Прежде чем я усну - С. Уотсон

— Кристин, повторяю, в деле нет никаких улик. Неизвестно, как все произошло.

— Но это поможет?

— Похоже, это одно из ваших наиболее подавленных воспоминаний.

— Это поможет или нет?

Он помолчал.

— Я уже говорил об этом. Не исключено, что вам поможет поездка туда.

— Нет! — воскликнула я. — Нет. И речи быть не может!

— Мы можем поехать вместе. Все будет под контролем, обещаю. Если бы вы снова оказались там, в Брайтоне..

— Нет.

— … вы могли бы вспомнить.

— Хватит, прошу вас!

— Возможно, это помогло бы вам.

Я опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях.

— Я не могу туда поехать, — сказала я. — Просто не могу.

— Может, вернемся к этой теме позже?

— Нет, — прошептала я. — Я не могу.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он, улыбаясь. Но было видно, что он огорчен.

Мне захотелось чем-то отблагодарить его за то, что он не отказывается от меня, и я сказала:

— Доктор Нэш.

— Да?

— Позавчера я записала в дневнике одну вещь. Возможно, это вас заинтересует. Даже не знаю.

Он повернулся ко мне. Наши колени соприкасались. Ни он, ни я не отодвинулись.

— Говорите, — попросил он.

— Когда я проснулась, — начала я, — я знала, что лежу в постели с мужчиной. И вспомнила его имя. Но это был не Бен. И я все время думаю, может, это и есть имя мужчины, с которым у меня была связь. Который напал на меня.

— Да, это возможно, — сказал он. — Возможно, это начало пробуждения подавленной памяти. Можете назвать его имя?

Вдруг я ощутила сильное нежелание произносить это имя вслух. Я чувствовала, что тем самым «оживлю» его и возвращу в реальность своего мучителя. Я закрыла глаза и выдохнула:

— Эд. Я думала, что проснулась рядом с мужчиной по имени Эд.

— Кристин, — сказал он. — Это мое имя. Меня зовут Эд. Эд Нэш.

Мысли понеслись в бешеном темпе. Дикая догадка: это он напал на меня.

— Что?! — просипела я в ужасе.

— Да, это мое имя. Я не раз называл вам его. Может, вы просто его не записали. Меня зовут Эдмунд Нэш.

Я, конечно, поняла, что это не мог быть он. Наверное, он тогда только родился.

— Но…

— Возможно, вы «достраиваете» факты. Как говорила доктор Уилсон, помните? — сказал он.

— Да, да, — пробормотала я.

— Или на вас напал мой тезка!

Сказав это, он рассмеялся, разряжая обстановку, но тем самым давая понять, что ему известно то, что дойдет до меня лишь позже — когда он довезет меня до дому. В то утро я проснулась счастливой. Я была счастлива, что проснулась с мужчиной по имени Эд. Только это было не воспоминание, а фантазия. Мужчина по имени Эд существовал не в моем прошлом, а скорее имел отношение к будущему, что и осталось в моем сознании в момент пробуждения, пока я не разобралась, в чем дело. Получается, что я хочу переспать с доктором Нэшем.

И вот, не отдавая себе отчета, я наивно призналась ему в этом. Призналась, что на самом деле к нему чувствую. Конечно, он профессионал. Мы оба сделали вид, что не придаем этому значения, и тем самым наоборот подчеркнули это значение. Вскоре мы направились к машине и поехали к моему дому. По дороге говорили о всяких пустяках. О погоде. О Бене. Со мной можно говорить на ограниченные темы: слишком многие сферы жизни выпали из моего опыта. Между прочим он сказал: «Сегодня мы идем в театр». Я отметила, что он употребил это «мы». Мне захотелось сказать ему: «Не волнуйтесь. Я знаю, кто я для вас». Но я промолчала. Не хотела ставить его в неловкое положение.

Он сказал, что, как всегда, позвонит мне утром.

— Но вы уверены, что хотите продолжать?

Я знала, знала, что теперь не смогу сказать «нет». Я должна докопаться до правды. Должна — ради себя самой, иначе так и проживу не свою жизнь.

— Да, — сказала я. — Уверена.

В любом случае мне необходимо, чтобы он напомнил мне о существовании дневника.

— Хорошо, — сказал он. — Прекрасно. Тогда в следующий раз мы посетим место, очень важное для вас в прошлом. — Он повернулся ко мне. — Не волнуйтесь! Я не про Брайтон. Предлагаю съездить в Центр реабилитации, куда вас перевезли после отделения Фишера. Он называется Вэринг-Хаус. — Я молчала. — Он находится недалеко от вашего дома. Договориться с ними?

Я размышляла, гадая, пойдет ли это мне на пользу, но поняла, что выбора у меня нет: лучше что-то делать, чем бездействовать. И я ответила:

— Да, хорошо. Договоритесь.

20 ноября, вторник

Утро. Бен попросил меня помыть окна. «Я написал там, — сказал он, садясь в машину. — На доске в кухне».

Я проверила. Помоешь окна? — было выведено мелом. Неужели он решил, что мне нечего делать, и беспокоился, чем я занимаюсь в течение дня? Он, бедный, не знает, что я могу провести не один час за чтением дневника и едва ли не больше, записывая новые факты. Как не знает о тех днях, когда я встречаюсь с доктором Нэшем.

