Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

В «Автобиографии» Ваньки Каина описание этого периода жизни его приятеля снабжено примечательными подробностями и забавными историями. Например, когда «товарищи»-воры «работали» на ярмарке, Ванька Каин был схвачен, приведен в присутственное место, закован в кандалы и посажен под караул. Тогда Камчатка, набрав калачей, пришел в тюрьму якобы для подачи милостыни колодникам. Когда же очередь дошла до его друга, Камчатка подал ему два калача и произнес странную фразу: «Триока калача ела, стромык сверлюк страктирила». Эти непонятные для часового и для других заключенных слова в переводе с воровского языка того времени означали: «Ключи для отпирания цепи в калаче». Вечером Каин попросился в нужник, открыл замок, снял кандалы и сбежал.

А вот другой случай. Как-то Ванька Каин и Камчатка, будучи в Москве в Нижних Садовниках, в одной из пустых изб (а таковых после майского пожара 1737 года в городе было немало) сделали из бумаги оконницу, а как настало утро, стали тереть камнем о камень. Проходившие мимо и слышавшие производимые ими звуки могли подумать, будто в этой избе мелют зерно. Камчатка, осыпав свою голову мукой, окликнул в окно мужика, продававшего вразнос харч, и сторговал у него кусок говядины. Забрав мясо, он скрылся в глубине помещения, якобы отправившись за деньгами, после чего друзья тихо ушли из дома с другой стороны. Тем временем торговец «стоял под тем окном долгое время, ожидав за проданное мясо денег, и, усмотрев, что никого в той избе нет, рассуждал с прохожими людьми, люди ль были, или дьяволы с ним говорили и говядины лишили»[269].

В декабре 1739 года беглого работного поймали свои же «матросы» Хамовного двора и привели в Адмиралтейскую коллегию, откуда его отправили обратно на предприятие, где он был предусмотрительно посажен в тюрьму «на большую цепь».

Теперь совершить побег было чрезвычайно сложно. Просидев два месяца, отчаявшийся Камчатка 29 февраля 1740 года объявил «слово и дело». Его привели в мануфактурную контору, где он под страхом смертной казни подтвердил, что действительно знает за собой «государево слово и дело» и «доказать может в Тайной канторе». Немедленно препровожденный в располагавшуюся в том же селе Преображенском Московскую контору тайных розыскных дел, Камчатка на допросе рассказал о своей горемычной жизни, поведал обо всех своих побегах, умолчав только о том, что являлся профессиональным вором. Он признался, что, «будучи на оной фабрике под караулом, он, Петр, Ея Императорского Величества слово и дело за собою сказывал для того, что де он, Петр, на оной фабрике работать не желает, а желает служить в салдатстве, а Ея Императорского Величества слова и дела за ним, Петром, нет и ни за кем он, Петр, не знает»[270].

Итак, оказавшись в критической ситуации, прикованный цепью на неопределенный срок, Петр Камчатка решил пойти ва-банк. Ему грозило тяжелейшее наказание кнутом, от которого можно было умереть или остаться инвалидом. Но вдруг повезет? Если бы его определили в воинскую службу, он смог бы опять без труда сбежать и продолжать вести привычный вольный образ жизни.

Шансы у него были: из Тайной конторы был отправлен запрос, «беглый матрос Петр Закутин на оной фабрике в работе с которого году, месяца и числа имеетца, и откуда на ту фабрику прислан, и на той фабрике оной Закутин записан ли… и ныне на тою фабрику оной Закутин в работу надобен ли». Если бы руководство предприятия отказалось от проблемного «матроса», доставлявшего ему столько хлопот и постоянно находившегося в бегах, Камчатку действительно определили бы в солдаты: по указу Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 года тех ложно объявивших «слово и дело», которых помещики отказывались принимать обратно, следовало определять в воинскую службу[271]. Беглец был близок к желаемому результату: в присланном 12 марта 1740 года из мануфактурной конторы ответе сообщалось, что «вышеписанной матроз Петр Закутин на оной фабрике из малолетства в работе, и в ымянных списках с прочими имеется, тако ж и заработные деньги, когда в бегах не был, с протчими матрозы получал», а далее констатировалось, что из-за постоянных побегов он «на парусной фабрике в работе быть не годен». Но при этом руководство просило вернуть беглеца «для учинения ему достойного по указам наказания».

