На высотах твоих - Артур Хейли

1. X. Уоррендер снимает свою кандидатуру, выступает в поддержку Дж. Хаудена.

2. Племянник X. Уоррендера (X. О'Б.) получает ТВ привилегии.

3. X. Уоррендер в кабинете Хаудена получает портфель по своему выбору (кроме иностр. дел и здравоохранения). Дж.X. может сместить X.У. только в связи с опрометчивым поступком либо скандалом. В последнем случае X.У. берет на себя всю ответственность, не впутывая Дж. X.

В конце были проставлены дата – девятилетней давности – и наспех нацарапанные инициалы обоих.

Харви Уоррендер тихо спросил:

– Убедились? Как я и говорил – срок действия не указан.

– Харви, – медленно проговорил премьер-министр, – есть ли смысл взывать к твоей совести? Мы были друзьями… – На миг голова его пошла кругом. Попади одна только копия в руки одного-единственного репортера – и она станет орудием казни. Никаких шансов объясниться, сманеврировать, спасти себя в политике – лишь разоблачение и позор. Ладони его вспотели.

Уоррендер отрицательно покачал головой. Хауден ощущал вставшую между ними неодолимую стену. Он предпринял еще одну попытку.

– Ты же получил свое. Харви. Больше, чем было обещано. Что же теперь еще?

– Скажу, я скажу! – Уоррендер подался вперед и заговорил яростным, свистящим шепотом:

– Дай мне остаться. Дай мне сделать что-нибудь стоящее. Может быть, если мы перепишем наш закон об иммиграции и сделаем это честно – скажем вслух обо всех тех вещах, что мы творим втихомолку… Может быть, тогда у людей шевельнется совесть, и они потребуют перемен. А может быть, нам только это и нужно – изменить наши повадки? Возможно, именно перемены нам и необходимы. Но чтобы приступить к их осуществлению, мы сначала должны проявить честность.

Хауден озадаченно затряс головой.

– Что-то я тебя не понимаю.

– Тогда попробую объяснить. Вот ты сказал, что я получил свое. Думаешь, меня только это и заботит? Думаешь, если бы такое было возможно, я не вернулся бы в тот день, чтобы никогда не заключать этого нашего соглашения? А знаешь, сколько ночей напролет я мучился без сна до самого утра, проклиная самого себя и тот день, когда я пошел на сделку с тобой!

– Но почему же, Харви?

– Я ведь продал себя, разве нет? – голос Уоррендера звенел возбуждением. – Продал себя за миску похлебки – совсем по дешевке. С тех пор я тысячу раз пожалел, что не могу вновь очутиться на том съезде и потягаться с тобой на выборах.

– Думаю, я все равно победил бы, Харви, – сочувственно произнес Хауден. На миг он ощутил прилив жалости к сидевшему напротив него человеку. “Грехи наши к нам и возвращаются в том или ином проявлении”, – мелькнула у него мысль.

– Я в этом не уверен, – проговорил Уоррендер. Он поднял глаза на премьер-министра. – Никогда не был до конца уверен в том, Джим, что у меня не было шансов сесть за этот стол вместо тебя.

"Вот так”, – подумал Джеймс Хауден. Как раз то, что он и предполагал, но, правда, и еще кое-что вдобавок. Угрызения совести плюс несостоявшиеся мечтания о триумфе и славе. Чудовищная, опасная комбинация. Устало он произнес:

– А не противоречишь ли ты сам себе? Говоришь, что проклинаешь наше соглашение, но тут же настаиваешь на соблюдении его условий.

– Хочу спасти все хорошее, что в нем заложено. А если позволю себя выгнать, мне конец. Поэтому так и цепляюсь. – Харви Уоррендер вынул платок и отер голову и лицо, обильно усыпанные каплями пота. Помолчав, добавил еще тише:

– Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы нас разоблачили. Мы ведь оба мошенники – и ты, и я. И тем самым, может быть, была бы восстановлена истина.

Это становилось опасным.

– Нет, – мгновенно среагировал Хауден. – Существуют куда лучшие способы, поверь мне.

В одном он теперь был абсолютно уверен – в психической неуравновешенности Харви Уоррендера. Им необходимо руководить, даже улещивать и уговаривать, если потребуется, как ребенка.

– Хорошо, – продолжал Джеймс Хауден. – Забудем об отставке.

– А закон об иммифации?

– Закон останется, как он есть, – твердо заявил Хауден. Уступки не могут быть беспредельными, даже в данном случае. – Более того, я настаиваю на том, чтобы были приняты какие-то меры в связи с ситуацией в Ванкувере.

– Я буду действовать по закону, – ответил Уоррендер. – Обещаю, что еще раз внимательно просмотрю все его положения. Но действовать стану по закону – и неукоснительно.

Хауден вздохнул. Придется довольствоваться хотя бы этим. Он кивнул, дав понять, что беседа окончена.

