Везунчик - Виктор Бычков

Партизаны подошли к роднику, по очереди наполнили водой фляжки, а Павел и Костя еще и умылись из ключа и, вытянувшись цепочкой, направились в сторону Руни.

Сейчас было самым главным не упустить их из вида, и не обнаружить себя. Но не тут то было! Женщины, что собирали щавель, подошли к роднику, и, кажется, остановились надолго.

Как проскочить – непонятно?

Антон ужом заскользил к воде, под обрывистый берег, попытался, было, пройти там. Можно оборваться в ямы. Этого только не хватало! А женщины все стоят и стоят, и уходить не собираются. А что, если к Пристани? Хорошая идея, но там дети. Вот попал, так попал! Скажи кому – засмеют. А время то уходит, как уходят партизаны! Где их потом искать? Другого такого шанса вряд ли предвидится.

Прошло уже минут десять, а выхода из этого положения Антон так и не нашел: лежал под солнцем, проклинал женщин, детей, партизан, себя, что так бездарно влип в эту историю. За это время троица уже порядочно отшагала, и на их розыск потребуются немаленькие усилия. Он уже отчаялся, когда Галя и Мария отошли от родника, и направились домой. «Как будто не могли поговорить по дороге» – успел еще подумать Антон, и бросился вдогонку за партизанами.

Он прекрасно понимал, что бездумно, сломя голову разыскивать мужиков не стоит: можно только обнаружить себя. Поэтому, решил не идти вслед, а догонять параллельно, чуть в стороне. Так большая вероятность остаться незамеченным.

Для начала попробовал себя поставить на их место. Выходило, что по дороге они тоже не рискнут передвигаться, а будут идти посадками вдоль нее. Вопрос: по какой стороне пойдут – по левой, или по правой? Да, задачка!

Сделал еще непроизвольно несколько шагов вперед, как вдруг его осенило: а зачем рисковать, бежать вслед? Можно совершенно по-другому, и безопасно! Резко свернув влево, бегом пустился вдоль реки. Бежал долго, пока не стал задыхаться, и только после этого взял направление в сторону Руни.

По краю непаханого поля росли густые заросли лозы, и они надежно закрывали его от посторонних глаз. Немного отдохнув шагом, Антон опять пустился бегом, стараясь как можно скорее преодолеть этот участок и выйти уже к подлеску на другой стороне поля. По ходу он решал, как и где ему будет удобней перехватить партизан, что бы пристроиться за ними. Если они идут обычным шагом, то не должны слишком далеко уйти. Значит, ему надо спешить, и тогда он перехватит их за старой лесопилкой, которая стоит на краю леса.

В котомке прослабли лямки, и она прыгала на спине, сбивая ритм бега. Пришлось остановиться, сделать потуже. По расчетам Антона, он уже должен был обогнать партизан, но для надежности продолжал бежать, изредка переходя на шаг. Вот, наконец, и видна крыша лесопилки. Ее поставили на паях два соседних колхоза задолго до войны, но потом она пришла в негодность, и теперь догнивала свой век.

Провалившаяся крыша, огромные кучи гниющих опилок, заросли лопухов и крапивы – вот и все, что осталось от некогда работающей пилорамы. Щербич обогнул ее стороной, вышел в подлесок, и залег за кустом лозы, заросшим густыми зарослями полыни. Место было очень удобное: с него открывался хороший обзор за дорогой с Борков, полностью просматривалось посадки вдоль нее. Пройти незамеченными вряд ли получится у мужиков.

Время шло, надвигался вечер, а этой троицы так и не было. Антон уже начал сомневаться – правильно ли он все рассчитал, как в просвете между кустами в посадке вдоль дороги мелькнул силуэт. Пришлось приподняться, чтобы лучше рассмотреть его, как в этот миг что-то тяжелое обрушилось на голову, перед глазами замелькали огненные круги, и он потерял сознание.

Сколько прошло времени, он не знал. Очнулся, когда на дворе уже было темно, только полная луна на безоблачном небе одиноко взирала с высоты. В голове стоял сплошной шум, во рту пересохло, руки оказались связанными за спиной. Пахло перегнившими опилками. Именно их запах вернул Антона к действительности. Сразу вспомнились инструктаж и наставления коменданта майора Вернера, и засада, и человек, мелькнувший в посадках.

«Вот так влип! – первая мысль, что пришла в голову, заставила содрогнуться, сжаться всему внутри, холодом обволокла все тело. Сильно захотелось в туалет. – Прав Васька Худолей: низ живота свело».

Попытался сесть, и тут же обнаружил, что и ноги связаны тоже.

– Видишь, зашевелился, – от голоса Пашки Скворцова Антон вздрогнул, и все встало свое на место.

«Он, сучек, все это устроил, – промелькнуло в голове. – Обхитрил, все-таки».

– А ты, дядя Корней, говоришь, чтобы мы несли этого кабана, – довольный голос Павла продолжал раздаваться из темноты. – Зря ты боялся за него – такая сволочь живуча! Дважды уходил от меня. Но на этот раз, Антоша, ты – мой! – Скворцов наклонился над пленником, пытаясь рассмотреть в темноте выражение его глаз. – Ишь, рожа какая сытая! Кому война, а Щербичу кормушка.

