Студенты. Книга 2 - Анатолий Аргунов

Савве Николаевичу вспомнился один персонаж его студенческих лет, к которому он относился негативно. Не потому, что завидовал, хотя было чему: красота, высокий рост, размеры бицепсов настоящего мужчины. И, кстати, не дурак. Окончив с золотой медалью школу, поступил в их институт без особого труда и учился хорошо, без напряга, как выражаются студенты. Он был грузином, и звали его Гиви. Савва Николаевич попытался еще раз вспомнить все, что связывало его с этим человеком, чтобы понять побуждения, двигавшие его поступки, а через них понять себя, свои поступки и дела. Хорошо это или плохо — вопрос непростой, но без анализа ошибок и успехов движение вперед немыслимо.

Память вернула Савву в шумные, трудные, но такие счастливые студенческие годы. А именно на пирушку в группе, где хороводил Гиви. Большой, под метр девяносто, с толстым выпирающим животом, подпоясанным широким ремнем с грузинским орнаментом, в красивой рубашке с открытым воротом, Гиви походил на преуспевающего иностранца. Сходство усиливалось пошитым по последней моде костюмом из хорошей шерсти, хорошо уложенной прической, светлым, незагорелым, как у многих грузин из простонародья, лицом. Белоснежные ровные зубы и орлиный нос. Хищный взгляд больших округлых глаз, подернутых пеленой тумана, привлекали внимание многих. Особенно лиц женского пола.

Савва прощал Гиви многое, но не любил его циничного взгляда, который раздражал и оскорблял его. И если была возможность, то непременно реагировал на слова и поступки Гиви, иногда очень даже своеобразно.

Как-то Сережка Ковалев, общий любимчик группы, увлекся рисованием шаржей на однокурсников. Рисунки выходили выразительными и очень похожими на изображаемые персонажи. По молодости всегда кажется, что любое внимание к твоей персоне — путь к признанию. Да, собственно, ничего не изменилось и в наши дни. Кто-то пиарит сам себя, кого-то за деньги раскручивают продюсеры как гениального музыканта, скульптора, архитектора… Каких только небылиц не сочинят про них, и вся эта несуразица выдается по телеящику как откровения их жития, как некогда святых. И героем может стать каждый, только плати бабки. Такие приемы были и раньше. Зато если дело касалось идеологии, то тут все как везде: мы, советские, лучше всех; будь то американцы, англичане, японцы или только-только набирающие политический вес китайцы в Красном Драконе. Радио и телевидение день и ночь долбили одно и то же — демократия возможна только при социализме, вандалы-американцы морят голодом Кубу, первую страну социализма в Америке. Савве вспомнился забытый анекдот, шепотом передававшийся друг другу в канун пятидесятилетия Октябрьской революции. Суть такова: спрашивает девушка парня, почему тот опоздал на свидание, а он решил погладить брюки, включает утюг, а из него: «Слава КПСС!» Бросил парень утюг и бежать.

Но речь сейчас о Гиви. Сережка Ковалев нарисовал на него шарж: большой толстый человек с орлиным носом, черной головой и большущим животом, подпоясанным ремнем, одним глазом нацеленный на толстушку-блондинку. Дело было на практическом занятии по философии. Шарж попал к Янке, девчонке, влюбленной по уши в Сергея. Та звонко рассмеялась. Преподаватель, еще молодой, но амбициозный кандидат философских наук, метивший на место доцента, оторвал голову от конспекта.

— В чем дело? — тихим, но властным голосом спросил он.

— Ничего особенного, Марк Иосифович. Это я вспомнила утреннюю телепередачу, — нахально врала Янка, состроив невинное лицо.

— Какую передачу? — не понял преподаватель.

— Ну, эту… утреннюю зарядку, — придумала Янка, не зная, что еще может идти по телику утром, кроме политики.

— И что же там смешного? — уже удивленно переспросил Марк Иосифович.

— Да то, что как можно заниматься гимнастикой и в таком темпе людям с лишним весом. Представила на минутку, что это Гиви.

Хохот разнесся по всей аудитории.

— Тихо, тихо, вы что? Что за дурацкий смех? Вы разве не понимаете, где находитесь? На кафедре марксизма-ленинизма! — сделал серьезное лицо преподаватель.

— Нет, нет, Марк Иосифович. Я не имела в виду здесь смеяться, это само собой получилось…

Янка старалась войти в роль девушки-простушки.

Глаза Янки вылупились, пышные с рыжинкой волосы падали на ее разгоряченное лицо, она их ловко смахивала пухлой ручкой, при этом стараясь подчеркнуть свою большую грудь, чтобы на нее обратил внимание Сережка Ковалев.

