Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

— А как же ты нетрезвый на машине, подполковник?

— Так у меня же машина оперативная, кто же меня остановит? Вот, сейчас похмелюсь еще и поеду в тюрьму.

— Не надо в тюрьму, теперь другая программа, — сказал чекист. — Перестань ломаться, Тульский, сядь и выпей чаю.

— Премного обяжете, — сказал Тульский, но полчашки остывшего уже чаю все-таки выпил. — А то я хотел Лудова сейчас уже в камеру к бандитам перевести. Или к петухам лучше, а? Какие будут распоряжения, товарищ командир?

— Ну-ка кончай комедию ломать! — повысил голос Кириченко. Но потом он сразу опять преобразился и заговорил скороговоркой, улыбаясь, как будто с рекламы про чистку зубов: — Слушай. Судья ложится в больницу с язвой, но с понедельника. Присяжные об этом пока не знают, Лудов тем более, и незачем его сейчас дергать, пусть спит спокойно. Эльвира с завтрашнего дня идет на обострение и начинает про убийство, это как ты и хотел. А Лудов пусть вываливает все, что хочет, про Пономарева. Потом судья сляжет с язвой недели на три, присяжные разбегутся: лето, у кого дача, у кого что, не может быть, чтобы они обратно собрались. Других наберем. К этому надо будет уж более серьезно отнестись, ты понял, Тульский? А стратегия защиты будет по второму разу уже понятна. Все-таки умнейшая женщина Марья Петровна, и как с ней генерал наш живет?

— Здорово! — сказала прокурорша, которая все это уже слышала и которой было жарко, — Только хорошо бы еще судью сменить.

— Ты раньше вообще чем думала? — сказал Тульский, — Как можно было дело такое такому судье расписывать, это же вообще соображения не иметь.

— Да дело вроде обыкновенное, — сказала она, оправдываясь. — А судья только что из Саратова, без квартиры. В нормальном суде нормально бы все прошло. Все присяжные эти твои. Ублюдки. Ничего не понимают, а лезут.

— Да они-то как раз понимают, хотя они такие же мои, как твои, — сказал Тульский. — Это кто-то другой что-что путает. Насчет Британских Вирджинских островов.

— Ага, об этом тебе твой Майор все-таки рассказал, — заметил Кириченко и снова переменился, похолодел глазами, — Вот насчет этой записки я и хочу к тебе обратиться. Она у судьи в кабинете где-то. Надо сделать так, чтобы ее там не было.

— Поручение в письменном виде, пожалуйста, через руководство, — сказал опер.

— Да ты что, Тульский? — поймался на его провокацию полковник и сразу понял, что поймался, но было уже поздно.

Опер плюнул на расческу и поправил волосы, словно навек прилипшие к его плеши и совершенно в этом не нуждавшиеся.

— А тогда хрен в душу! — сказал он торжествующе, убирая расческу в карман, — Хватит уж дурака из меня делать. За адвокатом следить или там подсудимого чтоб изнасиловали в следственном изоляторе — это еще туда-сюда, а вот чтоб у судьи из кабинета записки воровать — это уж, пожалуйста, без меня. Я могу быть свободен?

Он встал и, не прощаясь, вышел из кабинета.

— Правда, что ли, пьяный? — пожал плечами Кириченко, — Поди догони его, Эля, чтоб он там чего не натворил. Да и не надо с ним отношения все-таки портить, ты, может, поворкуй как-нибудь там по-женски…

Понедельник, 3 июля, 20.30

«По-женски!..» — кипела на ходу прокурорша, повторяя про себя последние слова этого болвана в розовом галстуке, делавшем выражение слишком моложавого лица чекиста совсем как у манекена. Разве что для конспирации можно было такой галстук к такой морде прицепить, чтобы замаскироваться под альфонса в кабаке. Когда бы они еще вспомнили, что она женщина. Ездят только, как на танке, а тут, понимаешь, «по-женски» с ними поговорить! Эльвира догнала Тульского у выхода из подъезда, и они вместе вышли на улицу мимо застывших на посту двух деревянных прапорщиков.

— Ну это же не ты прокололась с Британскими Вирджинскими островами, — сказал Тульский сочувственно. — Сами же туда эту бумагу загнали, а мы теперь отдувайся.

Прокурорша, перекинув надоевший ей китель через руку, посмотрела на него как будто даже с благодарностью. Вообще-то он был настоящий мужик и воин, не то что паркетный чекистский полковник. Они уже спустились по улице ниже, где у тротуара была припаркована новенькая «Ауди». Прокурорша достала из сумочки брелок, машина, пискнув, словно узнавшая хозяйку кошка, подмигнула фарами.

— Ну что, сыщик, подвезти?

— Моя тачка за углом, — сказал Тульский. — Ну не такая, конечно. Такие только бедным прокурорам где-то по дешевке раздают.

