Эльф из Преисподней. Том 3 (СИ) - "Lt Colonel"

В противоположной стороне от лагеря, откуда готовили нападение камбрионы. Они знали, что я способен уничтожить их одним махом? Перестраховались? Или это трусы, которые сообразили, чем закончится сражение?

Однако иных зацепок не было.

— Мы пойдём за беглецами, — решил я.

Верилия открыла рот… и промолчала. Грустно усмехнулась.

— У тебя вид прям точь-в-точь как был у меня когда-то.

Я вскинул брови.

— Вид разумного, потерявшего того, кто ему близок. Крепко ты её любишь, Атан.

И она развернулась, чтобы собрать наши припасы, размётанные по окрестностям. А я остался стоять истуканом.

Любовь? Это чувство было знакомо мне разве что тем, что обжигало при попытке впитать. Не давалось, а значит, принадлежало к тем чувствам, которые порядочному демону ни к чему. После заражения божественным паразитом я приобрёл способность впитывать и эти неправильные, недостойные эмоции, но редко пользовался возможностью.

Можно ли испытывать то, что противоречит твоей сути? Допустим, я известен своим милосердием, хоть и не впитываю его. В теории это должно бы открывать и иные формы привязанности. Слабости. Ограниченности.

Сознанием концепт любви охватить было легко. Я прожил тысячи лет не просто так. Но чтобы его пережить, требовалось кое-что иное. И я этим кое-чем определённо не обладал.

По умолчанию. Никто из творений Эфирия не знал ни дружбы, ни любви, ни сочувствия. Это было правильно. Уместно. Естественно. Демоны — высшие существа. Им не нужен никто, кроме самих себя. Здоровый эгоизм пронизывал нас от и до, давал играть судьбами смертных, сминать их жизни, как бумажные фигурки.

И вот теперь паршивая копия демона, дьявол, утверждает, что я люблю Лютиэну. Конечно, ничтожным дьяволам доступна и любовь. Почему бы и нет? Они такие же смертные, заточённые в одной материальной клетке.

Но ни боги, ни демоны не имеют привязанностей. Они могут играть в них для развлечения. Также боги могут использовать их как источник своего могущества. Не более.

А Лютиэна — моя вещь. Совершенно логично, что я разозлился, когда её у меня отняли. Распереживался. И устроил подобие Ночи Падающих Звёзд.

А ведь Тхуан пришла не раньше, чем я заметил пропажу Лютиэны. И сильно… расстроился.

Как там выразился Ткач: впущу в себя неизведанное, чтобы заострить кромку?

Заострить кромку — это раскрыть потенциал Воли Небес.

А впустить в себя неизведанное?

Как сильно я навредил себе тем, что влез в шкуру смертного, из которого не получалось выбраться? Да ещё и сотворил живую вещь из материала, к которому смертный что-то испытывал?

Похоже, долго мне ещё расхлёбывать последствия собственной небрежности первых дней. Как бы в итоге не вышло, что я целиком растворюсь в наслоении оболочек.

Спрятав Тхуан в ножны, я выдохнул облачко пара и пошёл к Верилии. Сегодня спать не доведётся ни ей, ни Дженни. Я не успокоюсь, пока не верну пропажу.

Беглецы спешили. Пробовали замести след, однако им приходилось тащить на себе ношу. И эта ноша упиралась, оставляла отчётливую борозду, на скрытие которой у кочевников не было времени. С какого-то момента борозда пропала — видимо, сестру оглушили (вряд ли убили — бросили бы тело). Но к тому времени камбрионы оставили попытки раствориться в пустыне. Может, понадеялись на ночь. Может, рассчитывали на то, что новички затеряются в песках.

Но я владел ночным зрением. А Верилия, хоть и была аховым проводником, группу не очень-то прятавших следы дьяволов никак не потеряла бы.

К рассвету суккуба едва переставляла ноги. Выдохлась и от нескончаемой ходьбы, и оттого, что я постоянно подгонял её. Зато замёрзнуть такой темп не давал.

Дженни периодически вылетала вперёд. С последней разведки она вернулась с хорошими новостями: обнаружила беглецов. Близко подбираться не стала, чтобы они не выкинули какой-нибудь глупости.

