Магистр - Анна Одина

Винсент же не спал и не умирал, а тщательно обманывал себя потреблением кофе и «прочищал голову» сигаретами – не так давно и появилось это «Sobranie», но оно привлекло его русскими коннотациями, элегантным видом и хорошим вкусом[118]. В определенном смысле он даже поспособствовал введению курения этих длинных черных сигарет в моду в противовес вечным трубкам. И, хотя вопросы моды не имели для Ратленда никакого значения, все-таки, если посмотреть на улицу Гулстон, почти не освещаемую неверным светом фонарей (потому что это бедный, даже нищий район), именно прозрачное облако дыма подскажет: наш герой находится на этой улице.

Да, холодной августовской ночью 1906 года, глядя вдоль улицы Гулстон со стороны главной улицы Уайтчепела, Хай-стрит, мы видим… пустоту. Надо затаить дыхание и приглядеться, чтобы, преодолев ужас перед памятью Потрошителя, увидеть в полумраке, что от стены одного из домов в сыроватый ночной воздух поднимаются тонкие дымные кружева. Правда, человек, прислонившийся к стене поодаль от фонаря, не скрывался и никого не подкарауливал, иначе он бы не курил, а мы с вами не разглядели бы его на этой улице вовсе. Он просто ждал, и ждал уже довольно долго: не уставая и не наскучивая своим занятием, он стоял на улице Гулстон уже около полутора часов. Как раз к нашему появлению он и принялся курить с безмятежностью обитателя башни из слоновой кости, обдумывающего в кабинете концепцию многотомного исследования по игре в бисер. Спустя еще четверть часа в дальнем конце улицы появилась тень. Повадка у тени была вороватая, держалась она темных участков и часто оглядывалась. Человек у стены наблюдал. Он уже не курил и последние десять минут стоял, просто ожидая.

Вороватая личность заинтересовала нашего курильщика минимально. Следом появились три женщины, разглядеть лица которых в полутьме было очень сложно. Тут наблюдатель подобрался, окидывая внимательным взглядом скользкого мужчину и его дам, которым тот давал указания. Взгляд его выбрал из трех женщин одну и теперь неотступно следовал за ней.

Как догадался читатель, человеку, стоявшему возле стены дома номер одиннадцать, недостаток света не мешал: в темноте он видел отлично и облюбованную женщину разглядывал без помех и с особым тщанием. Ей, наверное, было за тридцать. Послушайте… может ли быть, что мы так и не описали ее? Все то время, что ее волосы прятались под платком монахини, а тело в монашеском платье, для нас были важны ее кротость, доброта, справедливость и сила. Ее трудолюбивые руки и спокойный голос, а вовсе не красота, которая, как говорили на ее родном острове, лишь «в кожу глубиной»[119]. А ведь она была красива всегда, просто не в красоте лица и тела была ее суть. Гладкие каштановые волосы, видные из-под аккуратной шляпки, изящные руки в тонких перчатках, маленькая ножка в туго зашнурованном сапожке, чуть больше, чем положено леди, выглядывающая из-под подола платья, которое было бы совсем приличным, если бы вырез на груди не был настолько же ниже добропорядочной нормы, насколько выше ее был подол. Она шла по улице, оторвавшись от распорядителя и двух подруг, медленно и тихо, как по пустой сцене, из-под опущенных ресниц оглядывая углы домов, и наблюдатель, к которому она неукоснительно приближалась, не видя его, подумал: все это сон, этого не может быть. Для полноты эффекта на улицу Гулстон должен был опуститься клубящийся туман, чтобы из него выскочил Потрошитель – вот же он, он уже здесь! – и как, оказывается, ей идет, когда губы накрашены киноварью… и тогда его рука вылетела из тьмы и схватила ее запястье, притягивая к себе, схватила крепко. Женщина вскрикнула.

– Пойдем со мной, красотка? – раздался тихий голос из тени; предложение более напоминало угрозу быть утопленной в яде, которым сочился голос.

– Кто… – начала женщина, пытаясь вырвать руку, но хватка железная, сомнения нет, это убийца, и вторая рука подбирается к горлу, а нет ножа, надо кричать, но где там Снежок, да он и не поможет… может, это просто садист, надо сказать, что она может и так, только подороже, и он отпустит тогда хотя бы горло…

И тут женщину посетило очень странное видение. Ей показалось, будто она стоит, чуть завалившись вперед, на отроге гигантского утеса, обращенного к заходящему солнцу, а под нею носятся небольшие желтые птицы. Она опустилась на колени и стала всматриваться: в калейдоскопическом мельтешении птиц было что-то гипнотическое, напоминавшее крутящиеся на ветру бумажные фигурки, что в детстве вырезала ей мать. Увидев ее, птицы собрались в неаккуратный клин и рванулись к ней, но – вот странно – все вместе ударились обо что-то прямо у ее ног, словно перед нею простиралось не темнеющее воздушное пространство, а невидимый стеклянный пол. Ударившись, они с грохотом ссыпались вниз глиняными осколками. Женщина вскрикнула. Внизу медленно волновались темные облака, но сквозь них видна была земля, а на ней город. Она захотела получше рассмотреть его и ступила на невидимую поверхность. Зря: никакой поверхности не было, а птицы исчезли; им пришло время.

