Золотарь, или Просите, и дано будет... - Генри Олди

«Не верю!»

Пример не брался. Хоть убей. И в землю закопай.

— Алло! Кот? Это я…

Мобильник плясал в пальцах.

— Х-х… хто?

— Я, Золотарь!

— Н-ночь… падла ты…

— Сам падла! Твоя работа?

— Х-х…

— Твоя, спрашиваю?!

— Х-хде?..

— В Новосибирске!

— Иди ты… в жопу…

— Отвечай!

— Работаем, старик… все сделаем…

— Ты уже сделал!

— Пацан сказал… корефан отзвонился: скоро уже…

— Что скоро?

— Ручки-ножки… охуречик… отломаем…

— Кот!

— Я помню, старик… все в ажуре…

И рядом с Котом — злой женский голос: «Какой гондон? Только заснула…»

— Его убили, Кот! Его на хрен убили!

— Х-х… кого?..

— Ублюдка! Новосибирского!

— Это корефа-а… пацан сказал…

— Убили, кретин! И записку оставили!

— Х-хахую?..

— Привет от Кота!

В трубке воцарилось молчание космоса. Исчезла квартира, постель, сонный Кот, баба рядом с Котом. Открылась бездна, звезд полна. Что бы ни вытворял режиссер Лукас, а в космосе ни черта не слышно. Хоть взорвись ядерной бомбой, хоть сверхновой полыхни; хоть все физики мира наизнанку тебя выверни…

— Старик! Ты меня слышишь, старик?

— Слышу.

— Это розыгрыш, да?

— Нет.

— Розыгрыш! Я же чую! Старик, я сдрейфил! Я усрался!

— Очень рад.

— Это смешно, старик! Это по приколу!

— Это не смешно, Котяра.

— Я же… я же мимо кассы… Я разыгрывал тебя, старик…

— Знаю. И раньше знал.

— Это не я!

— Знаю. Это я, Кот.

— У тебя что, крышу сорвало?

— Доброй ночи, адвокат. Сладких снов.

ublu_doc: кто сомниваиццо может проверить. забиваем стрелку и смотрим кто придет а кто зассыт! тока потом не абижаццо если репу отрехтую!

Вход в форум.

Password… login…

Enter!

Antique: Пиздец тебе, Ублюдок! Думал не встану? Не вычислю? Твой адрес в реале уже пробивают по ментовской базе. Кота знаешь? Его корешок, твой земляк, тебя уже заказал. А Кот зря воздух не гоняет. Понял? Жди падла. Недолго осталось.

С размаху Золотарь ударил телефоном об стену. И еще раз. Он бил и бил, пока не прибежала взволнованная медсестра. Ничего, сказал он ей. Пустяки. Просто мне сообщили, что в Новосибирске умер мой знакомый. Близкий, спросила медсестра. Близкий. Друг сына. И знаете что? Это я его убил.

Успокойтесь, сказала медсестра. Я сделаю вам укол.

Это я, да. Еще в феврале.

Чепуха.

Честное слово.

Не говорите глупостей. Вам вредно волноваться.

Я. Я убил его тем, что выше слов.

Давайте руку. Вот так. Сейчас вы уснете.

Хорошо бы.

Конечно, хорошо. Утром все будет хорошо.

Утра не будет, сестричка.

Почему?

Утро не для всех.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОДИН ИЗ НАС

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.

Но в насмешку над немощным теломВдруг по коже волненья озноб.Снова слово становится деломИ грозит потрясеньем основ.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

БЛУДНЫЙ СЫН

— …вот, — сказал капитан Заусенец.

Капитан Непейвода взял протянутую ему записку.

— Нарушал, — раздумывая, пробасил он. — Распивал в неположенных. Оказал сопротивление.

— Иди в жопу, — сказал капитан Заусенец. — Оформляй.

— Оказал, говорю. Сержант Шевчук в обиде.

— Шевчук на природу в обиде, дебил. Оформляй.

— У меня обеденный перерыв.

— Лёнчик, не буравь мне череп. У тебя в обезьяннике много народу?

— Один. Твой.

— Не мой, а ихний, — капитан Заусенец ткнул пальцем в потолок. — Ты записку прочти, а? У нас всеобщая грамотность.

— Ну, прочел.

— Оформляй и топай жрать. Пока не остыло.

Капитан Непейвода вздохнул:

— Хамло ты, Заусенец.

— Ага. Где Шевчук его нашел?

— В сквере Победы.

— Что он там делал?

— Портвейн хлестал.

— Какой?

— Крымский белый.

— Что еще?

— Ерунду орал.

— Какую?

— Что всех убьет из интернета. На хрен. И сам застрелится.

— Так и орал?

— Не знаю. Шевчук сказал — так.

— Что у него взяли?

— Кто?

— Шевчук.

— Обижаешь, Заусенец.

— Обижаю. Короче, верните.

— Мобильник.

— Бабки тоже верните.

