Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

Севела отложил лист и взъерошил промытые волосы.

«Откуда он взялся, этот Аарон? – подумал он. – Что он такое говорит в квартале у Ворот Эссеев? „Книга – не абсолют“. Отчего его в клочья не разорвали прямо там, у Ворот Эссеев? И почему стражники зачарованно слушали проповедника, вместо того чтобы вязать ему локти? Не уставшего врача вязать, а именно этого Аарона? Что за необыкновенная сила убеждения в этих бродячих рабби?»

Он походил по маленькому кабинету. Половицы скрипели под ногами, из окна свежо поддувало.

«Нируц хочет арестовывать их, – думал он. – Почему? Какое дело Нируцу и отделу до проповедников, если нет на то приказа Светония? Почему горожане доброжелательно относятся к ним, инспекторы Синедриона не выказывают недовольства, а Нируц твердо намерен заключать их под арест? Чего он мне не договорил, мой майор?»

Тут его позвала Ида.

– Я приготовила овощную кашу и запеченого в тесте цыпленка, – крикнула Ида из кухни. – Ты спустишься, или подать наверх?

– Я спущусь, – громко сказал он в лестничный пролет. – И на сегодня я закончил чтение. Мы с тобой съедим кашу и цыпленка, и я разрешаю тебе выпить вместе со мной эшкольского, сходи в погреб.

– Это честь для меня, женщины из Пеллы, это любезное обхождение, капитан, – насмешливо сказала бесовка. – А потом ты опять станешь читать?

Севела усмехнулся.

«Вчера меня хватило только на один раз, – подумал он. – Но сегодня эта распущенная дрянь получит по полной мере. Пусть наутро жалуется, что у нее саднит и болит. Сейчас я поем, выпью эшкольского – тогда дойдет черед и до болтуньи из Пеллы».

Он спустился по лестнице и сказал:

– Подавай еду, Ида. Сегодня я работать больше не стану, майор назначил мне двухдневный отпуск. Служанку отпусти к родным до завтра, калитку запри. После еды я хочу баню. У меня еще немного болит поясница, потопчись на мне, как вчера.

Ида моргнула и быстро облизнула губы. Она собой хороша была – тонкое лицо, живые глаза и высокий лоб. Севеле не нравились женщины с узким лбом, не нравились крестьянки с покорными глазами. А эта бесовка с большим ртом, тонкими ноздрями и заросшими темным пухом висками ему нравилась так, что он прощал ей капризы и распущенный язык. И даже то, что она иной раз ему отказывала, он ей прощал, сучке. Да, она отказывала ему иной раз, дрянь этакая из Пеллы! И он это сносил!

Они с Идой, сидя друг напротив друга, торопливо съели кашу с овощами и запеченного цыпленка, выпили полторы баклаги эшкольского (и такое он тоже позволял бесовке), потом пошли в баню. Ида с утра развела огонь в печи, баня хорошо держала тепло. Севела помылся нагретой водой. Ида, как вчера, потопталась на его спине. Первый раз он взял ее прямо там, на каменном лежаке. После второго раза он звонко шлепнул ее по ягодице и показал подбородком на дверь. Ида поспешно встала, укутала Севелу полотнищем, промокнула, обтерлась сама и, не прикрываясь (служанку она отпустила) пошла в спальню. Там она торопливо взобралась на кровать с лебяжьим тюфяком, плавно раздвинула полные бедра и замерла, выгнув спину.

Когда за окном стемнело, он уснул, уткнувшись носом в ее влажную мускусную подмышку, чувствуя, как она гладит его по затылку. И засыпая, успел подумать, что и завтрашний день он проведет в чистом, светлом доме, а не в неуютном присутствии, где…

Димон был крепкий, сухой, ладно скроенный. Лицо его, смугловатое, тонкогубое, с остренькими, карими, широко посаженными глазами, всегда носило выражение деловитой озабоченности. Даже когда Димон смеялся или, хлопнув стопарик, отваливался на спинку стула, закуривал «Казбек» (он закончил училище ракетных войск, через пару лет уволился в запас каким-то хитрым способом, – с того лейтенантства у Димона осталась привычка к «Казбеку») или вел машину – и тогда тоже на лице сохранялась озабоченность. Была в его лице неприятная черточка: в уголках губ скапливалась слюна, как белая пенка. Поначалу Дорохова коробило, потом привык.

Их познакомил все тот же Саня Берг. Саня и Димон выросли в одном дворе на «Войковской», учились в немецкой спецшколе на Куусинена.

Полтора года назад Дорохов приехал к Бергу вечером. Поговорили о разном, попили чаю, Саня показал последние фотографии с Домбая.

В компании про Саню говорили «горный человек». Они с Дороховом попивали чаек, Саня рассказывал, какая там красота, на Домбае. Сказал, что в восемьдесят четвертом он ездил в Болгарию, в Боровец – так это просто смешно, Боровец с Кавказом рядом не стоял, так, плешки лесистые, настоящее катание только в Терсколе и на Домбае. Ну, может быть, в Цее еще. А Цахкадзор – детский сад, и Гудаури – детский сад. Просто поле на большой высоте, наклоненное под небольшим углом… И тут зазвонил телефон.