Женщина устремилась к земле, обернутая в крики, и должна была погибнуть, но налетевший вихрь подхватил ее и понес по улицам странного темного города, словно вырезанного из живого камня. Из мостовой на нее смотрели немигающие красные глаза. Город вымер, дома ощерились пустыми окнами, оделись враждебным молчанием. Женщина почему-то знала, что город называется Рэтлскар и ночью он затаивает дыхание. Ветер отпустил женщину, кинув наземь, и она прислонилась к стене. Действительно, ночью здесь гулял страх, хлеща заблудившегося по душе влажными плетьми ужаса, вколачивая в тело отупение, заставляя опуститься на колени. Перед кем? Что происходит по ночам? Почему таились жители города перед лицом тьмы, будто не было в ней места человеческому? Внутри женщины заиграла музыка, тихая, вкрадчивая и мучительная. Кто таится во мраке?

Гигантский паук или иное страшное насекомое, готовое ловким движеньем челюстей вылущить из тебя позвоночник, как из хитинового покрова креветки зубы гурмана вытаскивают упругое тельце? Летучая мышь с пятачком, как у охочей до крови свиньи? Безволосые люди с бесстрастными лицами, вооруженные ножами, только и ждущие, как бы изувечить, разделать свои жертвы? Темнота скрывает много страшного для бедной женщины. Жизнь и так обидела ее. Неужели и ее пожрет Рэтлскар?

…Рука отпустила ее запястье, да не просто, а так, что женщина полетела на землю. Но человек из тени не ушел. Вернее, тень не отпустила человека: он опустился возле несчастной на колено и взял ее рукой за подбородок, а она пыталась увидеть его лицо и не могла, только синие острия кололи ее больно и бесстрастно. «Это не Потрошитель, – подумала женщина, – он страшнее, и на нем маска… серебряная маска войны». Человек (на котором, конечно, не было никакой маски, тем более серебряной) разглядывал ее долго, и ей было неудобно и страшно: если он хоть на полдюйма выше задерет ее голову, не выдержит и хрустнет позвоночник.

– Ты не она, – констатировал неизвестный наконец. – Твое счастье, иначе я бы ее убил.

Обойдясь так странно с местоимениями и логикой, человек бросил ее, поднялся и стал смотреть в начало улицы, где ночных леди распределяли на рабочие места. Поскуливая, женщина стала отползать. Обознавшийся господин о чем-то думал и все не уходил. Потом снова повернулся к жертве.

– Еще раз выйдешь на панель – попрощайся с жизнью, – заметил он, как будто сообщал рецепт приготовления черничного пирога: не вынешь из печи – сгорит. – И передай то же своим товаркам. С этим вашим… я поговорю сам.

Сказав это, человек пробормотал: «Прошу простить за беспокойство», кинул в женщину несколькими смятыми купюрами и не спеша слился с тьмой. Женщина дрожащими руками запихнула деньги за корсаж, успев разглядеть характерный рисунок «белой пятерки»[120].

– А как мне жить?! Чем мне зарабатывать?! – закричала она вслед страшному человеку, поняв, что убивать ее не будут. Никто не открыл ставни, никто не выглянул из окна, нигде не зажегся свет. Уайтчепел просыпа́л крики и похуже. – Слышите, вы? Что мне де-е-елать?!

Молчание. Потом где-то у нее над ухом, сзади, совсем близко, сказали:

– Советую вернуться в Ирландию и заняться овцеводством. Возможно, это не так интересно, но полезнее для тела и души.

Наконец женщина догадалась закричать и пуститься прочь бегом. Уайтчепел был мертв и полон тумана.

На следующий день в криминальной хронике «Таймс» появилось сообщение о безжалостной расправе над человеком среднего возраста и неопределенных занятий, происшедшей между четырьмя и пятью часами утра на площади Митры в Уайтчепеле. Как именно был изувечен неназванный человек, подозревавшийся в содержании крупнейшей в Лондоне сети уличных проституток, газета стыдливо умалчивала, но не преминула написать, что на лице его отразился «неземной ужас». Некая женщина, пожелавшая остаться неизвестной, заявила корреспонденту, что девушки теперь будут бояться работать: среди них распространилось убеждение, что «женщина не должна торговать этим». Откуда взялось это соображение, тем более странное, что оно вовсе не соответствовало сути продажной любви, она не знала, но, похоже, верила в справедливость сказанного всей душой.