После ухода Уоррендера премьер-министр погрузился в раздумье, взвешивая так не ко времени свалившуюся на него проблему. Было бы ошибкой, решил он, преуменьшать угрозу его личной безопасности. Характер Уоррендера всегда отличался непостоянством, теперь же его неуравновешенность еще более усилилась.

Какое-то время Хауден пытался разобраться, как он вообще мог так поступить – столь легкомысленно и опрометчиво связать себя по рукам и ногам листком бумаги.., и это несмотря на юридическую подготовку и опыт, которые должны были бы предупредить его об опасности. Амбиции, однако, толкают человека на непредсказуемые поступки, побуждают его к риску, порой к чрезмерному риску; с другими это тоже случалось. Сейчас, по прошествии стольких лет, то, что он сделал, казалось диким и неразумным. Но в то время, влекомый амбициями, не предвидя того, что его ждет…

Самое безопасное, пришел Хауден к выводу, оставить Харви Уоррендера в покое, во всяком случае, пока. Его бредовые разглагольствования о том, чтобы переписать закон, не представляют неотложной проблемы, В любом случае подобная идея не найдет поддержки даже у заместителя Харви, а высокопоставленные чиновники умеют затягивать принятие мер, которые им не по душе. Да и без согласия кабинета министров новый законодательный акт принять невозможно, хотя прямого столкновения между Харви Уоррендером и другими членами кабинета допускать нельзя.

Так что все сводилось к тому, чтобы не предпринимать ничего и надеяться на лучшее – древняя панацея от всех политических невзгод. Брайану Ричардсону это, конечно, не понравится; этот политик явно ждал быстрых и жестких мер, но объяснить Ричардсону, почему Хауден ничего не может поделать, он не сможет. В то же время ситуация в Ванкувере, вероятнее всего, накалится, и сам Хауден будет обязан поддержать любое решение, которое примет министерство по делам гражданства и иммиграции. Что ж, об этом можно только сожалеть, но по крайней мере проблема эта не из самых серьезных и вызовет не слишком острую критику, с которой правительству уже не раз доводилось сталкиваться в прошлом, и, вне всяких сомнений, переживет оно ее и на этот раз.

Главное, о чем нельзя забывать, подумал Хауден, – первостепенная необходимость сохранения его собственной власти. От этого зависело столь многое – ив настоящем, и в будущем. Он просто обязан перед всеми остальными остаться у власти. В данный момент равноценной замены ему не существует.

Неслышно вошла Милли Фридмэн.

– Ленч? – спросила она своим низким контральто. – Прислать сюда?

– Нет, – покачал головой Хауден. – Мне нужно сменить обстановку.

Через десять минут премьер-министр в элегантном черном пальто и шляпе а-ля Иден <Антони Идеи (1897 – 1977) – премьер-министр Великобритании в 1955 – 1957 гг.> быстро шел к башне Пис-тауэр, где располагался парламентский ресторан. Стоял ясный холодный день, колючий воздух бодрил кровь; асфальт проезжей части и тротуара, разделенных между собой снежными сугробами, быстро подсыхал под зимним солнцем. Хаудена охватило ощущение здоровой силы и безмятежного благополучия, он сердечно отвечал на уважительные приветствия встречных. Инцидент с Уоррендером уже отступил далеко на задний план, его оттеснили куда более важные вещи.

Милли Фридмэн перекусила сандвичем и кофе прямо на рабочем месте, что вошло у нее почти в ежедневную привычку. Затем прошла в кабинет премьер-министра со стопкой документов, из которых она предварительно изъяла те, что могли подождать. Милли положила их в корзину, помеченную надписью “Входящие”. Весь стол был завален бумагами, но приводить их в порядок Милли не стала, зная, что в разгар рабочего дня Джеймс Хауден любил, чтобы у него на столе все сохранялось в неизменном виде. В глаза ей бросился лежавший отдельно чистый лист бумаги. Перевернув его, Милли обнаружила, что это фотокопия.

Ей пришлось перечитать текст дважды, чтобы понять содержание. Когда до нее дошел смысл прочитанного, Милли поймала себя на том, что вся дрожит от сознания чудовищной важности попавшего ей в руки документа. Он объяснял многое из того, что все эти годы оставалось ей непонятным: съезд.., победа Хаудена.., ее собственная утрата…

Листок бумаги в ее руках, понимала она, таил в себе также конец двух политических карьер.

Но почему он оказался здесь? Он явно фигурировал в беседе.., сегодня.., во время встречи премьер-министра с Харви Уоррендером. Но для чего? Что это давало любому из них? И где оригинал? Мысли ее обгоняли одна другую. Вопросы, которые Милли задавала сама себе, пугали. Она уже пожалела, что перевернула этот злосчастный лист бумаги, лучше бы ей ничего об этом не знать.