Вечная ночь - Полина Дашкова

Правда, что я пишу и зачем? Почему не могу не писать? Ведь знаю, как это опасно. Мне надо с кем-то поделиться, хотя бы с тобой, мой дневник. Ты просто бумага, а все равно легче. Так вот, мой сладкий, я, кажется, по уши влюбилась. Смешно, да? Ха-ха! Вчера Марк сказал, что на меня запал очередной старый пердун. Оплатил вперёд сразу два свидания, причём именно со мной, только со мной. Я сказала, что больше не могу, хочу отдохнуть, плохо себя чувствую. Марк сказал: ладно, этого обслужишь и отдыхай. Марк вообще вдруг разговорился. Не знаю, что на него нашло? Наверное, почувствовал, что я хочу слинять, уйти из бизнеса. Или Ика проболталась? В общем, Марк смотрит на меня, словно впервые увидел, и говорит, так задумчиво, с улыбочкой: «Возможно, он тебя убьёт. Но бить не будет. Гарантирую. Они все психи, но не садисты».

Я говорю: «Ну прикольно! Спасибо, дорогой, утешил! Психи, но не садисты! Весело, блин! А как же твой любимый маркиз де Сад?»

Он: «Брось, де Сад ничего такого не делал. Бил дворовых девок плетью, но животы никому не вспарывал. Только сочинял».

Я: «А какого хрена он сочинял такое?»

Он: «Ему очень хотелось».

Я: «Чего? Сочинять или делать?»

Он: «Сочинять, конечно. Де Сад великий писатель, но не маньяк. Маньяки если что и пишут, то очень возвышенно. Стихи патриотические, например».

Тут Ика заржала, как безумная. А мне не смешно. Мне вдруг стало страшно. Жутко не хотелось ехать к этому новому старперу. Я люблю V., я точно его люблю. И ребёнок его. С другими я предохранялась, с ним нет. Никто не знает о ребёнке. Представляю, что будет с мамой, когда у меня начнёт расти пузо. Папа, наверное, вообще сойдёт с ума. Он V. ненавидит. Они враги на всю жизнь.

Вот так, папочка, были врагами, а теперь станете родственниками. Тебе придётся смириться. Ты не захотел меня раскрутить, сделать из меня бренд? Один клип, и все. Никакого продолжения. Теперь получай внука.

Если честно, меня эти старперы достали, сил нет. Даже Ник, хотя он, в общем, ничего. У него изо рта не воняет, и ко мне относится нежно. С ним у меня хорошая практика разговорного английского. Правда, весь этот его трёп про столбики из оникса, на которые сажали девочек в древности, про то, как трахались римские патриции с детьми и как это было естественно и прекрасно, очень меня достал. Историк хренов! Профессор половых органов! Кстати, если Марк узнает, что я встречаюсь с Ником, сколько он мне даёт бабла… ух, что будет, что будет! Он же постоянно нас предупреждает, чтобы мы не шабашили, не пытались подработать потихоньку на стороне.

Эй, Ник, итальянское моё солнце, разве я с тобой шабашу? У нас любовь, чистая и высокая, блин! Денежки ты мне даёшь потому, что тебе нравится баловать твою синьорину, красиво одевать меня, маленькую, и вкусно кормить. Разве я могу отказать тебе в этом простом удовольствии?

Дневник, хорошо тебе, ты бумажный. Как же мне неохота обслуживать очередного старого извращенца! Марк сказал, ему на вид лет шестьдесят, наверное, на профессора похож. Интеллигентный, тихий. Бородка, может накладная, тёмные очки. Первая встреча — в нашей «гостинице». Надеюсь, он уже ничего не может.

Многое клиенты не могут, оттого и сходят с ума. Им нравятся дети потому, что они жизнь высасывают из нас. Стасу год назад попался один, лет семидесяти, совсем древний. Ничего не мог, только лапал, слюнявил, сопел. Но Стас после него шатался от слабости, голова кружилась, в ушах звон, перед глазами круги. А потом вообще заболел.

Марк говорит, это все фантазии. Сволочь! Ему, конечно, по фигу, что с нами будет. Вырастем мы, станем взрослыми или передохнем, как крысята, ему без разницы. Найдёт новых деток, запудрит мозги, научит всему, как нас когда-то. Раньше я не представляла, насколько ему это пофигу, а теперь знаю. Он ведь клялся, гадина, что на картинках в Интернете наших лиц не будет. И действительно, не было. Только тела, в туманной дымке. А потом вдруг появились лица. Я когда увидела, мне плохо стало. И Стасу, и даже Егорке, хотя он совсем тупой. Только Ике без разницы, но она — особый случай.

Так вот, я говорю Марку: ты совсем офигел, блин? Ты какого хрена лица показываешь? А он, так спокойненько, с ухмылочкой: чего ты боишься? Думаешь, папа, мама или директор школы тоже залезают в мой сайт?

Скотина, мразь! Убила бы своими руками, честное слово! Хотя зачем мне пачкаться? Такую падлу рано или поздно кто-нибудь обязательно замочит. Ненавижу!

