Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

И брат де ево, Иван, уведал, что то смертное убивство учинилось, пошед первой надесят каманды к сотскому Осипу Михайлову, и о том убивстве на него, Метлу, объявил. И пришел тот сотской от рогаток с караульными, и ево, Метлу, и мертвое жены ево тело взяли, и привезли в съезжий двор в первую надесять команду».

Тогда же в Сыскном приказе преступник был осмотрен и в деле появилось описание его внешних данных: «…он, Метла, явился подозрителен — пытан, росту среднего, глаза карие, волосы на голове темно-русы, борода и ус небольшие изрыжа». После наведения справок выяснилось, что за последние три года он трижды содержался в Сыскном приказе, неоднократно подвергался пытке, а около полугода назад как вор-рецидивист подлежал суровому наказанию, но был освобожден по «милостивому» императрицыну указу. 3,29 апреля и 14 мая 1745 года Ивана Метлу пытали (поднимали на дыбу и били кнутом соответственно 25, 20 и 25 раз). Под пыткой он показал то же, что на допросе: «…жене своей Парасковье Ивановой поколоние ножем учинил подлинно без умыслу, а в других убивствах и воровствах ни в чем не винился»[297].

В пятницу 17 мая 1745 года в Сыскном приказе решалась его судьба. Члены присутствия, коллежский советник Петр Богданов и коллежский асессор Егор Непеин, в этот день приехали на работу в седьмом часу утра и заслушали пять докладов, в том числе о «суконной фабрики компанейщика Романа Журавлева ученике Иване Метле». Судьи приказали «означенному Метле за убивство жены своей без умыслу учинить наказание бить кнутом и сослать ево в ссылку в Оренбурх на поселение»[298].

Сын иконописца Иван Серков

Одним из самых опытных воров Москвы был Иван Яковлев сын Серков по прозвищу Жегала. В реестре «мошенников», составленном Иваном Каином, его имя стоит на первом месте, что не могло быть случайностью. Когда днем 29 декабря 1741 года Каин с солдатами вышли на Красную площадь, Серков был схвачен, но по дороге в Сыскной приказ ему удалось вырваться и скрыться. На следствии по доносу Каина служащие Сыскного приказа хорошо запомнили имя Ивана Серкова: многие выданные и пойманные Каином воры, давая признательные показания, не забывали упомянуть о Яковлеве. Например, сорокалетний «мошенник» Иван Голый на допросе показал: «…тому ныне з год он, Голой, спознался Большого суконного двора с учеником… Иваном Яковлевым, которой живет в Хлебенной улице своим двором… И оные товарыщи ево с ним, Голым, ходили мошенничать в разных местах»[299].

Но впервые арестовать Серкова удалось только летом 1746 года. Тогда Ванька Каин по показанию вора Гаврилы Рыжего поймал целую группу профессиональных преступников, своих былых приятелей. Все они признались в систематическом совершении краж на протяжении многих лет, а также дали подробные автобиографические сведения. Но показания Ивана Серкова наиболее откровенны. На тот момент ему было около пятидесяти восьми лет, и значительная часть его долгой по тогдашним временам жизни, как следует из его же рассказа, была связана с преступным миром и воровской деятельностью. На допросе в Сыскном приказе в августе 1746 года, после длинного перечисления совершённых в недавнее время краж, Иван признался, что с момента побега с Большого суконного двора более десяти лет назад (то есть около 1736 года) он «чинил воровства в торговых банях кражу деньгам и платья… повсядневно, кроме тех дней, в которые бань не топят… А имянно де ему, Серкову, сколько он со означенными товарыщи и один собою в объявленные десять лет в торговых банях чинил кражу деньгам и платья за множеством того воровства своево… показать ему никак невозможно»[300].

Служащим Сыскного приказа нечасто приходилось слышать такие откровенные признания. Наверное, поэтому они занесли в протокол допроса описание внешности Ивана Яковлева, которое предоставляет нам уникальную возможность мысленно нарисовать портрет этого вора: «…а приметами ростом средней, лицеем беловат, продолговат, нос прям, глаза серые, на правом глазу бельмо, на голове волосы светло-русые с сединой, борода и ус седые, окладистая, небольшая»[301].

Возможно, во времена Ваньки Каина Иван Яковлев сын Серков был самым пожилым, опытным и, наверное, авторитетным вором Москвы. К счастью, обнаружились документы, подтверждающие и значительно дополняющие автобиографические показания: подробные сведения о его отце (десяток документов); две «сказки» 1732 и 1739 годов самого Ивана Яковлева, поданные им во время опроса «фабричных» Большого суконного двора; информация о его дворе и соседях из переписной книги московских дворов 1737 года и др. На основе всех этих материалов выстраивается картина жизни этого колоритного персонажа преступного мира Москвы XVIII века.

