Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, роскошное меню произвело на английского гостя меньшее впечатление, чем «ласковость и непринужденная снисходительность самой императрицы». Могущественнейшая женщина мира разговаривала без всякой официальной холодности. Англичанин отмечал: «На каждого из гостей обращались ее внимание и обходительность; хотя мы не понимали языка, на котором говорили, беседа шла, по-видимому, так свободно и весело, как можно было ожидать от лиц, равных между собою, а не от подданных, удостоенных чести быть в обществе их государыни»[178].
Томас наблюдал за императрицей, а она в свою очередь изучала его самого. Если пир с изобилием фруктов был проверкой, гость явно прошел ее – на другой день его вызвали еще на одну аудиенцию. Екатерина сообщила ему: она все-таки приняла твердое решение «подвергнуться оспопрививанию сколь возможно скорее». Отмахнувшись от его предложения объяснить подготовку к процедуре и саму процедуру (тот план, который он наметил) ее придворным лекарям, она заметила ему: «Вы приехали ко мне с репутацией искусного и честного врача; разговор, который я имела с вами по этому предмету, показался мне вполне удовлетворительным и увеличил доверенность мою к вам. Я не имею ни малейшего сомнения насчет вашего уменья и ваших обширных познаний по этой части медицинской практики»[179].
Екатерина настаивала: ее собственные врачи не обладают опытом прививания, к тому же (во многом просто из-за того, что государыня отличалась отменным здоровьем и редко обращалась к ним) они не могут предложить ей по-настоящему полезную помощь. Более того, как позже обнаружил Томас, она мало доверяла им и часто отпускала шуточки по поводу их некомпетентности. Она заявила Димсдейлу, что он может получить все необходимые сведения о ее здоровье и конституции, обращаясь к ней напрямую, и что для этого он может посещать ее с той частотой, какую сочтет необходимой, и измерять ее пульс. Для императрицы прививка была неким личным актом, который она желала провести как ей вздумается. Она заверила своего нового врача: «Моя жизнь принадлежит мне, и я с удовольствием совершенно вверюсь вам одним»[180].
Получалось, что Томас действовал в одиночку и мог рассчитывать лишь на свой врачебный опыт и способность выносить медицинские суждения. Даже неформальное обсуждение процедуры с другими совершенно исключалось. Екатерина сообщила ему: она желает быть привитой прежде, чем привьют сына, однако (предупреждала она) «в то же время я хочу, чтобы дело это не было гласным. Поэтому я поручаю вам распорядиться так, чтобы все были убеждены в моем намерении не подвергаться пока оспопрививанию»[181]. Томас должен был являться в Зимний дворец, чтобы подготовить императрицу к процедуре, но используя в качестве предлога прививку великого князя.
Условия, поставленные всероссийской самодержицей, невозможно было оспаривать, и врач обещал неукоснительно хранить тайну. В попытке уменьшить собственные сомнения он попробовал выдвинуть одно последнее требование: может быть, императрица позволит ему вначале провести опыт, сделав прививку нескольким женщинам примерно такого же возраста и привычек, как она сама? Работая в Англии, он обходился без подобных предосторожностей, но особый статус его пациентки и его неуверенность насчет природы вируса оспы в России побуждали его проявить необычную осмотрительность. Екатерина отказалась выполнить его просьбу. Она уже ознакомилась с литературой об этой процедуре, изучила статистику, взвесила шансы и твердо решила прививаться. Возможно, такие предосторожности были бы необходимы, если бы прививочная процедура была делом новым, заметила она, или если бы «оставалось какое сомнение насчет моего [то есть Димсдейла] уменья или моей опытности». Но поскольку в обоих отношениях дело обстоит не так, «не для чего… медлить»[182].
