Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

— За что? — спросил Кузякин, хотя и так было понятно за что.

Не только он хорошо знал своего бывшего шефа, но и Шкулев неплохо знал его. Он тоже, когда хотел, умел быть наблюдательным, опыт у него был немалый.

— Ну что ты спрашиваешь, Кузя, что ты ломаешься, как целка валдайская? — Шкулев с расстановкой налил себе коньячку, выпил и продолжал, погримасничав и облизав губы: — Значит, ты хочешь истины, но за истину денег не платят. Мы же с тобой не профессора философии и не священники, Кузя. Ты, видишь ли, ни с того ни с сего стал брезглив, говоришь, что не хочешь врать, но ведь ничего другого ты не умеешь, как и я, впрочем. — Он внимательно смотрел на Журналиста, который отводил глаза, но тем яснее Шкулев видел, что его слова попадают в цель, — Хотя тебе сейчас никто и не предлагает врать. Тебе предлагают деньги за справедливый обвинительный вердикт. Бери, Кузя. Ну?

— По всем пунктам? — решил уточнить Кузякин. — Там же четыре пункта обвинения: контрабанда, мошенничество, отмывание доходов и убийство.

— Ну, я же сейчас не буду с ним уточнять по телефону, — сказал Шкулев.

— Надо бы уточнить, — сказал Кузякин, но тут же сам испугался, что заманчивое предложение может и пролететь мимо. — Если он в самом деле Пономарева убил, тогда можно взять, это дело более или менее чистое.

Шкулев прекрасно понимал все переживания своего бывшего подчиненного, с которым они решали денежные вопросы, конечно, не в первый раз. Всякие такие нравственные колебания он для себя давно определял как ханжество, но допускал, что они тоже могут сыграть свою роль, и рыбка может сорваться с крючка вместе с его собственной долей. Поэтому Шкулев решил Кузю все-таки дожать:

— По телефону я уточнять не буду, но, думаю, так. Им же важно, чтобы Лудов этот в принципе сидел, неважно за что. Поэтому если весь пакет обвинительный, то пять, а если только по убийству, то, допустим, три.

— Логично, — согласился Кузякин. — Давай четыре за убийство, если они его нам сумеют доказать. А там, — добавил он, подумав, — может быть, и пять за все.

Чем больше Кузя терзался и корчился, деля в уме шкуру еще не убитого ими медведя, тем больше Шкулев, которому две или три тысячи не были так уж позарез необходимы, получал удовольствие: ему нравилась эта игра в муки совести.

— А как ты докажешь, — решил он развить тему, над которой, видимо, задумался уже и сам подопытный кролик, — как ты докажешь, как именно ты проголосовал? Ведь вас там двенадцать, и голоса в общей корзине? Значит, человек Тульского, который там есть, и уж наверное не один, должен будет следить, как ты голосовал? А ты, в свою очередь, за ту же сумму будешь следить, как проголосовали другие?

— Ну, наверное, — сказал Кузякин, ломаясь не столько уже даже от соблазна, сколько от всей этой сложности. — Конечно, в совещательной комнате все друг у друга перед глазами.

Шкулев подумал и налил себе еще, выпил и аккуратно поставил рюмку. Он уже не сомневался, что Кузякин проглотил наживку и никуда не денется с крючка.

— Ну вот что, Кузя, не морочь мне голову. Мы же должны понимать, за что тебе платят. Им важен не только твой голос, там таких голосов двенадцать, твой не лучше, чем любого другого болвана. Они хотят купить побольше за одну и ту же цену. И платят именно тебе, а не каким-то уродам, потому что у тебя голова, ты можешь повлиять. Поэтому ты уж подумай сам, сколько и за что брать и как отчитываться. По какому пункту обвинения ты соберешь больше шести голосов, по тому и получишь, если еще сумеешь доказать, что кого-то, кроме себя, убедил.

— Ну уж нет, так я не согласен, — завелся Кузякин. — Так у меня вообще никаких гарантий, давай-ка три штуки вперед…

Шкулев довольно захохотал:

— Продал ты свою истину, Кузя! Ну правильно, я согласен, за совесть деньги вперед надо платить, иначе потом это уже не совесть, а так, рядовая сделка!

Тут уже и Кузякин понял, что в капкане, и потрогал резинку на хвостике.

— Короче, четыре за убийство, если они сумеют его доказать, но две вперед, а если за все, то пять, — сказал он.

— Давай-ка лучше выпьем, — сказал Шкулев. — Тут без пол-литра не разберешься.

— Да на машине я. Попадусь — из присяжных выгонят как минимум.

— Отмажут, — засмеялся Шкулев. — Ты им теперь нужен. Впрочем, ладно, как хочешь. Печать на пропуск у Наташи не забудь поставить.

— А когда деньги? — спросил Кузякин.

— Как будут, я тебе перезвоню.

— А твоя доля сколько?

— А это уж не твое дело, Кузя.