Спустя три дня контора тайных розыскных дел определила: «…вышеупомянутому матрозу Петру Закутину за то, что он на означенной парусной фабрике сказал за собою Ея Императорского Величества слово и дело, а в Тайной конторе по роспросу ево такова слова и дела за ним не явилось и ни за кем не показал, надлежало было по силе имянного Ея Императорского Величества указу… учинить ему наказание бить кнутом, токмо наказания не чинить, понеже он молод и годен быть в службе, и для того ево, Закутана, отослать ко отправлению адмиралтейских дел»[272]. Московский главнокомандующий граф С. А. Салтыков, принявший это решение, прекрасно понимал, что Российской империи на воинской ли службе или на «Московской парусной фабрике» были нужны здоровые люди, а не калеки.

Но вряд ли Петр Камчатка испытывал радостные чувства, когда 18 марта его привезли обратно на ненавистный Хамовный двор. Конечно, здесь его ждали порка, длительное заключение, а затем тяжелый физический труд.

В реестре, который Ванька Каин, явившийся с повинной в Сыскной приказ, приложил к своему «доношению», конечно, был назван и Камчатка. Вскоре в Москве начались аресты его приятелей, многие из них после наказания кнутом и вырезания ноздрей были сосланы в Сибирь. Видимо, в это время Петр решил «лечь на дно»: ненавистная работа на Хамовном дворе всё же лучше, чем сибирская каторга. Так он и проработал на мануфактуре несколько лет.

В 1748 году, на третьей неделе Великого поста, Камчатка оттуда все-таки сбежал. Но гулять на свободе ему было суждено недолго. Как мы помним, 8 августа того же года Каин его поймал на Балчуге и привел в Сыскной приказ. В своем «извете» доноситель заявил, что Петр Камчатка продолжает заниматься кражами, как и раньше. На допросе тот подробно рассказал о своей жизни, повинился в многочисленных побегах и многократных кражах, но при этом попытался уверить следствие, что после возвращения на мануфактуру в 1740 году он перестал воровать, «а что де доноситель Иван Каин изветом объявляет, якобы он, Петр, как прежде сего, так и ныне ворует, всё мошенничает, и то де он, Каин, на него, Петра, показал напрасно». Касательно того, где он обретался и чем занимался несколько месяцев с момента своего последнего побега с Хамовного двора, Камчатка показал, что сначала пару недель работал в Калужском уезде на «железном заводе содержателя Акинфия Демидова», а после возвращения в Москву сперва «работал на берешках — таскал на берег из Москвы-реки лес недели з две», а потом «покупывал в городе в лавках кресты медные и иглы и хаживал для продажи тех крестов и игол по разным деревням в Московском уезде». Кстати говоря, в это время он жил «незаведомо» (то есть не рассказывая), что беглый, «в Пушкарях» у своего приятеля, солдата Коломенского полка Семена Семенова сына Ворнопегова, с которым познакомился и подружился, когда в 1740 году находился под следствием в Московской конторе тайных розыскных дел, где Ворнопегов стоял на карауле. В злополучный день 8 августа 1748 года Камчатка якобы «пошел к празнику в Новоспас[с]кой монастырь», и встретившийся ему на мосту «в то время явшей доноситель Иван Каин, взяв ево, Петра, для следствия в мошенничестве… привел в Сыскной приказ».

Где в этих показаниях правда, а где ложь, понять трудно. Может быть, на самом деле, после того как Каин переметнулся, Петр Камчатка решил от греха подальше оставить свое «ремесло». Ведь не попался же он раньше в лапы доносителя Каина, который контролировал многих карманников, промышлявших в пределах Китай-города. Но не исключено, что наставник Каина в воровских делах продолжал, оставаясь на Хамовном дворе, время от времени совершать кражи в Преображенском и где-то на московских окраинах.

Пятнадцатого декабря 1748 года был вынесен суровый приговор: «…вышеписанному беглому парусной фабрики ученику Петру Камчатке за вышеписанные ево воровства, учиня ему наказание кнутом, и по учинении того наказания сослать ево, Камчатку, в ссылку в Оренбурх в работу вечно»[273].

Больше о его судьбе ничего не известно.

Крестьянский сын Иван Метла

Иван Авдеев сын Шавыкин по прозвищу Метла был связан с Ванькой Каином так же тесно, как Петр Камчатка.

Летней ночью 1735 года, когда Каин совершил побег от своего господина, Камчатка привел своего юного друга под Каменный мост, «где воришкам был погост». Там их поджидала компания московских «мошенников», в числе которых был восемнадцатилетний тезка беглеца. Из «Автобиографии» Каина мы знаем, что Иван Метла стал ему и Камчатке другом. Видимо, не случайно решивший повиниться вор включил Метлу в список тридцати трех своих ближайших товарищей-«мошенников».