— Ладно, не дерзи, подполковник, — миролюбиво сказала прокурорша и вдруг предложила: — Тульский, поедем куда-нибудь выпьем, в какое-нибудь хорошее место, надоело мне это все, сил моих больше нет.

Он уже почти повернулся, чтобы отмахнуться на ходу, но тут неожиданная мысль пришла ему в голову, а надо сказать, что Тульский, как всякий настоящий опер, любил не только продуманность в комбинациях, но и их подчас спонтанность.

— Где это ты будешь выпивать в твоем скоморошьем наряде? Где этот ресторан? — весело спросил он. — Хотя я бы тоже добавил, не люблю я этих… — Он махнул на Большой дом. — Ладно, вот что: поедем сейчас к моему другу, я его, может, как раз чем-то тут немного обидел, вот и выпьем с ним. Давай садись.

Сам он, не ожидая приглашения, уже открыл ближнюю дверцу и плюхнулся на пассажирское сиденье «Ауди».

— Что это еще за друг? — подозрительно спросила прокурорша, впрочем, не так чтобы категорически возражая.

— Увидишь. В магазин сейчас один по дороге заедем, водки хорошей подешевле возьмем. Или ты только коньяк пьешь как дама?

— Да почему коньяк, мы с тобой в каких органах работаем-то? — сказала она. — А все-таки скажи, что задруг? Он свой?

— Супер! Трогай, — сказал он, хотя она и так уже отъехала от тротуара. — Зяблик его зовут, который без ноги. Нет, правда, он настоящий друг, я не вру.

— Да ты что, он же присяжный! — испуганно сказала прокурорша, уже переставляя ногу с газа на тормоз, но еще не начиная тормозить.

— Ну и что же, что присяжный? Если присяжный, то он что же, не человек? Да мы выпьем только и поговорим, что ты испугалась-то? Тебе же нужен с ними контакт? Вот ты его сейчас и поимеешь.

Понедельник, 3 июля, 20.30

По пути домой присяжный Ивакин не удержался и, изменив маршрут, завернул в зал игральных автоматов неподалеку. Уж очень ему хотелось такой телефон, как у Розы, а возможность найти на него деньги была только одна: выиграть. Сегодня ему везло, жетоны так и сыпались со стуком и звоном где-то в железном чреве однорукого бандита, толпившиеся за высоким стулом завсегдатаи и болельщики дышали в шею и одобрительно гудели.

— Пора снимать кассу, — посоветовал один из них, очевидно давно знакомый с Ивакиным, — Не спугни фарт.

— Рано, — сказал Шахматист, нажимая кнопки автомата и не отрывая глаз от барабана — там в окошечке вертелись какие-то геометрические фигуры и вишенки. — Мне много надо.

— Сколько?

— Восемьсот баксов.

— Ого! — уважительно сказал болельщик, тоже не отрывавший от барабана глаз. — Столько здесь не заработаешь. Это в рулетку надо.

— Знаю, — сказал Шахматист, выгребая из кассы автомата еще груду жетонов.

Понедельник, 3 июля, 21.00

— Между нами, ты ему нравишься, — говорил Тульский, увлекая Эльвиру, которая несла китель в руках, на второй этаж по темноватой и давно не ремонтированной лестнице. — Тем более важно найти с ним контакт и его убедить. Нас как учили? Дело прежде всего! Любой ценой.

Он уже звонил у дверей квартиры Зябликова, в другой руке у него был пакет, а в нем звенели две большие бутылки водки и тренькали консервные банки. Зябликов открыл, не спрашивая кто, человек он был не робкий, хотя держался рукой за косяк: протез он дома сразу отстегивал и прыгал на костылях, чтобы дать своей культе отдохнуть, а вторая, пустая, штанина у него просто болталась в пяти сантиметрах от пола.

— Здорово, Рязань косопузая! — весело закричал Тульский, подпихивая прокуроршу в дверь, чтобы не оставить им обоим времени для неуместного жеманства.

— Ну, проходите, — сказал Зябликов и запрыгал на костылях в кухню. Если он и материл сейчас про себя боевого товарища, то внешне не показал этого никак.

Кухня у бывшего майора была холостяцкая, но удобно устроенная и чистая, а что было у него в комнате, Эльвира могла только догадываться, тем более что, судя по обстановке, жил Зябликов в основном именно в кухне. Во всяком случае, здесь, а не в комнате стояли на полке над уютно потертой оттоманкой зачитанные книжки, в том числе строевой устав Вооруженных сил, подгоревший с обреза у одного угла, и висели старые фотографии — некоторые, чаще армейские, где много народу, были в рамках, а другие просто пришпилены булавками к старому ковру.

Тульский, как всякий настоящий опер, прекрасно чувствовал паузу, когда она бывает нужна, а когда недопустима. Он уже мельтешил вокруг стола, доставая и разливая в стаканчики водку, вовлекая в эту деятельность прокуроршу, которая уже тоже послушно резала колбасу. Тульский тем временем восклицал и крякал, трещал что-то подходящее к делу, но ничего не значащее.