У себя на родине, в Англии, Томас по-прежнему частенько сражался со скептиками (несмотря на всплеск прививочного энтузиазма благодаря упрощенной новой методике) и вполне привык к этим баталиям. На страницах «Современного метода прививания оспы» он устало писал: «Открытия во врачевании, а равно и во всех прочих науках пребывают сейчас в зачаточном состоянии из-за вечного недоверия, порицания и противодействия. …Утомительно было бы вдаваться в подробности множества лживых и смехотворных сообщений, кои распространяются в борьбе с нею [с прививкой]». Теперь же он впервые в жизни столкнулся с проблемой противоположного свойства. Порученная ему задача была сопряжена с громадным давлением, к тому же, как ученый, он постоянно хотел проверять и доказывать. То и другое призывало его отнестись к делу с величайшей осмотрительностью, но его коронованная пациентка желала, чтобы прививку ей сделали как можно скорее.
Каковы бы ни были опасения доктора, теперь подробности плана, разработанного без его участия, обрели твердые очертания. Императрица отдала соответствующие распоряжения, и бюрократическая машина ее державы, заскрипев, пришла в движение, начав подготовку к введению прививочной практики по всей Российской империи.
В качестве первого шага Екатерина приобрела величественный двухэтажный дом, «дачу» (летнюю резиденцию) в стиле барокко, когда-то принадлежавшую покойному на тот момент барону Якобу Вольфу. Дом предполагалось использовать как больницу-изолятор для привитых. Вольф, банкир и бывший генеральный консул Британии, славился тем, что умело руководил сообществом британских купцов, процветавшим в Петербурге. Он построил успешный бизнес по экспорту российских товаров, в том числе пеньки, поташа и ревеня (весьма ценимого многими «волшебного средства», которое в XVIII в. пользовалось огромным спросом по всей Европе), и импорту английских шерстяных тканей[183].
Дом Вольфа высился на другом берегу Невы, на менее развитой в градостроительном смысле Петроградской стороне, вдалеке от царских дворцов. Его окружали обширные сады, которые вели к реке Большой Невке, так что это было идеальное место для того, чтобы размещать там пациентов, которых только что привили и которые поэтому недолгое время были заразными. После того как дом осмотрели Томас и Натаниэль, явившиеся с инспекционным визитом, закипела работа по его переоборудованию в больницу. Деятельностью больницы на месте поставили руководить доктора Шулениуса, который некогда ввел прививочную практику в Ливонии, западной провинции России. Его помощником назначили доктора Стренджа, одного из придворных советников.
Пока дом Вольфа оснащали чем полагается, Томас, вняв предложению Екатерины, пользовался ее гостеприимством, готовясь к двум прививкам. О соответствующих договоренностях сообщал в Лондон лорд Кэткарт, назначенный британским послом в России. Бывший солдат, прозванный Кэткартом-Нашлепкой из-за куска черной шелковой материи, который он носил на правой щеке, чтобы прикрыть шрам от пули, уже через несколько дней после занятия поста обнаружил, что перед ним встал дипломатический вопрос необычайной деликатности, сопряженный с необычайным же риском[184]. В депеше от 29 августа, отправленной виконту Уэймуту – члену британского правительства, отвечавшему за связи с северными европейскими странами, он довольно оптимистично писал о прибытии Димсдейлов[185]: «Императрица определенно будет привита, а вслед за нею и Великий Князь. Это секрет, ведомый всем, к тому же, по всей видимости, не порождающий особенных спекуляций»[186]. Но эти легкомысленные заверения новоназначенного дипломата оказались преждевременными: прививку постоянно откладывали, и вскоре утихли всякие предположения, что ее собираются сделать именно Екатерине. Она часто встречалась с Томасом, но это вполне могло объясняться обсуждениями предстоящей прививки Павла. Врача, по-прежнему надеявшегося привить «сорок–пятьдесят человек», прежде чем перейти к Екатерине, принимали, по донесениям Кэткарта, весьма радушно:
Устроено так, что доктор чувствует себя во дворце так же свободно и непринужденно, как он мог бы себя чувствовать в доме всякого аристократа в Англии. Это весьма достойный и почтенный человек, обладающий великим благоразумием; он почти не говорит по-французски, но понимает этот язык. Как я слышал, императрица немного понимает по-английски и не желает переводчика.
Сам Томас не придерживался столь же оптимистичного отношения к своим языковым познаниям. В письме другу Генри,
