Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прививка двух кадетов дала Томасу еще одну причину для беспокойства. На второй день после процедуры у Басова начались сильная рвота и жар. Мальчик признался, что он вопреки распоряжениям врача набил живот сушеными фруктами. «Известия, которые мой сын мне посылал, были верны, и я мог положиться на его суждения; но то было худо, что лихорадка продолжалась», – писал врач[198]. Два юных кадета отважно приняли свою прививку, однако, как выяснилось, на самом деле они были в ужасе, так как «считали себя жертвами, обреченными на опасный для них опыт».
К шестому дню вести о кадетах поступали по-прежнему безрадостные, и Томас решил все-таки отправиться в дом Вольфа, чтобы заняться пациентами лично. Перед тем как он туда поехал, его вызвала к себе императрица. «Ваша печаль мне не нравится, – проговорила Екатерина. – Скажите мне, в чем дело?» Врач объяснил, чем он обеспокоен, но после более подробных расспросов признал: он уверен, что жар у Басова начался слишком рано, такое в прививочном деле бывает редко, а значит, вряд ли его жар связан с самой прививкой. «Так перестаньте же бояться, – сказала императрица, – я уверена вполне, что с помощию Божией он преодолеет болезнь и все кончится благополучно»[199]. Ее собственная вера в эту процедуру и в своего английского врача оставалась непоколебимой, но она сознавала, как дурной исход опыта может сказаться на ее миссии по пропаганде прививки среди населения, относящегося к этой практике скептически: «Я должна сознаться, что это действительно несчастие, если что-нибудь случится, хотя и от другой причины; нельзя будет убедить народ, что беда произошла не от оспы; это усилит их предрассудки в самом начале дела и затруднит мое предположение ввести оспопрививание в моей империи»[200].
Применительно к прививке сила примера работала двояким образом: успешная прививка императрицы резко повысила бы доверие народа к процедуре, но даже видимость неуспеха, пусть и совершенно нерепрезентативного с точки зрения статистики, могла в одночасье сокрушить его. Екатерина видела риски, но призывала к оптимизму. «Впрочем, развеселитесь, – призывала она Томаса. – Мы не можем поступать иначе как прямодушно и справедливо. Я очень довольна вашими поступками, и вы можете рассчитывать на мое покровительство и на мою поддержку, и что бы ни случилось с этим молодым человеком, это не изменит моей решимости»[201]. Если Димсдейл решит, что состояние здоровья позволяет императрице подвергнуться прививке, их план должен исполняться дальше – как намечено: «Вы произведете надо мной вашу операцию, и мой пример послужит к восстановлению репутации оной практики». Другие с настороженностью или опаской смотрели на перспективу прививки, но императрица находилась в состоянии приятного возбуждения: «Я даже жажду наступления сего счастливого дня»[202].
Екатерина советовала Томасу подождать до вечера с переездом в оспенную больницу – за это время от Натаниэля должен был прийти свежий отчет о здоровье кадетов. К величайшему облегчению Томаса, этот отчет принес более радостные вести, чем предыдущий: жар у Басова спал, и оба мальчика, судя по всему, теперь находились вне опасности. У Басова образовались всего две-три пустулы, тогда как у Свитена – вообще ни одной (по-видимому, он все-таки когда-то переболел оспой прежде). Еще несколько теплых дней, какие случаются в конце петербургского сентября, Томас мог оставаться при дворе, посещая императрицу ежедневно (порой даже дважды в день), чтобы проводить последние проверки ее здоровья перед прививкой. Заодно он имел возможность поучаствовать в торжествах по случаю 14-летия великого князя. Завеса секретности никуда не делась: внимание общества по-прежнему было сосредоточено на Павле, своего рода отвлекающей мишени, маскировавшей планы Екатерины, касающиеся ее собственной прививки. Об этих планах ничего не говорилось в официальном придворном календаре.