Интересно, а как проходил мой день до того, как я стала писать дневник? Неужели я и правда могла целыми днями смотреть телевизор, гулять, заниматься домашними делами? А может, я час за часом просиживала в кресле, прислушиваясь к тиканью часов и размышляя, как мне жить дальше?

Помыть окна. Наверное, были времена, когда подобная запись меня бы возмутила, но сегодня я смотрю на нее с теплотой — ведь он просто хочет, чтобы я отвлеклась, вот и все. Улыбнувшись про себя, я подумала: как со мной, должно быть, тяжело. Наверное, он из кожи вон лезет, присматривая за мной, и постоянно печется о том, как бы я чего не перепутала, не ушла из дому, не заблудилась и о прочем подобном. Я вспомнила, как читала о пожаре, который уничтожил почти все наше прошлое — Бен так и не признался, что он случился из-за меня, но я почти уверена в этом. Перед моим внутренним взором предстала картина — дверь в языках пламени, едва различимая в густом дыму, очертания дивана, тающие, точно воск, — но картина эта так и осталась видением, отказываясь превратиться в полноценное воспоминание. И Бен простил мне это, как и многое другое. Я выглянула из окна кухни, и сквозь отражение своего лица увидела подстриженную лужайку, аккуратные бордюры, сарайчик и живую изгородь. Я поняла, что Бен, скорее всего, знал о том, что я ему изменяла, может быть, еще до того, как меня нашли в Брайтоне. Каково же ему приходится — ухаживать за мной с тех пор, как я потеряла память, даже зная о том, что все случилось, когда я ездила трахаться с другим. Я стала думать о том, что видела, что писала у себя в дневнике. Моя память, моя способность мыслить были разрушены. Уничтожены. Тем не менее он остался рядом со мной, другой решил бы, что я это заслужила, и бросил меня медленно умирать в приюте.

Отвернувшись от окна, я заглянула в шкафчик под раковиной. Тряпки, губки. Мыло. Картонные коробки порошка, пластиковые бутылочки с пульверизатором. Там же обнаружилось красное пластмассовое ведро, куда я налила горячей воды, выдавила жидкого мыла и добавила каплю уксуса. «А я чем ему плачу?» — подумала я и принялась намыливать окно, водя губкой сверху вниз. Тайком езжу по Лондону, украдкой посещаю врачей, делаю томографию, посещаю наши прежние дома, больницы, где меня лечили, — и даже не ставлю его в известность. Почему? Потому, что я ему не доверяю? Потому, что он решил оградить меня от правды, сделать мою жизнь как можно проще и легче? Некоторое время я наблюдала, как струйки мыльной воды текут по стеклу и собираются в лужицы, а потом взяла сухую тряпку и отполировала стекло до блеска.

Теперь я знаю, что на деле все обстоит гораздо хуже. Сегодня утром я проснулась от почти невыносимого чувства вины — в голове крутились слова «Одумайся, Кристин! Ты об этом пожалеешь». Сперва я решила, что проснулась с чужим мужчиной, не моим мужем, и только потом узнала правду. Я предала его. Дважды. Первый раз — много лет назад, с человеком, который едва не лишил меня всего, а второй — теперь, вытеснив его из сердца, и не только. Смешно — как девчонка, втюрилась во врача, который пытается лишь помочь мне, утешить меня. Я сейчас и не вспомню, ни как он выглядит, виделись ли мы раньше, но знаю, что он значительно моложе меня, и у него есть девушка. И теперь он знает, что я к нему испытываю. Конечно, все вышло случайно, но теперь-то он все равно знает! Я чувствую себя больше, чем виноватой. Просто полной дурой. Даже представить трудно, до чего я докатилась. Жалкая, глупая история.

Я приняла решение. Пусть Бен и не разделяет веры в то, что мне станет лучше, но он не сможет отказать мне еще в одной попытке. Не то чтобы мне очень этого хотелось. Но я — взрослый человек, и он — никакое не чудовище; неужели ему нельзя доверить правду? Я вылила воду в раковину и снова наполнила ведро. Я все расскажу мужу. Сегодня же вечером. Когда он придет домой. Так дальше продолжаться не может. И я вернулась к работе.

Я написала это час назад, а сейчас я уже не так уверена в своем решении. Прочтя о фотографиях в железной коробке, я поняла, что до сих пор не видела в доме ни следа пребывания ребенка. Ни одного. Не могу поверить, чтобы Бен, да и любой нормальный человек, избавился от всего, что напоминает о погибшем сыне. Это кажется каким-то неправильным, невозможным. Можно ли доверять человеку, который на такое способен? Я вспомнила, как читала о том дне, когда мы сидели на Парламент-Хилл и я спросила его в лоб. А он солгал. Я снова и снова пролистываю дневник до того места. «У нас не было детей?» — спросила я его. — «Нет. Не было». Неужели он говорит так, чтобы меня защитить? Неужели и правда считает, что так будет лучше? Промолчать, то есть не сказать правду, а поступить так, как ему удобнее?