Сережка оценил юмор. Он тут же встрял в разговор:

— Марк Иосифович, а ведь правда! Вот в чем диалектика и сущность этой передачи? Представьте себе: утро, шесть тридцать, все еще видят последние сны. Гиви просыпается на груди красавицы-блондинки, включает телевизор, и тут на тебе — зарядка.

Невообразимый шум и хохот окончательно заполонили аудиторию, не оставив места для хмурой осенней погоды за окнами и той идиллии, о которой вещал преподаватель, сам не веривший в реальность произносимых им речей.

Вскочил со стула красный, напыщенный Гиви и грубым голосом с грузинским акцентом, произнес:

— Трээбую извинэний…

Словно черт дернул Савву за язык, и он брякнул:

— Что, Гиви, правда глаза режет?

— Ты… ты! Картошки объелся, сэди, еслэ тэбя не касается, — бросил огненный и злой взгляд Гиви на сидящего за соседней партой Савву.

Но Савву не так-то просто было заткнуть за пояс, и он отреагировал мгновенно:

— Гиви, да у тебя гипервитаминоз, ты, наверное, переел дешевых мандаринов, вот и взвинтился!

Савва нанес удар ниже пояса. Для всех грузин того времени самым большим оскорблением было уличить их в торгашестве. Все рынки перед Новым годом заполоняли дяди с черной щетиной на щеках и в кепках с длинным козырьком, надвинутых на глаза. В народе эти головные уборы прозвали «аэродромами».

Гиви, не найдя что ответить, схватил Савву за пиджак и рванул на себя. Савва не стал дожидаться, когда его ударят, а привычным движением спортсмена, привыкшего к любой ситуации, не дернулся вверх, а резко ушел вниз и вбок. Да так, что Гиви остался «с носом».

Сидящий рядом с грузином Колька Николаев обхватил Гиви руками за туловище.

— Гиви, успокойся. Это шутка. Гиви, не обращай внимания…

Повскакивали с других мест остальные парни, готовые затушить возникающую драку.

Преподаватель с изумленным выражением на лице стоял около своего стола, не зная, что делать. Закричать, позвать на помощь, но кого? В преподавательской несколько престарелых дам. Звонить в милицию себе дороже: начнутся разборки, кто да что, и почему ты, преподаватель, не смог предотвратить. Нет, и это не пойдет. Засмеют, скажут, нет у тебя, Марк Иосифович, достаточного опыта, чтобы быть доцентом, видишь — студенты тебя ни во что не ставят, вытворяют, что хотят. Наконец он пришел в себя. Ударил указкой по столу, отчего удар получился громким и хлестким.

— Хватит! Прекратить свару. У нас занятие, а не выяснение отношений между отдельными студентами. Кто староста?

Встала наша палочка-выручалочка Ленка.

— Марк Иосифович, вы простите нас. Это недоразумение мы разберем у нас на совете в группе. Правда, ребята? — обратилась она ко всем и ни к кому конкретно.

Группа выдохнула:

— Правда!

— Вот видите! Еще раз приношу извинения от всей группы за поведение Мартынова и Гиви. Если можно, то продолжайте занятие, вам больше никто не помешает…

Удивительно, но Марк Иосифович пошел на это примирение, поняв, что лучше со студентами плохой мир, чем хорошая война.

Так, до конца учебы Савва и Гиви и не ладили между собой. Хотя оба понимали — открытая вражда может помешать каждому. В те строгие времена выгнать из института за дебош или проявление националистических взглядов ничего не стоило. Правда, была одна существенная закавыка: чаще страдали люди русской нации. Нацменьшинства считались априори уязвимыми, а значит, их вина в любой стычке на национальной почве минимизировалась, и отдуваться, как всегда, приходилось русскому «ваньке», как они называли меж собой русских.

Но, как говорится, Бог шельму метит. Где-то на четвертом курсе Гиви попал в неприятную историю. Его обвинили в изнасиловании несовершеннолетней первокурсницы. Дело, как всегда, замяли бы: деньги и связи действовали и в то время безотказно. Но вышла незадача. Изнасилованная Лина Звонарева оказалась дочкой инструктора горкома партии. Грузинское землячество собрало крупную сумму, которую хватило бы на покупку новой «Волги», и пошло на поклон к матери потерпевшей. Представителем землячества избрали журналиста, работавшего в газете «Вечерний Ленинград», Шато Мамашвили. Он и понес деньги в коробке из-под торта, перевязанной голубой ленточкой.

Лина, увидев грузина с тортиком в руках у своего подъезда, все поняла:

— Откупиться хотите? Не выйдет, я передам дело в суд. Таких зверей нужно держать в железных клетках. Уходите и не смейте мне больше предлагать деньги.