Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке

Голуби, воробьи, малиновки, дрозды. Еще какие-то неизвестные ей птицы.

Ярко-желтое, как яичный желток или школьный автобус, солнце ослепительно сияло, и его свет отражался от каждого листка. Даже задернутые шторы не спасали — спать дальше было совершенно невозможно.

Девочки встали, потянулись, потерли глаза, заправили за уши взлохмаченные волосы. Как были, в растянутых майках, служивших им ночными рубашками, пошли на кухню — пить апельсиновый сок и поглощать йогурт, мюсли, хлебцы и все, что попадется под руку, — главное, чтобы не надо было готовить.

Одна рассказывала другой, какой ей приснился сон.

Фрукты.

Ребенок.

Старик со старухой.

Аборт.

Она не собиралась рассказывать об аборте, но почему-то проговорилась. Вообще-то она никому про него не говорила. Вдруг вся эта история предстала перед ней в своей пугающей реальности, и она заплакала.

Она плакала тихо, без рыданий и всхлипываний. Продолжала есть хлопья и плакала. Сладкое молоко в миске стало горьким от слез. Ее подружка — та, что все еще не рассталась с девственностью, а на бампер машины прикрепила наклейку «Что тут выбирать — это ребенок», — поднялась со своего места, обогнула стол и крепко ее обняла. Ложка беззвучно шлепнулась в молоко.

Эмма наконец доела мороженое. Губы у нее посинели, зато глаза сияли счастьем. Вместе они вернулись в машину.

— Чуть не забыла, — начала Диана, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Похоже, у нас будет новый котик.

— Что? — Эмма ошеломленно глядела на Диану, пока та не отвела глаза от ее синих губ.

— Представляешь, кажется, он сам нас нашел.

— А какой он? Мамочка, а можно он у нас останется?

— Ну, он черненький, с гладкой шерсткой.

— Как Тимми?

— Вылитый Тимми. И если за ним никто не придет, не вижу причины, почему бы нам его не оставить.

— Оставить! Оставить! — закричала Эмма, хлопая в ладоши.

Они свернули на Мейден-лейн.

— А папа знает?

— Да, я ему звонила.

— И папа разрешил?

Диана заговорщически взглянула на дочь:

— Ну, как ты думаешь?..

Эмма рассмеялась.

Это была их старая шутка. Папа разрешит, если мама согласится.

Диана покосилась на дочку и вздрогнула: синий налет окрасил розовые Эммины губки ярким пурпуром, превратив славную детскую мордашку в грубую пародию на размалеванное лицо проститутки. Нет, хуже: на ужасную маску смерти, мгновенно напомнившую ей утонувшего в соседском бассейне ребенка. В тот же миг что-то с силой врезалось в боковое стекло со стороны Дианы. Птица, поняла она и краем глаза успела уловить, как на дорогу полетел черный комок перьев.

Инстинктивно она вильнула в сторону, задев передним колесом бордюр. Раздался глухой стук, Диана ударилась грудью о руль, но не слишком сильно. Эмма подпрыгнула на сиденье — хорошо, что ремень крепко держал ее.

— Господи!

Эмма, сжимавшая на коленях руки, сосредоточенно молчала, словно собиралась молиться.

— Видела? — спросила Диана.

— Что? — Эмма по-прежнему не поднимала на мать глаз.

— Птица налетела на стекло.

Эмма качнула головой, но рук не расцепила.

Диана сбросила скорость, с предельной осторожностью вырулила на дорожку к дому и миновала крыльцо с пустыми качалками. У стены, прямо в ромашках, валялся велосипед Пола. Диана остановилась возле гаража. Ее все еще трясло, и в ярком свете дня она почти ничего не видела. Загонять машину внутрь не стала — не хватало еще поцарапать бок. Ей и в нормальном-то самочувствии это всегда давалось с трудом.

Эмма шустро выскочила из мини-вэна.

— Папа? — закричала она куда-то в пространство.

Диана медленно выбралась наружу, подошла к опрокинутому велосипеду, взялась за руль и стала его поднимать. Ромашки, успевшие оплести цепь и спицы переднего колеса, потянулись следом, с мерзким звуком обнажая корни. Как будто выдираешь волосы, подумалось Диане. Ей стало противно, и она бросила велосипед обратно.

— Привет, мисс Синие Губы. — На пороге гаража появился Пол с ковриком в руках.

— Папа! — завопила Эмма, бросаясь к нему в объятия.

Отец погладил ее по голове.

Диана смотрела на мужа и дочь. Грязная рука в золотых волосах…

— Оставь, ты ее всю испачкаешь! — Голос звучал резко.

Пол отдернул руку и замер, держа ее на весу. Глянул на Диану и с напускной бодростью предложил Эмме:

— Золотко мое, иди домой, ладно? Мне надо поговорить с мамой.

Эмма неохотно повиновалась. Дверь с москитной сеткой захлопнулась за ней.

Пол шагнул к Диане, остановившейся возле клумбы с ромашками, будто хотел прикоснуться к ней, но не решался.

Что было в нем такого, что даже сейчас ее переполняла искренняя любовь к нему?

Руки — мускулистые, но не уродливые?

Бородка, в которой с каждым годом прибавлялось седины?

Глаза? Голубые… Да, но у нее и самой голубые. И мало ли на свете мужчин с голубыми глазами? Уж она-то их перевидала…

Впервые взглянув в эти глаза, она уже не могла их забыть. Как будто всю жизнь мечтала о мужчине с такими глазами…

Учебник философии, страница 360. Средневековые корни современного мировоззрения.

На занятиях они читали «Исповедь» Блаженного Августина, Апулея, немного из Данте, чуть-чуть из Боэция и Фомы Аквинского, «Песнь о Роланде», «Беовульфа»…

Диана почти ничего не понимала.

В группе серьезных студентов-филологов она была самой младшей и хуже всех подготовленной. На самом деле ее интересовало только изобразительное искусство, но мать подбила ее записаться на этот курс, уверяя, что профессор Макфи — лучший преподаватель факультета философии. Она даже призналась, что сама слегка в него влюблена, но, к сожалению, он был намного моложе ее и женат.

Поначалу Диана честно пыталась записывать за профессором, но вместо конспектов у нее получались какие-то путаные обрывки. В конце концов она бросила это бессмысленное занятие и стала просто слушать.

Лекции он читал вдохновенно. Говорил быстро, иногда заглядывая в желтый блокнот, но никогда не читал по бумажке. И никогда ничего не писал на доске. Странно, но он даже никогда не рассказывал о том, что было объявлено темой лекции, вместо этого предлагая массу подробнейших сведений, связанных с ней, но не напрямую.

Наверное, догадывалась Диана, это и есть основа современного мировоззрения, уходящего корнями в средневековую философию, но она ровным счетом ничего не знала ни о Средних веках, ни о философии, ни о современной культуре — во всяком случае, той культуре, которой были так увлечены другие студенты и сам профессор Макфи, сыпавшие названиями иностранных фильмов и новаторских романов, не говоря уже об именах поэтов-сюрреалистов.