Стоять в огне - Богдан Сушинский

– До сих пор меня ни о чем не спрашивали, – произнес Гуртовенко, едва выговаривая слова. – Только били. И ни о чем… Били и ни о чем… Я отвечу…

– Неужели никто не вел допрос?! – изумился Роттенберг. – Это им так не пройдет. Хотя, если по правде, мы ведь специально подбираем сюда молчаливых парней. Ничего не поделаешь: такая работа. С какой целью тебя засылали в партизанский отряд?

– А разве вы не знаете?

– В общих чертах. Меня интересует, какое конкретно задание дал тебе лично Штубер.

– Я должен был прижиться в лагере. И ждать указаний.

– Со временем ты должен был перейти в отряд Беркута?

– Нет. Возможно, такое задание имел Звонарь. Я точно не знаю, я так думаю…

– Беркут встречался с вами? Разговаривал?

– Да.

– Что его интересовало?

– Я должен был осуществлять связь между его группой и отрядом «Мститель». Он спрашивал, кто я, откуда. Хотел убедиться, что я действительно бывший пленный, а не ваш агент.

– Но ты считаешь, что он подозревал тебя?

– Кажется, подозревал. Ведь только что раскрыли Звонаря.

– Как это произошло?

– Не знаю. Он должен был выдавать себя за пленного, побывавшего в крепости. В отряде Беркута, должно быть, кое-что знали об этой особой группе пленных.

– И на каких условиях ты согласился на предложение Беркута?

– Я не согласился бы ни на какие. Да Беркут и не предлагал бы.

– Почему не предлагал бы? Почему, Сова, он не предлагал бы?! Ведь он бывал в крепости. Встречался со Штубером. Выдвигал свои условия. Только не вертись, как лиса в капкане, говори правду! Как он раскрыл тебя?! Звонарь опознал?! Да говори же, говори!!

– Господин офицер, вы не знаете этого ирода Беркута. Если бы они раскрыли меня – сразу бы и повесили. На одном суку со Звонарем. Можете замучить меня, если вам так нужно. Но только я говорю правду.

Какое-то время они молча глядели друг другу в глаза. Роттенберг – сдерживая в себе желание наброситься на узника, Гуртовенко – с решимостью обреченного, сделавшего все для своего спасения и теперь полагающегося лишь на волю случая, на собственную судьбу. И, быть может, только эта решимость удержала эсэсовца, убедив его в бессмысленности дальнейшего допроса.

– Скажу откровенно: ты не убедил меня, что не завербован Беркутом. Но в конце концов какое это имеет значение? Все равно ведь повесим. А можем и помиловать. Правда, существует еще один вариант. Отпустить к партизанам. Но при этом настолько скомпрометировать, чтобы они сразу же повесили тебя как предателя. У наших людей есть опыт в таких делах, можешь мне поверить. Какой из этих трех вариантов тебя больше устраивает?

– Я хочу служить рейху. Так же преданно, как и служил.

– Значит, хочется жить? – зло усмехнулся Роттенберг. – Неоригинально. Слушай меня внимательно, Сова. Я дарю тебе то, за что ты так цепляешься, и ты вернешься в отряд Штубера. Но отныне обязан информировать меня, лично меня, обо всем, что там делается. Разговоры, настроение, любые чрезвычайные события. Меня будет интересовать все, абсолютно все. Но особенно – игра Штубера с Беркутом. Ты понял меня?

– Что же тут непонятного?

– Может случиться так, что Штубер еще раз уговорит Беркута встретиться с ним. Твоя задача – сообщить, когда и где состоится эта встреча. Или хотя бы что она состоится. Но если обмолвишься о нашем разговоре хоть одним словом…

– Не обмолвлюсь, господин офицер. Это исключено. Век не забуду вашей доброты.

Едва успели увести Гуртовенко, как позвонил Штубер.

– Мы уже можем получить вашего пациента, господин штурмбаннфюрер?

– Хоть сию минуту.

– Он так ничего и не сказал?

– Бывают случаи, когда признаваться не в чем. Но все равно часы, проведенные у нас, запомнятся ему надолго. А вообще советую присмотреться к этому Сове. Человек с характером. Такого агента можно использовать рациональнее, чем вы это делали до сих пор.

«Вот как? – подумал Штубер. – “Использовать рациональнее…” Ясно. Просто до сих пор вы, господин штурмбаннфюрер, не имели в моем отряде своего агента…»

– Воспользуюсь вашим советом, господин штурмбаннфюрер. Не каждому из моих рыцарей удается получить такую рекомендацию.

Роттенберг понял, что Штубер разгадал его ход, однако это не слишком огорчило его. Может, оно и к лучшему. По крайней мере есть гарантия, что не решится убрать этого Сову. Побоится вызвать еще большее подозрение гестапо.

– Его привезут в крепость. У нас слишком мало места, чтобы вы могли устраивать здесь курорт для своих недоумков.