— Не было там бабок. Слезы одни.

— Верни, Ленчик. По-хорошему.

— Слушай, Заусенец… Кто он? Алкаш, говно собачье. Псих. Шевчуку ухо расцарапал. До крови. А ты вот записки носишь. На меня рычишь. Обижаешь по-всякому. Я злопамятный, ты имей в виду.

Капитан Заусенец наклонился к капитану Непейводе. Казалось, хорек вот-вот вцепится в нос жирному барбосу. Дежурный хотел отодвинуться, но не смог. Помешала стена.

— Не грози мне, Лёнчик. Оформляй.

— Ой, как жалко, — всплакнула баба Галя. — Пропадет ведь.

Лариса Петровна закурила.

— Пропал, — бросила она, выпустив колечко дыма. — Уже.

— Так ведь жалко.

— Ни капли. Ни мизинчика.

— Приличный человек какой…

— Все они приличные. А потом хлоп, и жену зарезал.

— Он в разводе.

— Вот-вот. От такого ангел сбежит. Он со мной никогда не здоровался. Идет мимо, глаз прищурит — и хоть бы хны. Нет чтоб здрасте, Лариса Петровна…

Баба Галя достала из сумки вязание:

— Санечка с утра проморгается, и на угол. В рюмочную. Небритый, морда опухшая. Сотку «Чаклуна» возьмет и кофе. Я с Настасьей, продавщицей ихней, знакомая. Настасья мне и докладывает.

— У твоей Настасьи таких санечек — полрайона. Спаивает, курва. Бальзам из самогона варит. Коньяк, опять же… Палёный. Икота от него. И желудок.

— Наружу выберется, в подворотню, — баба Галя раздумала заводиться насчет Настасьи. Курва так курва. Всем жить надо. — Там и пьет, на свежем воздухе. Курить стал. Раньше-то некурящий был, как мой покойник…

— Людка говорит, на похоронах его видела.

— Кто умер?

— А никто. Людка на кладбище старается. В оградке прибраться, то да се. У кого времени мало, да денег много, ей поручают. Говорит, твой Санечка у могил ходит. Надписи читает. А если кого хоронят, беспременно рядом встанет. Смотрит. Завидует.

— Ой…

— Вот тебе и ой. Скоро уже.

— Чего скоро-то?

— Газом траванется. Или вены вскроет. Если газом, может дом рвануть. В Днепропетровске один такой рванул. В новостях показывали. Ты думай, Галина. Твой дом, тебе жить. Я ему не соседка.

— О-ой…

— Мой такой же был. Слова не скажи. Налево бегал, сволочь.

— От тебя?

— А то ты не знаешь… Жалостливая ты, Галина. Ездят на тебе. А на мне где сядешь, там и слезешь. Вот рванет дом твой Санечка, вспомнишь мои слова…

— Нет, ты понял! — сказал Квач. — Прикольный хмырь.

— Муйня, — возразил Тролль.

— В сраке у тебя муйня. А я слушал. Прикольно, да.

— Чё там прикольного? Наша Таня громко плачет…

— Не, Тролль. Не так. Вот у тебя муйня, это точно. А у него… — Квач нахмурился, вспоминая. — Привет, мой друг Татьяна, значит. Пусти меня в жильё… Красиво.

— Ага, в жильё. Перепихнуться.

— Тебе одно чешется. Нинка не дает?

— Не дает.

— Ну и не даст. А хмырь, он…

Квач поискал слово, не нашел и повторил:

— Прикольный. Другой бы забздел. Я ж вижу — бухарик. Щас бабла сострижем, по-легкому. Все бздят, когда их тормозят. А этот ржать начал. Типа мы ему клоуны. На фига вам бабки, братва? Это он нам, понял? На фига? Давайте я вам стихи почитаю…

— Я не клоун, — обиделся Тролль.

И пожалел, что не дал прикольному хмырю звездюлей.

— Ты вот так можешь? Привет, мой друг Нинка! Пусти меня в жильё! Тебя, мой друг Нинка, так мало я любил…

— Я ее ваще не любил. Не дает.

— И не даст. Ты ей стихов не читаешь. Вот хмырю она даст…

— Блин!

Тролль задумался. Наверное, Квач прав. Хмырь прикольный. Прикольному Нинка точно даст. Вон как вчера уши развесила. И глаз на слезе. Найду книжку, дал себе зарок Тролль. Заучу. Три страницы. Ну, две. Прочитаю Нинке, она даст.

— Я иногда думаю, Тролль…

— Ты? — решил подначить Тролль.

И получил в рыло.

— Вот думаю я иногда, — Квач изучил дело рук своих, и увидел, что это хорошо. — Говно ты, Тролль. И Нинка говно. И Суслик. А я с вами тусуюсь. Прав бухарик.

— В чем это он прав?

— Не помню. В том-то и дело, Троллина. Не помню. Забыл.

— Мозгой тронулся? — опасливо предположил Тролль.