– О! Димон! Здорово! – сказал Саня. – В смысле, здравия желаю. Прекрасно. Заходи, я дома.

Дорохов отложил фотографии и потянулся к пепельнице.

– Это Димка Беликов, – сказал Саня. – Из метро звонил, сейчас зайдет. Мы из одной школы. Я после школы в МИТХТ поступил, а он ракетчиком стал, товарищем лейтенантом. Два года прослужил и комиссовался. Сейчас в творческом поиске.

– Я пойду, наверное, – нерешительно сказал Дорохов. – Чего я буду вам отсвечивать?

Сказать по правде, уходить ему не хотелось.

– Ерунда! – возразил Саня. – Познакомлю вас, выпьем по рюмочке.

Вскоре пришел Димон.

– Дмитрий, – четко сказал он от порога и крепко стиснул руку Дорохова.

– Михаил, – ответил Дорохов.

Димон снял синие кроссовки с тремя полосками и достал из болоньевой сумки пузатую бутылку.

– Я с кирлом, мужики, – сказал он.

– Это что? – полюбопытствовал Саня и, вытянув шею, взглянул на бутылку. – О господи. А ладно, сойдет.

– Чего «сойдет»? Чего «господи»? Нормальный бренди! – обиделся Димон. – Во, смотри, написано: «бренди». Балованный ты, Берг.

– На заборе тоже написано, – сказал Саня. – Пойду сыр порежу. Может, жрать кто хочет? Ты голодный, Димон?

– Не. Обедал. А вот сыр, лимончик к бренди…

Он поставил на пол болгарскую «Плиску» с парусником на наклейке.

Саня принес на подносе сыр, лимон, оливки марокканские в пиале, шпроты. Дорохов с Димоном уже обменялись несколькими вежливыми предложениями, сразу договорились, что будут на ты.

– Вот это дело, – сказал Димон, оглядев закуску. – Миша, я курсантом был, мы с Бергом так выпивали: второпях все, на газетке, портвешок, вермут. А теперь смотрю, все у него культурно, никаких газеток. А ты тоже с Сеней Пряжниковым дружишь?

– Тоже дружу, – ответил Дорохов.

– У Сени принято культурно выпивать, – уважительно сказал Димон. – Учишься? Работаешь?

– Я МИТХТ закончил. Сейчас в НИИ работаю.

– Так вы из одного института?

– Мы даже с одного факультета, – Берг разлил «Плиску» по рюмкам. – Мужики, со знакомством вас.

Они просидели тогда часа два, допили «Плиску», поставили чай. Димон рассказывал всякие интересные случаи из своего короткого офицерства («Кто в армии служил, тот в цирке не смеется…»), вышли от Сани вместе, прошлись до «Войковской» не спеша. Димон Дорохову понравился. Энергичный парень, подвижный, в машинах разбирается.

Сам Дорохов машину водить так и не научился. Ребенком покрутил руль у отца на коленях, а когда подрос, то папа уже не очень хотел учить вождению – развел обычное занудство: «Хочешь изучать автомобиль – надо начать с самого простого. В выходные время будет – объясню тебе принцип работы двигателя внутреннего сгорания. Почитай правила дорожного движения. Скоро буду менять тормозные колодки – посмотришь». Андрюха Старостин из шестого дома уже сам водил, безо всяких коленок, отец его рядом сидел, а Андрюха ездил, хоть и медленно, по пустырю, за гаражами, но сам рулил. Дорохов несколько раз отца просил: поучи водить. А в ответ – тягомотина про принцип действия двигателей внутреннего сгорания. Нет чтобы дать почувствовать, как машина тебя слушается. Пусть тихонечко, на маленькой скорости, где-нибудь за городом. А там уж подросток Дорохов, глядишь, и тормозные колодки стал бы менять, и в карбюраторах-трамблерах разобрался бы. Но так и уехал из дома, а машину водить не научился. Куда такое годится – в семье машина есть, а пацана к ней не подпустили? Дорохов подумывал записаться летом на курсы.

У Димона, по его словам, «Иж-комби», не новый, конечно, но все же машина, не велосипед. Пока они шли к «Войковской», Димон рассказывал про «Иж». Как про любимую девушку рассказывал.

Потом спросил:

– Миша, а ты, значит, химик?

– Я биохимик, – ответил Дорохов. – Сейчас занимаюсь молекулярной генетикой.

– Это что такое?

– Как тебе сказать… Выделяю из разных микроорганизмов гены, определяющие всякие свойства этих микроорганизмов.

– Зачем это надо?

– Для того чтобы синтезировать некоторые необходимые человечеству вещества. Микроорганизмы эти вещества продуцируют медленно и неохотно. А если выделить ген и несколько его видоизменить, то можно производить нужные вещества в требуемых объемах. Вот, скажем, есть такие белки, интерфероны. Выражаясь языком передачи «Здоровье», эти белки оберегают твой уязвимый организм от всевозможной инфекционной агрессии. От вирусов, к примеру. До сих пор известен был лейкоцитарный интерферрон, человеческий, натуральный, так сказать. А в нашей лаборатории добывают интерферон синтетический. И придают ему свойства, которых естественный интерферон лишен.