато отходит от своей двери, потому что бабушка медленно опускается перед отцом на колени.

– Не надо… у меня больше никого нет. – Она сводит руки в умоляющем жесте. – Прошу тебя. Я тебя прошу…

– Пошла вон! – орет отец.

От созерцания невыносимой сцены мои глаза начинает жечь, потные холодные ладони сжимаются в кулаки, гнев красной краской заливает все вокруг. Вскакиваю, прячусь в комнате, достаю из рюкзака телефон, роняю его на пол и сама приземляюсь рядом. Этот кошмар не может твориться наяву.

Набираю номер дяди Миши.

– Что Максу грозит? – всхлипываю в трубку.

Выслушав меня, дядя Миша флегматично отвечает:

– Ну, деньги, что вы умыкнули, были на левом счету… На видео с уличной камеры здоровяка ты тоже приложила нехило… Да он и не обращался в полицию, так что… сор из избы выносить мы не будем. Но батя твой написал заявление об угоне: на записи прекрасно видно, что на выезде из гаража за рулем пацан, а твою моську не разобрать. Записи с остальных камер я вчера стер. Даш, с учетом характеристики, приводов, драк… Года полтора твоему Максу светит. И остальным найдем, за что впаять условку.

Предметы в комнате трогаются с мест, качаются и уплывают.

Резко хлопаю ладонью по распухшей щеке и прихожу в себя:

– Дядя Миша, что мне делать?

– Разговаривай с отцом – я работаю на него. Бывай. – На линии раздаются хриплые гудки.

Глава 45

Я помню, что в мой девятый день рождения, как и весь месяц до него, по стеклам царапал холодный серый дождь, и обои в углах комнат трещали и пузырились от сырости.

В доме стоял полумрак, так что домработнице каждое утро приходилось зажигать свет в гостиной и включать отопление.

В тот день ее чужие холодные руки, больно дергая за волосы, нервно заплели мне косы, завязали банты, поправили складки на праздничном платье…

А потом под треск поленьев в камине я долго сидела у сводчатого окна и ждала, что прошлое вернется: отворится дверь, и в комнату войдет мама, держа на подносе торт с девятью зажженными свечами, папа откроет детское шампанское, и мы с Леной под смех и шутки родителей примемся играть в прятки и догонялки…

Но Лена не смогла ко мне прийти – болела ветрянкой, а папа организовывал перевод мамы из больницы в частный пансионат.

…Воспоминания о том дне все равно оставались счастливыми, потому что ближе к полудню раздался звонок, и курьер вручил мне коробку с игрушками и открытку с поздравлениями от папы.

В детстве, когда отец склонялся над бумагами в кабинете, я украдкой наблюдала за ним и с замиранием сердца ждала, что он поднимет взгляд, улыбнется, подзовет к себе… Редкие вечера, когда он справлялся о моих делах, были сродни празднику, даже несмотря на то, что он почти всегда был нетрезвым, никогда не смотрел на меня и не вслушивался в мои ответы.

Взрослея, я начала понимать, почему он при каждом удобном случае старался сплавить меня подальше – я напоминала ему о маме и грузе вины, лежащем на его плечах.

Огромная вина выжгла отца изнутри, постепенно он стал мне… никем. Отчуждение породило одиночество. Даже подарки на все последующие дни рождения выбирал в магазинах игрушек дядя Миша.

С того дождливого дня минуло ровно восемь лет. Шестнадцать лет и одиннадцать месяцев я бесцельно слонялась по дому, по школе, по кафе и вечеринкам, пока не обрела смысл жизни. А сейчас отец пытается отнять у меня этот смысл в отместку за то, что я покусилась на его святая святых – деньги.

Помнит ли он о сегодняшней дате? Помнит ли он вообще о том,