Когда через некоторое время Сова вновь предстал перед Штубером, тот лишь окинул его презрительным взглядом и, обращаясь к сопровождавшему Гуртовенко эсэсовцу, процедил:

– В отряд Зебольда. А затем – к партизанам.

38

Когда однажды, поздно ночью, в отряд неожиданно вернулся Гуртовенко, лейтенанта это поразило. Гуртовенко не имел права появляться в отряде без особого распоряжения. Вот так просто взять и вернуться в лес – значило раскрыть себя перед гестапо. То есть теперь Гуртовенко как партизанский агент уже не существует.

– Что случилось, Сова? – довольно холодно встретил его Беркут, когда этого пилигрима привели к нему в землянку. Лейтенант умышленно назвал его по кличке, присвоенной Гуртовенко фашистами. У него было основание подозревать, что вернулся этот человек не без подсказки Штубера.

– Я понимаю, что мне не стоило появляться здесь. Но вы должны выслушать меня.

– Да уж никуда не денемся – выслушаем. Присядьте, Сова, и не торопитесь. Говорите вдумчиво.

Гуртовенко не сел, а буквально свалился на скамейку и, поскольку целую минуту, как целую вечность, он просидел молча, Беркуту показалось, что так, сидя за столом, этот человек и уснет. Лицо его было исцарапано ветками, одежда и руки – в грязи, волосы, словно пеплом, усыпаны сероватой хвоей…

«Ну что ж, – сказал себе Андрей, внимательно присматриваясь к Сове, – независимо от того, что привело его сюда в столь поздний час, путь в отряд оказался для него нелегким». Однако с расспросами не торопился.

– Я не буду пересказывать, как меня встретил Штубер, – заговорил Гуртовенко лишь после того, как приведший его Отаманчук поднес флягу с трофейным шнапсом. – Это долгий разговор.

– Рассказать все равно нужно будет, – заметил Беркут. – Но, конечно, не сейчас.

Ему почему-то показалось, что Сове просто-напросто не хочется воспроизводить свои беседы со Штубером, в гестапо или где там еще допрашивали его.

– Командиры «Чапаевца» и «Мстителя» далеко отсюда. Лучше бы сразу послать за ними.

– Сейчас они будут здесь, – спокойно ответил Беркут и едва заметно кивнул Отаманчуку. Тот сразу же вышел из землянки.

– Немцы готовят большую карательную операцию. К вашему лесу стянуты все окрестные гарнизоны немцев, румын и полицаев. Но это еще не все. С эшелона, идущего на фронт, немцы сняли целый пехотный батальон. Плюс два батальона румын прибыло из-за Днестра. Я узнал об этом совершенно случайно. Подслушал разговор немецких офицеров. Поначалу они меня попросту не заметили, а заметив, не пристрелили только потому, что, очевидно, решили: все равно этот полицай ни черта по-немецки не смыслит.

– Понял, Гуртовенко. Спасибо за сведения. Когда следует ждать все это войско?

– Об этом они не говорили. Но думаю, уже сегодня на рассвете. Если батальон сняли с эшелона, тянуть с операцией не станут. Тем более что у них все готово. Лес оцепили так плотно, что, если бы не форма полицая, мне бы сюда не пробраться.

Громов задумчиво взглянул на снова появившегося в дверях Отаманчука, который был теперь комиссаром их небольшого разведывательно-диверсионного партизанского отряда.

Тот кивнул: мол, гонцы посланы, – однако на бессловесный рапорт его лейтенант никак не отреагировал. В достоверности того, что рассказал Гуртовенко, Андрей не сомневался. Разведчики уже докладывали, что лес блокирован десятками постов и засад. И что в окрестных селах и хуторах появилось много полицаев, переброшенных из соседнего района.

– Я пришел с оружием, – вновь заговорил Гуртовенко. – Бой приму вместе с вами.

– Божественный порыв. Но дело в том, что бой у нас есть кому принимать. Лучше скажите, существует ли реальная возможность вернуться к немцам, чтобы продолжить игру?

На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Громов понял, что этого вопроса Гуртовенко и ждал, и боялся.

– Если честно, мизерный шанс выкрутиться из этой ситуации, конечно, есть. В конце концов, можно придумать что-нибудь такое, чтобы объяснить свое отсутствие. Только не могу я больше. Нет сил моих, лейтенант. Боюсь. Да и кто мне потом поверит? Вдруг с тобой что-то случится, кто потом подтвердит, что я работал на партизан? Нет, Беркут, можешь судить меня, но… Как видишь, я был там не зря. Пригодился, помог. Но сколько же можно… по лезвию? Все! Хочу быть вместе со всеми.

Беркут вопросительно взглянул на Отаманчука. Тот пожал плечами и задумчиво крякнул. Очевидно, тоже почувствовал: требовать от Гуртовенко, чтобы он вернулся к фашистам, уже не имеет смысла.