Когда Кузякин ушел, Шкулев подошел к двери, убедился, что его спина мелькает уже в конце длинного, как взлетная полоса, коридора, и снова взялся за телефон.

Понедельник, 3 июля, 19.00

В принципе, Тульскому в баре говорить с Зябликовым тоже было уже больше не о чем, если не пускаться в военные мемуары, но тогда пришлось бы брать еще водки. А ему надо было успеть на встречу к руководителю следственной группы, причем туда надо было еще доехать на машине и появиться более или менее трезвым.

— Что-то не звонит, уламывает, наверное, — сказал Тульский, колеблясь, выпить ли последнюю рюмку водки сейчас или оставить на потом, когда Шкулев сообщит ему по телефону результат, в котором он, в принципе, мало сомневался. — А мне в Большой дом надо еще. Вызывают. — Он насмешливо поднял палец вверх. — Опора империи, холодный ум, чистые ноги. Ну, если они меня дурили с этими компакт-дисками… А в Тудоев к Кольту я, пожалуй, все-таки съезжу.

— Во-первых, Кольт все-таки наш, а получается, что я тебя на него навел, — сказал Майор. — Некрасиво. Во-вторых, он тебе все равно ничего не скажет, ты же мент.

— Ну, кому мент, а кому боевой друг. А потом, я же в убойном отделе, я не ОБЭП, мне-то что, так только, поговорить по-дружески.

— А тогда зачем? — с интересом спросил Зябликов. — Дело твое по убийству уже в суде, ты что его, из суда теперь отзывать будешь?

— Да нет, просто так, для себя, — сказал Тульский.

— Но правды же нет? — уточнил Зябликов. — А вот Журналист говорит, что есть и хочет быть узнанной. Он знаешь, как говорит? Что она помимо нас через нас вылезает, в этом даже и заслуги нашей никакой нет. Вот ты и собрался в Тудоев.

— Ну и демагог ты, Зяблик, — искренне поразился подполковник. — Гляди, научился там, в суде. Да, может, я еще и не поеду. Может, это я так, спьяну сказал.

Наконец в кармане у него затренькала трубка, он поднес ее к уху и долго молча, но гримасничая и поддакивая выслушивал сообщение. Глаза у его друга Зябликова стали такие, словно он наблюдал за Тульским из окопа.

— Следственный эксперимент прошел успешно, — сказал наконец Тульский, но почему-то без особой радости, пряча трубку в карман. — Он сказал, что возьмет. Мол, если убийство будет доказано, то почему же не взять? Тут тебе и правда, и деньги в одном флаконе. В общем, разумно он рассудил.

— А если не доказано? — потемнев лицом и подумав, спросил Зябликов.

— То есть как не доказано? — переспросил Тульский. — Там железно доказано все, я же тебе говорил. А если бы даже и были чуть-чуть какие-то сомнения… Я же знаю людей, Зябликов. Вот тут правда, — показал он на одну кружку, — а вот тут деньги. Если тут, в этой кружке, деньга, то можно чуть-чуть… — Он ударил кружку о кружку и засмеялся, — Я же говорю, что Бог — это всего лишь только деньги. Выпьем, Зяблик. Горько! Горько, самый черный пояс без ноги! А хочешь, я тебя с сисястой прокуроршей познакомлю, она же тебе нравится? Денег у меня нет тебе дать, но тебе же тоже должно что-нибудь достаться по справедливости. Хочешь, Зяблик, а? Выпьем…

Понедельник, 3 июля, 20.00

Тульский ехал в Большой дом через пробки долго, он все-таки не лихачил за рулем выпивши, да и не спешил. За окном кабинета Кириченко, которое выходило на оживленную улицу внизу, уже начинало не темнеть, но чуть вечереть.

— Чай уже выпили весь, — сказал хозяин, когда он вошел. — Что так долго?

— Вы же сами меня в изолятор к подсудимому посылали, — сказал Тульский. Он покосился на прокуроршу, которая сидела в расстегнутой до верха синего бюстгальтера белой блузке, и вспомнил, как восхищался этим бюстом его друг майор Зябликов, только что покинутый им не в лучшем настроении.

— Ну и как подсудимый? — с деланым безразличием спросил чекист.

— Так не доехал я до него, товарищ начальник, — отчитался Тульский.

— Почему? — спросил Кириченко, начиная подозревать, что милицейский опер ему просто хамит. — Вы что, Тульский, выпивши?

— Так я с агентом своим и нажрался, поэтому и до тюрьмы не доехал.

— Это хромой, что ли, твой агент? — презрительно спросила прокурорша. Она же не знала, корова, что нравится присяжному как женщина, а то, может, и отозвалась бы о нем как-то более душевно.

Тульский уже собирался ответить что-то колкое на эту тему, но Кириченко решит сделать попытку вернуться к нормальному разговору и махнул на прокуроршу рукой.

— А как же ты нетрезвый на машине, подполковник?

— Так у меня же машина оперативная, кто же меня остановит? Вот, сейчас похмелюсь еще и поеду в тюрьму.