Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

И вот в как-то в конце октября или в начале ноября 1941 года, проходя по дороге в техникум мимо казармы моряков, я увидел там у входа вместо флотского часового пожилого красноармейца в буденовке и старой шинели с трехлинейкой у ноги. Моряков куда-то отправили.

По слухам, распространявшимся в городе, источником которых были многочисленные раненые, прибывавшие с близкой передовой в госпитали, бригаду военно-морских курсантов «бросили» на ликвидацию одного из плацдармов на левом берегу реки Миус, захваченного немцами. На рано выпавшем в этом году снегу черные бушлаты моряков делали их отличными мишенями, и почти все они полегли под шквальным минометно-пулеметным огнем противника.

Миус-фронт — это название хорошо известно германским военным историкам. Почти два месяца здесь в 1941 году оборонялись, защищая Ростов, войска Красной армии. И уже после Сталинграда и освобождения Ростова с 10 февраля и до середины августа 1943-го здесь снова проходила линия фронта. И снова здесь принимали участие в боях морские бригады. Считается, что здесь погибло более 140 тысяч бойцов и командиров Красной армии, включая десятки тысяч моряков.

Как и на других местах былых сражений, здесь до сих пор лежат кости неопознанных и незахороненных участников боев. Немногочисленные энтузиасты поисковых отрядов Ростовской области и прилегающих районов Украины, практически не получая государственной поддержки, занимаются поиском, опознанием, перезахоронением погибших с установкой памятных знаков.

Морские бригады принимали участие в боях на самых ответственных участках фронтов Отечественной войны, и их особенные отвага, мужество и самоотверженность стали легендой.

В 1941 году моряки участвовали в боях в своей привычной морской форме, не соответствующей элементарным требованиям маскировки. В дальнейшем их стали переодевать в пехотную форму, но они умудрялись сохранить или тельняшку, которую, застиранную и много раз чиненную, носили под нательной солдатской рубахой, или флотский ремень с пряжкой-якорем.

Вот еще одна, почти забытая песня бойцов морских бригад:

Эх, моя тельняшка фронтовая,Частые полоски на груди,Белые, как пена штормовая,Синие, как море впереди.

Ветер дует с норда или с веста,Но едва доходит до тебя,Сразу затихает — и ни с места,Вот как защищаешь ты, любя.

Припев:Эх, тельняшка,Матросская рубашка,Ты зимой и летом хороша.Знать, недаромБушует пожаромПод тобою морская душа.

А когда деремся мы на суше,Вдалеке от моря своего,В новых гимнастерках чуть потуже,В остальном же, право, ничего,

Ничего, что форма не такая,Что не льются ленты позади, —Все равно душа у нас морскаяИ, как встарь, тельняшки на груди!

Чем можно объяснить выдающиеся боевые качества бойцов морских бригад?

Рискуя вполне обоснованно быть обвиненным в дилетантизме, выскажу несколько соображений, порожденных собственными наблюдениями и многочисленными беседами со сверстниками-ветеранами.

Огромную, иногда и решающую роль в боевой обстановке играла личность и поведение командира. Флотские командиры морских бригад формировались службой на боевых кораблях. Там судьбы командира и экипажа тесно связаны: гибель в бою корабля — гибель и экипажа, и его командира.

И, оказавшись на суше, эти командиры сохраняли усвоенные ими правила поведения в бою. Они не гнали в бой своих подчиненных, как пехотные комбаты и командиры полками, а вели их. С другой стороны, рядовые матросы и старшины привыкли полностью доверять своим командирам, от профессионализма и мужества которых зависела их жизнь. Предполагаю, флотские командиры были более образованными, нежели пехотные: корабельная служба требовала специальных знаний и инженерной подготовки. Это, в свою очередь, придавало им авторитета.

Корабельная служба формировала особые свойства «флотского характера». Постоянное пребывание в ограниченном пространстве корабля и в тесном матросском кубрике требовало проявления взаимной терпимости и формировало особый «моряцкий» характер. Его черты:

— спаянность морского братства («братишки»), готовность прийти на помощь «своему» в любой обстановке («полундра»);

— особенная лихость, бравада, раскованность с элементами показной приблатненности;

— убежденность в превосходстве своего рода войск.

Эти черты прослеживаются в литературе довоенных и военных лет (Л. Соболев, А. Новиков-Прибой, В. Вишневский). Они легко различаются в довоенном фильме «Мы из Кронштадта».

Мне кажется, что немалую роль играли методы формирования морских бригад по сравнению с другими родами войск. Моряки, направляемые флотом для участия в боях на суше, составляли подразделения, спаянные совместной службой на кораблях. Их возрастной состав был примерно одинаков.

Пополнения сухопутных войск поступали из запасных полков и пересыльных пунктов маршевыми ротами, состав которых формировался случайным образом из людей, ранее никогда вместе не служивших, относившихся к разным возрастным категориям: призывники старших возрастов и только что достигшие призывного возраста, поступавшие из госпиталей бывалые фронтовики.

Вероятно, определенное влияние оказывал и образовательный уровень моряков. Как правило, он был значительно выше, чем в других родах войск: служба на боевых кораблях, связанная с обслуживанием сложной техники, требовала минимального уровня общеобразовательной подготовки. Значительная же часть красноармейцев в стрелковых дивизиях, в лучшем случае, окончили начальную школу (школа первой ступени — три класса), церковно-приходские школы или курсы ликбеза, были и совсем неграмотные крестьяне.

Полагаю, специалисты-историки найдут, чем дополнить или как опровергнуть мои соображения.

Такова «ода» старого кавалериста соратникам-морякам.

В казарме — длинном одноэтажном бараке — те же нары, что в пересыльном пункте Казани, правда двухэтажные. Теснота и духота. Кормили плохо. Наиболее калорийной частью рациона питания была пайка хлеба — 650 граммов. Курильщики страдали от отсутствия табака. Дневная порция позволяла завернуть лишь 4–5 самокруток. Я, некурящий, сначала отдавал свой табак, затем, заглушая голос совести, менял его на дневную порцию сахарного песка.

После нескольких дней ожидания, наконец, в составе небольшой группы из пяти человек получил направление в Ковров, в запасный кавалерийский полк. Двое из нас — бывшие кавалеристы, выписанные из госпиталя, один — казах, старший сержант, ранее служил в пехоте, но природный кавалерист, с детства приученный к лошадям, другой — только что мобилизованный житель Петушков, адвокат, и я. Почему меня сочли пригодным для службы в кавалерии, можно только гадать. Возможно, сыграли роль мои злополучные краги, придававшие мне вполне кавалерийский вид…