Париж между ног - Роузи Кукла

В полдень, после моего отдыха мне передают большой конверт без обратного адреса. От кого же это может быть?

Сначала я испытала шок, а потом злость, рассматривая те фотографии из конверта. Интересно, кто это так постарался?

На пяти фотографиях большого формата я с Халидой отснята в момент, когда мы с ней целуемся в вечернем клубе Ле Пульпе. Причем момент выбран такой, когда она рукой мою грудь мяла, а я ее обняла и застыла в долгом, глубоком поцелуе с открытым ртом. И так все снято, как в негативе, потому я догадалась, что все снимки сделаны с помощью фотоаппарата и камеры ночного виденья. Оказывается, они там все под прицелами папараций обнимаются, но из-за темноты в зале об этом никто даже не догадывается.

— Вот же суки! — В сердцах срывается.

А как же их свободное общество, защита чести? Вот же сволочи!

Потом письмо выпало на английском, слова составлены из букв, вырезанных из газет, я хоть и плохо, но поняла, что меня решили шантажировать через эти снимки. Ну что же мне делать с этим?

Не успеваю прийти в себя, как следом ко мне, буквально через полчаса, в номер врываются Мария с отцом и Пьером, причем они ее тянут за собой следом. Ну что еще, в чем дело? Первым начинает разгневанный отец и говорит мне:

— Мадам — Руссо, Вы с моей дочерью развлекаетесь! Что это такое? Как можно допустить такое? Я не для того свою дочь растил, чтобы какая-то… — А дальше запнулся.

— …чтобы какая-то авантюристка позволяла себе с ней любовью заниматься перед самым носом… — Опять запнулся… — Потом, у нее, между прочим, не только отец есть, но и жених, будущий муж, вот! — Толкает вперед Пьера. — Он тоже возмущен, как это можно? Что вы себе позволяете?

— Простите господа, Вы это о чем? — Сдерживая себя, говорю, хотя все во мне кипит.

— Как это о чем? Вы совратили мою дочь! — Кричит отец. — Вы втянули ее в свою сферу влияния, она с Вами живет тут, на Пьера никакого внимания, мальчик жалуется мне, что она его отвергает, Вас любить предпочитает! Я требую ответа, мадам!

— Господа, зря вы так. — Говорю и слышу, как отец переводит мои слова Пьеру, который недобро на меня исподлобья поглядывает.

Затем Пьер выскакивает, что-то кричит мне в лицо, брызгаясь слюной, размахивает рукой угрожающе перед самым лицом, а за другую руку его от меня оттягивает отец Мари.

Ну, что же все это и почему со мной?

Я отворачиваюсь, стою у окна к ним спиной и чувствую, как бушует и бьет незаслуженно в меня их несправедливый гнев. Потом молча, под крики Пьера, медленно беру фотографии со стола и, повернувшись в пол оборота, протягиваю им.

Пьер сбивается на полуслове. Я их реакции не вижу, отвернулась, смотрю на мокрую парижскую улицу, по которой, прикрываясь от летнего дождя разноцветными зонтиками, спешат такие милые и добрые ко мне до сих пор французы. Они смешно семенят ножками, перескакивают через лужи и ведут себя так, какими я их знала в Париже, городе всех влюбленных, милых, не подлых, не злых, не обиженных мною…

— Мадам! Простите мадам. Я не знал… не думал … что Вы и …. — Переводит слова Пьера отец Мари.

— Да, месье, как видите, я вовсе не с Мари занимаюсь любовью. — Говорю ему, а сама смотрю на Мари, которая словно окаменела, стоит, склонив головку над фотографией, и тупо смотрит на нее, причем я вижу, как в ее руке мелко трясется краешек фотографии.

— Я, месье, встречаюсь с Халидой и она уже месяц как со мной. А ваша Мари тут не причем. Вы это хотели услышать?

Смотрю сквозь него и Пьера, которые растерянно, молча, рассматривают, перебирают фотографии, смотрю на вспыхнувшее, залитое краской лицо Мари, которая отвернулась, на меня не смотрит.

Потом Пьер мне что-то говорит, но в другом тоне, спрашивает, отец Мари глухо и монотонно переводит мне.

Что, мол, вышла ошибка, он не знал ничего. Мари ему не говорила, что я с другой женщиной, она, наоборот, все время обо мне в превосходных словах, слишком хорошо и тепло отзывалась, потому он подумал, что она его отвергает, в меня влюбилась. К тому же она к себе даже не давала прикасаться.

При этих словах Мари вскинулась, встретилась со мной вызывающим, гордым взглядом, но тут же отвела глаза и как-то жалко, безнадежно опустила плечики.

Эх, Мари, девочка ты моя милая, знала бы ты, как я благодарна тебе за все, как я прекрасно отношусь к тебе и твоим чувствам ко мне. Знала бы ты, что я также люблю тебя, но мне не хочется ломать твою юность, судьбу, отвечая тебе во взаимных чувствах. И ради этого, желая тебе счастья, я выношу этот позор, утраивая весь этот спектакль в надежде убедить их, что они ошиблись, обвиняя меня напрасно в связи с тобой. И пусть ты, девочка моя, тоже поверишь в эту ложь во спасение в искупление грехов моих перед тобой.

По-моему, в эту самую минуту, намеренно теряя ее я поняла, как я влюблена в эту девочку, в эту умную, милую девчонку что так прекрасно понимала, наставляла меня и столько сделала для меня хорошего. В эти секунды я вдруг почувствовала, какой я была бы счастливой в любви с ней как женщина!

Внезапно налетели ощущения прикосновений ее мягких, изящных пальчиков, отчего у меня по спине словно заскользили ее нежные пальчики, а по телу судорогой пробежала дорожка томления, того незабываемого ожидания…

Прости, Мари. Прости, но так тебе будет лучше, так я решила, не ты. Ты бы не смогла, я знаю, я чувствую, у тебя не хватило бы жизненного опыта, ты бы все сделала для того, чтобы выхватить, вырвать в свой жизни этот момент близости с любимой женщиной. Но это ты, я знаю, так поступала бы, но не я. Я тоже была такая, но я старше, я опытнее, потому я так поступаю с тобой сейчас. Поступаю, потому что знаю, что это у тебя, может быть, только первый и, надеюсь последний раз в твоей жизни, когда в тебе вспыхнет непреодолимое желание ощутить близость с такой же, как ты. И если ты ступишь, сделаешь первый шаг, поддашься соблазну, то можешь потом так очуметь, оглушиться от этого чувства, что уже тебе не потребуется ни объятий, ни ласки, ни секса с мужчиной, и ты все будешь сравнивать, ждать от них той же отдачи, тех же волнений, что ты получаешь от женщины. От женщины, но не от мужчины!

Откуда же тебе знать, что таинство жизни в задумке природы — в предназначении женщины для продолжения рода. И только! И вся та сила, даденная нам от нее для увлечения, соблазнения и ласк, она ведь такими, которой желала ты стать сама, она ими уворовывается от природы, выхватывается от избытка вложенного ею в нас. В нас, для продолжения вида живого, задуманного ею дела и непонятного для всех нас.

Природа нас выбрала и наделила всем и столько, чтобы мы женщины влекли их наверняка, становились желанными и тогда уже во взаимных объятиях могли выполнить ее дело. Вот ведь в чем божественность, неповторимость женщины!