Сломанная любовь - Евсения Медведева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты мне сама запретила его трогать! — Мишка испытывал на прочность ремни безопасности, раскачиваясь из стороны в сторону. — Запретила?
— Миша, да у него уже синяк на плече от твоих хлопков, — Оля вздохнула, достала свой телефон, а через мгновение салон заполнился какой-то дурацкой мультяшной мелодией, зато Мишка угомонился, погрузившись с головой в мультик.
— Вообще-то, я так никогда не делаю, — зачем-то начала оправдываться она, бросая в меня быстрые виноватые взгляды. — Это очень вредно для зрения.
— Он мне не мешает, Оль.
— Так мне забрать? — ухмыльнулась она, медленно протягивая руку назад.
— Не надо, — я рассмеялся. — Мы почти приехали.
— Как ты узнал? — её голос стал тихим, робким.
— Совершенно случайно встретил Петьку, он рассказал про беременность. Вот только он мне сказал, что ты сделала…
— Помолчи! — шикнула она. — Знаешь, рядом с детьми, особенно с такими любопытными, как Миша, быстро учишься общаться взглядами, намеками, заменяешь слова, поэтому и ты уж постарайся не давать повод, раз решил участвовать … в его воспитании.
— Тогда тебе, Сладкая, просто придётся заново учиться понимать без слов.
— Ты думаешь, я не понимаю? — Оля опустила голову, нервно теребя уголок рубашки. — Понимаю, Мироша. Я так долго старалась тебя забыть, что, кажется, сделала всё наоборот. Чем толще стену я выстраивала, тем отчаяннее вспоминала твой запах, черты лица и манеры рычать. Но года сделали свое дело, поэтому ты прав. Ради Мишки можно попробовать научиться понимать…
Её слова грозовой молнией пробили меня до самой макушки. Пелена эйфории спала, а в голове раздался треск, словно высоковольтные линии закоротили: «Ради Миши можно попробовать…» В этих словах не было желания обидеть, в них не было ненависти, злости, лишь смирение с обстоятельствами, справляться с которыми она научилась в одиночку уже давно.
Да и я научился… За последние пять лет многое поменялось в моей жизни, исчезли те гадкие воспоминания о СИЗО, в котором я просидел три месяца, а топот солдатских сапог слился с биением сердца. Я перестал вспоминать. И если бы не появление Сладковой в моей жизни, то и вовсе бы смирился с дырой в сердце. Со всем учишься жить, ко всему привыкаешь, пусть и ковыляешь, прихрамывая, но зато вперёд.
Вперёд… А что нас там ждет? Счастье, что было в прошлом? Вот только я прекрасно знаю теперь, что не всё починить можно, порой проще разрушить до самого фундамента, чтобы возвести что-то по-настоящему крепкое. Я вновь и вновь смотрел на нее, не понимая, чего хочу больше: вернуть то, что было в прошлом, или узнать её настоящую - такую взрослую, степенную, опытную… Вот только нужно ли ей всё это?
— Паровозики!!!!!— завопил Миша, дергая ногами так, что моё кресло превратилось в массажер, что довольно активно прорабатывал область почек. — Мама! Мы забыли купить карамельки!
— С таким количеством сладкого паровозики тебе вышлют беззубого папу! — Оля начала рыться в сумке, пытаясь найти альтернативу «взятки».
— Открой бардачок, Ляля.
— Не буду!
— Это ещё почему?
— Не хочу напороться на что-нибудь личное, — она упрямо сложила руки на груди и прищурилась, давая понять, что спорить с ней бесполезно. — Аллергия у меня на чужие, особенно женские вещи.
— Мишань, — я повернул голову к суетящемуся пацанёнку, которому было так тяжело усидеть на месте, слыша заветное «тух-тух-тух». — Карамелек не будет, мама не хочет доставать их…
— Мирон! — взвизгнула Оля от моей наглости, но бардачок все же распахнула и достала коробку, забитую конфетами. — Это не честно!
— Когда дело касается сладкого, мама, — Миша вырвал взятку, прижал её к груди и улыбнулся. — Ни о какой честности речи быть не может! Так бабАля говорит.
— Кто? — я припарковался у обочины, отстегнул ремень и повернулся к сыну.
— Бабушка Аля, — вмешалась Оля. — Она же БабАля. Привыкай. Может, блокнот заведешь?
— Пора… Так, на выход, пока все паровозики не захрапели, — я вышел из машины, расстегнул Мишку и взял его на плечи. — Готов?
— Готов-готов! — Миша обхватил ладонями меня за голову. — Надо было у Шурки ещё раз точно всё узнать, чтобы наверняка!
— Миша, — застонала Ляля, как только мы спустились к путям. — Только не говори, что мы ещё раз потащимся через весь город.
— Поедем, обязательно поедем, если не поможет. Вот у тебя есть папа. Ты его любишь?
— Конечно, люблю!
— Я тоже хочу…
Мишка вздохнул так горько, что сердце защемило даже у меня. Я не мог посмотреть в его глаза, но чувствовал, как пацан напрягся и, забывшись, с силой сжал мои уши.
Оля припустила, обгоняя нас, лишь бы не показать своих слёз. Да мне и смотреть не нужно. От концентрации несчастья в трёх сердцах, припорошенного минутным весельем и привычкой улыбаться, дурно стало. Именно сейчас я понял, что нет сил ни у Оли возвращаться в прошлое, ни у меня, а Мишка просто хочет надеяться на паровозик, что сжалится и, наконец-то, выплюнет ему хорошего папу.
А я? Я могу вот так ворваться в его жизнь? А что я умею? У меня, кроме работы, ничего и не было. Я даже не знаю, что он любит…
— Мы будем с ним купаться на речке, играть в теннис, а потом он сводит меня на хоккей. А ещё он будет сильный, добрый и будет защищать меня, — сам того не понимая, Мишка стал сыпать фактами, что были мне так нужны именно сейчас. Аккуратно сжал детские ножки, рассматривая выгоревшие тоненькие волосики на смуглой коже, носочки с суперменом и сандалии с паровозом на липучке.
Это был явно другой мир, билет на который нужно было искать у перекупов. Но оно того стоило… Найду, Мишка, я найду тебе отца в себе, а в тебе найду своего Мишгана, с которым мы по выходным будем смотреть хоккей.
— От кого это, интересно, тебя нужно защищать? — Оля вбежала вверх по металлической лестнице, остановившись за два пролёта от нас, чтобы скрыть покрасневший носик и припухшие глаза.
— А от тебя, мамочка. Дядь Мирон, знаешь, как она меня ругает?
