Везунчик - Виктор Бычков

Господи, – мысли перескочили на корову, курей, и внутри все похолодело. – А кто ж их кормит, поит? Они ж голодные, непоеные стоят, хозяина ждут, а он здесь прохлаждается, водочку попивает».

– Фекла, Феклушка! – Антон попытался привстать в кровати, но сильная боль по всему телу отбросила его опять на подушку, кинуло в холодный пот. – Фекла, где ты? – еле прошептал он.

– Здесь я, здесь я, Ангел мой! – девушка стояла рядом, вытирала полотенцем пот с его лица. Потом, наклонившись, стала целовать его глаза, лоб, горячие губы. – Не бойся, я с тобой! Все хорошо, Антоша, Ангел мой любимый, все хорошо!

Антон поднял здоровую правую руку, и попытался обнять ее, прижать к себе, но сил не хватило, и он вдруг заплакал. Слезы непроизвольно побежали из глаз, перехватило где-то в горле, запершило, сдавило в груди, и он зарыдал навзрыд.

Фекла легла с ним рядом, прижала его голову к себе, гладила по волосам.

– Что с тобой, милый мой? Я здесь, все хорошо, любимый Антошка!

А он все всхлипывал и всхлипывал, ни как не мог остановиться, пока не появилась икота.

– Прости меня, Феклушка! Прости! – весь опустошенный, Антон откинулся на кровати, безвольно вытянув руки вдоль тела. – Прости, прости.

– Что ж тебя так растревожило, Антоша?

– Про себя подумал, про тебя. И распустил нюни. Прости. Да, кстати, а что там с моей коровой? Небось, голодная стоит?

– Ну что ты, Антон, – девушка смочила водой полотенце, и стала протирать ему лицо. – Я хожу каждый день, кормлю, пою. Вот только доить не могу – сам понимаешь. Пока не могу, – поправилась она. – Как только заживет рука хорошо, и смогу. Я пробовала, мне тетя Вера Лосева давала попробовать. Все у меня получится, вот увидишь! И печку я раз в день протапливаю. Так что с твоим домом все хорошо.

– Спасибо тебе, – тихо, признательно прошептал он. – А теперь дай мне поспать немножко. Устал я сильно, да и рана разболелась.

Еще с неделю каждый день приходил к Абрамовым доктор Дрогунов, делал перевязки, ставил уколы, пока однажды не сказал:

– Все, больной! Больше моя помощь не требуется: все остальное сделает ваш молодой организм и время.

Глава двенадцатая

А весна уже пришла! Даже, не пришла, а наступила! Антон стоял на крылечке Абрамовского дома, прищурившись, смотрел на яркое весеннее солнце. Рано уже не болела, однако рука еще не поднималась, как хотелось бы.

Снег сошел со двора, по улице вниз к гати бежали потоки талой воды. Только еще в затененных местах да вдоль заборов сохранились остатки снега. Воробьи посходили с ума: расчирикались, распрыгались вокруг, тоже рады весне. Куры деловито бродят по двору, что-то ищут, щиплют назубившуюся молодую травку. Петух ревниво провожает глазами пробежавшую мимо кошку. Хорошо!

Васька Худолей забегал утром сообщить, что собирает майор Вернер каких ни каких мужиков со всей округи, да будут вырубать лес вдоль железной дороги. Во, дела! Говорит, что только за последнюю неделю партизаны взорвали два состава: один – с техникой, другой – с солдатами. И вводится круглосуточное патрулирование населенных пунктов. Вроде, в Борки в помощь полиции Карлуша пообещал еще с десяток Гансов. Да, сбылись предсказания Прибыткова, оттаяли бандиты по весне. Накаркал, дурак старый! Только что-то от этих новостей низ живота ныть начинает, как у Худолея. Самому с собой разобраться не трудно, а вот как с Феклушкой быть, не понятно. А может рано в панику бросаться? В любом случае надо жить. И это главное! Не все еще потеряно!

С такими мыслями Антон спустился с крылечка, и направился к себе домой. Больше двух недель не был в собственно хате, даже успел соскучиться. Хотелось взглянуть и на корову: как она без него, да и курей пересчитать. Но больше всего волновали драгоценности, спрятанные там: не углядел бы кто их. Да и есть опаска, что могут чужие открыть его потайной ход. Важно, что бы кроме Феклы ни кого в доме не было. Еще в первый день приказал Ваське за домом приглядывать. Но и ежу понятно, что чужой человек – не хозяин. Правда, Фекла говорила, что в дом, кроме нее, ни кто не наведывался, а люк в подпол она сама закрыла, и больше не открывала. И то хорошо. Не забыть посмотреть, вдруг земля обвалилась за домом у яблони.

Детишки-малолетки ставили на ревущих ручьях мельницы, пускали бумажные кораблики, бежали за ними, разбрызгивая грязь. Увидев Антона, вдруг сорвались с места, и скрылись за ближайшими домами и заборами, оттуда наблюдая за старостой. Самого Щербича это немного покоробило, неприятным осадком опустилось в душу: вишь, и дети тебя уже боятся.