Помимо хороших новостей, пикси принесла на своих крыльях и дурные. Догнать камбионов до того, как они доберутся до обширного стойбища, не получится. Всё же лагерь налётчиков располагался в отдалении, а колдовала отдельная группа.

— И как нам туда пробраться? — спросила Верилия, — Если они снимутся с места, замучаемся держаться поблизости так, чтобы не выдать себя.

Я нехорошо улыбнулся.

— Зачем куда-то пробираться? Мы просто войдём. И если кому-нибудь что-нибудь не понравится… — Я встряхнул Тхуан, замурлыкавшую от предвкушения, — У меня будет ответ на любые возражения.

Суккубу от взгляда на меч перекосило. Она тихо выругалась. Но не возразила. Скорее всего, потому что я продолжал улыбаться.

Глава 20

Постепенно на горизонте выросли шатры, появились очертания поселения — временного, кочевого. Представить на Диттосу полноценный город или даже захудалую деревушку не удалось бы и отъявленному фантазёру.

Наше приближение заметили. Да и не могли не заметить — подходили мы открыто, безо всяких предосторожностей. К нам вышли три фигуры. Полы их туник трепетали на ветру. Клинки кочевники держали на виду, в ножнах, и доставать не спешили. Поразительное миролюбие для детей Диттоса! Я решил, что оно заслуживает наилучшей награды, которую смогут понять камбрионы.

Мы приблизились настолько, что я получил возможность разглядеть их лица. Угловатые, выветренные черты, испещрённая морщинами красная кожа, которую будто раскалило солнце, плоские, почти звериные носы. Белки глаз с алыми прожилками были единственными светлыми пятнами, ещё более заметными в сравнении с угольными точками зрачков, лишённых объятий радужек.

Делегация остановилась, не дойдя до нас трёх шагов. Песок тут же захлестнул носки ботинок кочевников. Центральный камбрион, тот, что сходил за главного, выступил вперёд, сделал движение кистями — показал их ладонями вверх, разжатыми. Жесть перемирия, отсутствия угрозы.

Кочевник попытался что-то сказать, но я выхватил Волю Небес и одним взмахом отрубил обе кисти. Ушёл в сторону от хлынувшей крови, добавил в бок; вряд ли отсутствие рук помешает проявить себя боевому духу камбрионов. Крутанул изящный пируэт, подобравшись так к левому переговорщику. Воткнул ему лезвие в живот и рванул вверх. С тихим сопением камбрион повалился в песок.

Последний оставшийся переговорщик выхватил свой меч. Но вышло это как-то растерянно, даже неуверенно. Словно он не того ожидал, направляясь сюда.

Что ж, с его стороны — логичное недоумение.

А меня охватило восхитительное, пробирающее до костей чувство. Мучения других. Их страх. Их смятение. Разве это не прекрасно? Разве они сами не захотели того, чтобы восхитился я? Иначе не отнимали бы у меня вещь. Но в таком состоянии я, увы, до разговоров со смертными снисхожу редко.

Камбрион зацепил свой плащ, замахал его краем, чтобы сбить меня с толку или запутать мой меч, если я захочу ударить наискось. Сам дьявол скользнул кончиком кривого меча по песку — и закрученным движением вывернул кисть, отчего в глаза мне полетела чуть ли не целая пригоршня песчинок. Я улыбнулся кочевнику — и песок замер в воздухе. Замер и бедолага, нацелившийся на мою шею. Кочевники, с рождения воспитывавшиеся в горниле бесконечной войны всего со всем, были отличными бойцами. Если бы не теплота, исходившая от рукояти Воли Небес, я бы вряд ли сумел с лёгкостью расправиться со всеми троими.

Вернее, третьего-то сковала воля. Не то чтобы я всерьёз собирался заниматься драками на мечах под палящим солнцем.

Медленно, даже осторожно я прикоснулся кончиком Воли Небес к шее кочевника.

— Убей его. Он враг. Ты правильно поступил. Неправильно только то, что медлишь, — ворвался в уши тонкий голосок Тхуан.

Уж без её советов я мог обойтись. Ведь и так, в сущности, занимался тем, ради чего была рождена она.

Первый надрез. Первая струйка густой крови.

Сзади сопел умирающий кочевник, который всё старался собрать кишки по бархану. Главарю повезло меньше: три серьёзные раны быстро исчерпывали его. Я уже практически не ощущал исходивших от него эмоций.