Я дура. Меня затянуло в это дело, я совсем была мелкая, одиннадцать лет. Сначала только съёмки. Стас, Ика, Егорка и я. Все свои. Это казалось весело, прикольно — кувыркаться голышом перед камерой. Марк говорил, потом на всю жизнь никаких комплексов. Большинство людей живёт и подыхает, не представляя, что такое настоящий секс. А мы теперь знаем и никогда не забудем. Мы особенные, избранные. Свобода, блин. Ну и бабки, конечно.

У меня были жуткие комплексы, все в себе не нравилось, глаза, волосы, нос, фигура. Зато теперь знаю, что я красавица, несмотря на маленький рост. И ещё, я с детства мечтала иметь много бабок. Не могу носить дешёвые шмотки и пользоваться дешёвой косметикой. Физически не могу. Пробовала. Сразу начинается аллергия, хочется убить кого-нибудь или повеситься. Надо быть выше этого, надо радоваться тому, что имеешь, гордиться собой, даже если ты одета в тряпки с рыночного развала и красишь ресницы гуталином. Но я ниже, значительно ниже.

Оля отправила практикантов в женское отделение, под крылышко доктора Пятаковой, и вызвала к себе в кабинет Карусельщика.

— Зачем вы это сделали?

— Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, вы сегодня дивно выглядите. В-третьих, что такое ужасное я сделал?

— Зачем вы обидели старика Никонова?

— Я? Обидел старика? Да бог с вами, Ольга Юрьевна. Такое в принципе невозможно. Я никогда…

— Не обижали слабых?

— Никогда! Я добрейшее, тишайшее существо. Сострадание, милосердие — вот мой жизненный девиз.

— Отлично, — она кивнула и улыбнулась, — что ещё вы можете о себе сообщить? Как вас зовут? Когда и где вы родились? Чем занимаетесь?

— Чем занимаюсь? — Он поднял глаза к потолку. — Схожу сума.

— А если нам попробовать укол правды? Амитал-кофеиновое растормаживание.

— Это что за гадость? — Он нахмурился.

— Инъекция. Совершенно безвредное лекарство. Под его воздействием человек расслабляется, ничего не боится и перестаёт врать. Никаких побочных эффектов, выводится с мочой через несколько часов.

Он низко опустил голову, уставился на свои казённые тапочки из рыжей клеёнки, секунду молчал, затем произнёс:

— Я слышал, меня здесь окрестили Карусельщиком. Не знаете, почему?

— Вас сняли с колеса обозрения в Парке культуры, — она устало вздохнула, — не слишком оригинальная идея. Недавно был сюжет в теленовостях. Папа с маленьким мальчиком застряли на том же колесе. Правда, в отличие от вас, они кричали, звали на помощь. Их сняли довольно скоро, и никакой амнезии у них не было.

— Надо же, — он покачал головой, — а я, значит, не кричал, на помощь не звал. Любопытно. И сколько времени я там провёл?

— Около семи часов. Перед этим вы зашли в парикмахерскую, сбрили волосы на голове, усы и бороду.

— Класс! Супер! Я и не знал, что у меня была борода. А как вы это поняли?

— Кожа на верхней губе, на щеках и подбородке немного светлей. Свежее раздражение от бритья. И ещё этот жест. Вы постоянно трогаете лицо, щупаете свой череп. Вам непривычно, что нет растительности.

— Ого! — Он вытянул губы в хоботок, несколько раз цокнул языком, выражая ироническое восхищение. — Вы случайно не следователь по совместительству? Или добровольный помощник нашей доблестной милиции?

— Знаете, — она взяла ручку и постучала колпачком себе по губам, — я, пожалуй, выпишу вас.

— Как это?

— Вот так. Выпишу, и ступайте с Богом.

— Куда? Куда мне, как вы выразились, «ступать»? Я не помню ни имени своего, ни адреса.

— Все вы помните. Хватит паясничать. У вас, вероятно, какие-то серьёзные неприятности, и вы решили здесь у нас отсидеться, переждать.

— Да, — смиренно кивнул он, — у меня правда неприятности. Я забыл, кто я. Пожалуйста, вы можете меня выписать. Я выйду, сяду на лавочку и буду сидеть, поскольку идти мне некуда. Апрель в этом году холодный, ночью заморозки. Я простужусь и умру. Вы будете виноваты. Кстати, кошка Дуся нашлась?

— Нет.

— Так я и думал. Весна. А выписать меня без диагноза вы не имеете права. Но диагноз в психиатрии — понятие относительное. Пожалуйста, я могу изобразить психопата, буйного или тихого, какого хотите. Помните, как в фильме «Полет над гнездом кукушки»?

Тут он скорчился, открыл рот, закатил глаза и принялся трястись.

— Перестаньте, — поморщилась Ольга Юрьевна, — Николсона из вас не получится.

— Я и не претендую.

— А на что вы претендуете?

— На помощь. Всего лишь на вашу профессиональную помощь. Помогите мне вспомнить, кто я. Не исключено, что вы правы и я пытаюсь здесь спрятаться. Но вряд ли от каких-то внешних проблем. Скорее всего, от внутренних. От себя самого. Я жутко себе надоел, я смертельно устал быть собой, и у меня в голове что-то заблокировалось. Своего рода самоубийство, но не физическое, а духовное.