– Отойди от него, Павел, – из темноты вышел Кулешов, и тоже наклонился над Антоном. – Голову не расшибли, идти можешь? – участливо спросил он.

– Какой идти, если руки-ноги связаны? – Антон еле шевелил пересохшими губами. – Попить бы.

– Смолы ему, дядя Корней! – откуда-то появился Костя Козулин, и тоже подошел сюда. – Эта сволочь как верблюд – неделю без воды выдержит. Буду я еще пачкать свою фляжку об его поганый рот!

– А ну-ка, марш в дозор! – прервал его разглагольствование Кулешов. – Без тебя разберусь.

– Да какой черт тут появится в такое время? – недовольно пробурчал тот в ответ, но, все же, отошел куда-то в темноту.

– Откуда вы знаете, грамотеи, что тут больше ни кого нет? Одного черта поймали, а сколько еще, может быть, за деревьями лежат, а? Вот то-то и оно! Кто еще с тобой был? – обратился уже к Антону.

– Ни кого. Один я, – тихо ответил пленник, и жалобно попросил: – Дай попить, дядя Корней.

Лесничий достал Антонову фляжку, отвинтил пробку, и приставил ему ко рту. Стало немножко лучше, в голове прояснилось, только сильно продолжал болеть затылок.

– Кто меня так? – доверительно спросил у Корнея.

– Тебе что, легче станет?

– Нет, просто так спросил. Можно было и понежнее.

– Он еще шутит, недобиток! В расход его, и дело с концом! – Павел замахнулся на пленника автоматом.

– Оставь его, я сказал! – дядька Корней отошел чуть в сторону, и стал сворачивать самокрутку. – При задержании не убил, а теперь уже поздно – пленник он. А по всем законам военного времени мы должны пленного доставить командованию. Оно и решит, что с ним делать. Вот так, партизан Скворцов!

– Значит, Павел, – сделал для себя вывод полицай. – Бог троицу любит.

– Ты это о чем? – поинтересовался Кулешов, затягиваясь табачным дымом. – Никак, счет какой-то ведешь?

– Да уж! У нас с ним свои счеты. Пока моя взяла, – Антон попытался поудобней сесть. – Ноги то зачем скрутили? Куда я со связанными руками?

– Ничего, потерпишь. Ты, небось, пострашнее боль людям причинял, и ни кто не жаловался? – Пашка вплотную подошел к Антону, взял его за подбородок. – В глаза смотри, Иуда! Жаль, что промазал тот раз, так хоть Вовка бы живым остался. Ублюдок! – с размаха ударил его по лицу.

– Я сказал – отойди! – Корней оттолкнул Скворцова, сам сел рядом с пленником. – Целиться лучше надо было, сейчас бы проблем не было.

– Так еще не поздно, дядя Корней! – Пашка забегал вокруг него. – Давай, к стенке приставим, а я уж не промахнусь!

– Поздно, Пашка, поздно, – стоял на своем Кулешов. – Я тебя понимаю, но поздно. От судьбы он точно не уйдет, так что не переживай. С такими субчиками сам знаешь, какие разговоры.

«Неужто смерть пришла? Нет, не может быть! Я же везунчик, пронесет и в этот раз, – мысли захватывали Антона, сбивались, награмаждались одна на другую. Тело сковывал холод, ужас сжимал сердце. Как никогда смерть была близкой. Уступи Корней парням, и все, нет Антона. А хочется жить, жить! – На все пойду, только не смерть».

– Куда меня, дядя Корней? – тихо, чтобы не слышал Скворцов, спросил пленник.

– В лагерь доставим. К командиру товарищу Лосеву.

– А что со мной будет, как думаешь?

– От моих дум тебе легче не станет, – в очередной раз втянул в себя порцию дыма лесничий. – Быстрее всего, выпытают у тебя все, что надо, да и в расход.

– Неужели так прямо и расстреляют? – Антон через силу деревянным языком еле выговорил это предложение.

– А ты как думал? Может, карамельку тебе за твои заслуги дадут? Шалишь, парниша! Напакостил, будь готов ответить.

– Как это – в расход без суда и следствия? Я, может, покаюсь, исправлюсь, перейду на вашу сторону?

Такого ответа Кулешов явно не ожидал. Он даже наклонился к Щербичу, чтобы лучше разглядеть его – не врет ли, часом, не шутит?

– Э-э, паренек! – поняв, что говорит полицай это серьезно, и, возможно, свято верит такой перспективе, партизан на мгновение задумался. – Не тешь себя понапрасну, сам видишь, в какую пору живем. Только скажу я тебе так, Антоша: каждый на этой земле рисует свою биографию, то бишь, судьбу своими руками. Берет в руки кто топор, кто лопату, кто ручку, и рисуют каждый свою. Бывает, таких вензелей навыводят, сам черт ногу сломает, распутывая их. Вот ты взял винтовку, нацелил на своих земляков, и таких кренделей нарисовал, что в пору самому на себя руки наложить. Да только ты жидковат для этого, слабак. Вот тебе твои же земляки, односельчане и помогут разобраться в твоем ребусе. Только на снисхождение, на жалость не рассчитывай: уж слишком ты страшную, кровавую линию начертил. Ее не распутывать надо, а просто прервать: раз – и нет ее больше в нашей жизни.