Иван Яковлев сын Серков родился в семье иконописца Оружейной палаты Московского Кремля Якова Прохорова между 1685 и 1687 годами: в «сказке» 1732 года он назвался 47-летним, в «сказке» 1739-го указал, что ему 52 года, а в протоколе допроса в 1746-м записано, что ему 58-й год[302].0 его отце известно, что в 1679 году он участвовал в росписи церкви Спаса Нерукотворного образа. Иконописцы в XVII веке делились на две категории — жалованные (находились в штате Оружейной палаты и получали годовое жалованье) и кормовые (получали поденный корм в период выполнения заданий Оружейной палаты). Последние, в зависимости от квалификации, подразделялись на три статьи. Яков Прохоров был отнесен к третьей статье[303].

Он был в числе нескольких десятков иконописцев, в 1670–1680-х годах поселенных в Земляном городе возле Серпуховских ворот. Судебные документы Оружейной палаты показывают, что Яков Прохоров постоянно ссорился с соседями. Так, в октябре 1690 года кормовой иконописец Ивашко Медведев обвинил его в «жены своей в срывном ис хором ево в окошко какошнике жемчужном по цене в десять рублев». Правда, 22 ноября Медведев и Прохоров подали в Оружейную палату совместное челобитье, в котором заявили, что «ныне они в тех искех, не дожидаясь вершенья судного дела, помирились и впредь друг на друга ни в чем не челобитчики».

Соседом Якова Прохорова был также ученик Симона Ушакова Ларион Сергеев, который был выставлен кандидатом на вакантное место жалованного иконописца еще в 1678 году, когда сам Ушаков «с товарищи сказали по евангельской Христовой заповеди», что Ларион «иконописное письмо пишет самое доброе мастерство», но определен в эту категорию только в 1690-м. Сергеев постоянно конфликтовал с отцом Ивана Серкова. В тот же день, когда Прохоров помирился с Ивашкой Медведевым, он «подал приставную память… на Лариона Сергеева в насмешной огородке заборов и в разорении сада ево в четырех яблонях садовых, да в семи сломленных прививках, да в пятидесят почках по цене во ш[ес]ти рублех с полтиною». А 29 апреля следующего года уже Ларион Сергеев бил челом на Якова Прохорова: «…живет де он, Янка, с ним в ближнем соседстве и чинит де ему многие обиды, и впредь де он хвалитца на него боем и всякими лихими словами и подметом. И великие государи пожаловали б его, велели челобитье его и явку записать, чтоб ему от него, Янки, всякого его лихого умысла и напрасно в разореньи не быть». Спустя всего 16 дней, 15 мая 1691 года, на Прохорова жаловался уже другой сосед, переводчик Посольского приказа Семен Лаврецкой — «в приходе… на ево, Семенов, двор и в бесчестье ево и в скаредной брани и в ножевом замахиванье на людишек на Ивашку Ленивого да на Фомку Крылова».

Как мы видим, отец Ивана Серкова был человек конфликтный и, скорее всего, «нетрезвой жизни». Может быть, поэтому в конце 1680-х годов он оставался без работы и в одном из документов был назван «гулящим человеком»{37}. 27 июля 1687 года в Оружейную палату из Земского приказа был прислан запрос: «…гулящей человек Якушко Прохоров в Оружейной палате в кормовые иконописцы записан ли, и под двор место за Москвою-рекою у Серпуховских ворот с ево братьею иконописцы дано ль, и будет он, Якушко, в кормовые иконописцы записан, и под двор место ему дано, в котором году, и месяце, и числе, и по какому их, великих государей (Ивана и Петра Алексеевичей. — Е.А.), указу, и сколько мерою сажень под двор дано?» Можно предположить, что этот запрос был связан с подачей кем-то челобитной в Земский приказ с просьбой пожаловать двор, где жил Яков Прохоров. Подобные же справки Земский приказ наводил в 1693 году с целью выяснить законность владения двором у Серпуховских ворот «гулящим человеком» Николаем Чулковым, братом умершего живописца Лариона Чулкова.

О том, что кто-то пытался заполучить двор, в котором проживал Яков Прохоров, свидетельствует челобитная, которую он подал 20 января 1692 года вместе с живописцем Оружейной палаты Елисеем Ивановым и жалованным иконописцем Ларионом Сергеевым. В ней содержится прямая жалоба на неких истцов, позарившихся на их дворы в «иконописной» слободе у Серпуховских ворот: «…в прошлых годех по указу… даны им дворовые места из Оружейные полаты в Земляном городе у Серпуховских ворот… и на той земле поселились они и построили всякое дворовое и хоромное строенье, а данных им на те земли не дано для того, что челобитья их о том не было за многими их, великих государей, делами бить челом им на те данные земли и ходить за тем делом некогда, и великие государи пожаловали б их, велел о тех их дворовых местах своих великих государей милостивый указ учинить и челобитье их записать, а в Земской приказ послать память для того, что из Земского приказу от челобитчиков, которые бьют челом им, великим государям, о тех же их данных дворовых землях чинятца многие убытки». Однако в январе 1693 года никаких документов, подтверждающих право владения Якова Прохорова этой землей, в Оружейной палате найдено не было. Поэтому не исключено, что с ним поступили так же, как с одним из его соседей Николаем Чулковым, — попросту выселили как «гулящего человека», не имевшего никаких прав на владение означенным двором[304].