«А, ведь, и у меня могут быть дети! – как обухом ударило по голове. – Что-то Фекла в последнее время загадочно улыбается, намеки какие-то делает, к чему-то готовит. Вот так дела! Как же потом все вместе соединить: и свои мечты о собственном винзаводе, о земле, богатстве и наступление Красной армии, и Фекла, и дети? Да и самому пожить еще хочется, притом, в свое удовольствие? А если коммунисты опять вернуться? Да они меня разорвут на части! Я их знаю», – от последних мыслей дрожь прошла по телу, сжало сердце, даже в глазах помутнело.

По хозяйски обошел дом, подворье, зашел в хлев, взял вилы, принес и бросил корове в ясли сена, потрепал за шею, сел, как когда-то с матерью, на порожек, и задумался.

Впервые за всю жизнь Антон почувствовал себя неуютно в собственном дворе, в деревне, а толчком к этому послужили детишки, что спрятались от него на улице. Где-то он читал или слышал, что дети – это будущее. А есть ли оно у него, это будущее? И как в будущем будет чувствовать себя он, Антон Степанович Щербич, в Борках? Есть ли ему место здесь? А его дети? А им место будет в его любимой деревне? И как они будут себя чувствовать, зная, что их родитель, по сути, пошел против своей деревни, против людей, наконец, против страны?

Все, что себе рисовал в мечтах, потихоньку рушится, летит в тартарары. И, самое страшное, он сам может быть там погребен, забыт, а может, и проклят. А проклянут его собственные дети, если они у него родятся.

И повода к таким мыслям предостаточно: скоро год, как немцы здесь, а хозяевами положения так и не стали. И это с их то силой, с их мощью! А что говорить тогда о нем самом? Пшик! Так, борьба за выживание, за еще один день, еще один раз увидеть солнце, себя живым и здоровым.

Антон сидел, обхватив голову руками, загоняя себя своими тревожными мыслями все дальше и дальше в тупик, в безысходность. Просвета, как будто, нет и не предвидится. На свое горе и на беду Фекле связался с ней, обнадежил. Она отдает ему свою любовь, внимание, заботу, а что в замен? Оттяпанные пальцы? Какая дурость! Хотел, видите ли, помочь немецкой армии, или насолить партизанам. А что получилось? Кому ты насолил, придурок? Себе, любимому человеку, потерял мать, поднял против себя все село – ты этого хотел? Тогда получи!

Неужели нет выхода, неужели это конец? А кто сказал, что это конец? Это не конец, это только отрезок пути, по которому ему надо пройти до своей цели, до своей мечты! Он же везунчик, и этим все сказано!

Антон встрепенулся, как будто физически скинул с плеч нагромождение страхов, сомнений, что напустил сам же на себя.

Надо жить! Обратной дороги к той, довоенной, жизни нет, и не предвидится. Надо подстраиваться под день сегодняшний, чтобы жить мечтой о завтрашнем. А что имеем на сегодня: немцы дошли до Волги, партизаны повылезли из берлог. Значит, надо помогать Гансам, уничтожать лесных бандитов, и тогда твоя жизнь станет спокойней. Что ж зря душой кривить: власть над Борками уже твоя. Осталось вернуть землю, завод, и все – мечта исполнится.

– Выше голову, везунчик! – сам себя подбодрил староста, по-хозяйски окинув свое подворье. – Пусть другие боятся!

Где плугом, а в большинстве своем лопатами вскопали жители Борков свои огороды, худо-бедно засеяли их: готовились пережить еще один год, не умереть с голоду. Почти везде заплатками посреди картофельных полей зеленели всходы озимой ржи. Еще с осени порешили, что пшеницей лучше не замарачиваться, а надеяться надо на рожь: она и родит лучше, и не прихотлива в поле. Не до жиру.

Аисты вернулись ночью. С вечера ни кто и ни где их не видел, а утром все гнезда уже были заняты. На каждом гнезде суетилась пара прошлогодних хозяев, поправляя свои жилища. Один улетал за строительным прутиком или клочком соломы, а другой оставался сторожить. Нет, нет, да появлялись чужаки, пытались предъявить свои права на уже готовые гнезда, и тогда вспыхивала нешуточная драка. Обычно в бой вступал аист-пришелец, а его самка в это время парила в воздухе над местом битвы, сверху оценивая шанс ее избранника.

А он подгадывал, когда один сторож оставался на гнезде, и сразу же, с лету, атаковал, надеясь сбросить с гнезда хозяина. И вот тогда на помощь к нему стремительно подлетала самка. Вдвоем они не пускали хозяев, а те кружили над своим гнездом, и поступали с пришельцами точно таким же образом. Наконец, когда квартирные вопросы были решены, и в сообществе аистов наступил мир и покой.