Наконец, когда была тайно назначена дата процедуры (на один из октябрьских дней), Томас пересек Неву, чтобы присоединиться к Натаниэлю и докторам Шулениусу и Стренджу, ожидавшим его в доме Вольфа. Два испытуемых кадета успешно восстановились после прививки, и для новых опытов отобрали еще четверых, а также 15-летнюю девочку-служанку Элеонору, которая, впрочем, тоже толком не знала, болела ли она когда-нибудь оспой.
Лишь теперь, вдали от столичного блеска, Томас по-настоящему столкнулся с тем воздействием, которое оказывало на русский народ это страшное заболевание. Посещая одну из ближайших деревень в поисках недавно переболевших оспой, чтобы получить материал для прививки, он с изумлением узнал, скольких ее жителей забрал недуг: из 37 заразившихся выжили только 2 человека. Невозможно было сколько-нибудь определенно оценить оспенную смертность в более широких масштабах, но отчеты местных властей и его собственные наблюдения показывали, что болезнь здесь была «необычайно летальна» и убивала гораздо более значительную долю больных, чем в Британии. Он писал: «Я не могу подтвердить сие допущение фактическими доказательствами, однако из некоторых моих разговоров со сведущими людьми, коим можно доверять, явствует, что среди тех, кто заразился оспою естественным путем, умирает половина, притом это касается как бедных, так и богатых»[203]. Проведя экстраполяцию показателей, он заключил, что из-за оспы Россия ежегодно теряет «два миллиона душ» из своего приблизительно 28-миллионного населения. Позже ему пришлось признать, что эта оценка, вероятно, оказалась завышенной, но она все равно показывает чудовищность воздействия оспы, непосредственным свидетелем которого он стал[204].
Он указывал, что болезни, затрагивающие стариков, «не приносят вреда государству», однако оспа сеяла опустошение и среди молодых и активных жителей страны. Трагическая потеря жизней этих людей оборачивалась, помимо всего прочего, еще и экономической катастрофой. Численность населения России (основы ее благосостояния) сокращалась; «разочарования и утраты, вызванные этим, разумеется, нельзя ни подсчитать, ни вообразить»[205]. Лишь прививка могла сохранить жизни людей для государства.
Поиски зараженного материала для второго цикла испытательных прививок завели Томаса, Натаниэля и четырех из пяти их новых пациентов на окраины Петербурга, где работал один немецкий хирург, которому двор поручил лечение бедных семей, заразившихся оспой. Вечером 26 сентября, в пятницу, врачей препроводили в тесное темное строение. Они тут же заметили, что все, кто собрался внутри, глядят на них «с каким-то ужасом». Ребенок, страдавший, судя по всему, не слишком острой формой заболевания, лежал на кровати, жадно хватая ртом воздух: в комнате, щедро освещенной свечами, было очень жарко. Когда Томас приблизился к мальчику, чтобы взять у него гной, мать ребенка простерлась у ног врача, прижалась лбом к полу, закрыла голову руками и стала жалобно молить о пощаде. Хирург объяснил: русские верят, что, хоть прививка и может спасти жизнь прививаемого, «она вызывает неминуемую смерть того, у кого взята материя»[206]. Рыдающая мать отчаянно пыталась спасти свое дитя.
Пораженный мыслью, что его сочли убийцей, Томас постарался успокоить женщину, объяснив ей через своего переводчика, что он никогда не лишил бы жизни невинного ребенка. Он пообещал, что его действия ни в коей мере не будут опасными, но если она ему не верит, то он «тотчас же удалится, избавив ее от всех сих опасений». После долгого разговора со своим мужем мать ребенка все-таки, казалось, дала себя уговорить, и Томас на месте привил ожидавших кадетов и горничную, взяв гной и для того, чтобы ввести его кадету, который оставался в доме Вольфа. Он видел, что женщина, похоже, по-прежнему пребывает в большом расстройстве чувств. Все больше беспокоясь за ее ребенка, врач настойчиво просил семью открыть окно, чтобы дать ему свежего воздуха. Наконец он все-таки сумел убедить их, но лишь с помощью подкупа (он дал им рублевую монету).
Томас быстро оставил всякие надежды на то, что в данном случае
