Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

Но сознание одной выгоды и поверхностное отношение к религии среди большинства окружавших ее возбуждали ее отвращение и удерживали от решительного шага. Она не могла не заметить, что в то время, как Полина продолжала убеждать ее, Эстер совершенно прекратила свои убеждения и даже старалась удержать ее.

Перед самым крещением, или, скорее присоединением к церкви, леди Повис, от имени короля и королевы, предложила ей место помощницы гувернантки; причем ей приходилось бы проводить большую часть времени в играх с маленьким принцем, и она сразу заняла бы высшее положение в его штате, но, конечно, все это при условии ее перехода в католичество.

Уже одно соображение, что она избавится при этом от фамильярностей Джен и Эстер, было достаточным искушением.

– Мадам, я благодарю вас, я благодарю их величества, – сказала она, – но я не могу сделать этого таким образом.

– Я понимаю вас, мисс Вудфорд, – сказала леди Повис, бывшая благородной женщиной в полном значении слова. – Ваши побуждения в этом случае должны быть выше даже собственных подозрений. Я уважаю вас за это и не сделала бы вам такого предложения, иначе как по особому повелению, но я все-таки надеюсь, когда эти сомнения исчезнут, что вы все-таки присоединитесь к нам.

Для нее было огорчением, когда на это место назначили Эстер Бриджмэн, менее ее подходившую для этого, так как ее менее любил ребенок, и манеры ее не отличались благовоспитанностью, не говоря уже о том, что она не знала никакого другого языка, кроме своего собственного, да и на том говорила неправильно и с акцентом, который мог перейти к принцу. Но, несмотря на все это, она заняла высшее место, и во время крещения стояла впереди мисс Вудфорд, находившейся в задних рядах вместе с прислугою.

Настроение двора к этому времени улучшилось вследствие полученного известия о гибели Голландского флота во время шторма.

Д-р Вудфорд стеснялся писать откровенно своей племяннице, опасаясь повредить ей, и она только догадывалась, что он сильно беспокоился на ее счет.

Наступил вечер на праздник Всех Святых, когда должна была происходить вечерня в королевской капелле С-т-Джемского дворца, превращенной тогда в католическую, проповедь должен был говорить один известный доминиканский монах, и все собирались туда. В этот же вечер в Кон-Пите предполагалось другого рода торжество; так как добродушная принцесса Анна разрешила устроить здесь ужин, за которым должны были следовать разные игры и гаданья, приличные такому вечеру, и на который были приглашены свободные от занятий низшие придворные чины и из Вайт-Голя.

Полина Дюнор стремилась на проповедь, а Джен Гемфрис мечтала об ужине, между тем как Эстер Бриджмэн колебалась между тем и другим, явно предпочитая игры, но не смея показать этого: она уверяла, что ей чрезвычайно хочется послушать святого человека, но что она готова уступить другим, если не окажется места для всех. Впрочем, ее вывело из этого затруднения то обстоятельство, что даже две главные няньки решили соединить проповедь с концом ужина. Полагали достаточным, если с принцем останется кормилица и две подняньки (протестантки); но первая, которая сильно избаловалась во дворце и к тому же была совсем молодой, своенравной женщиной, подняла такой плач, ввиду того, что лишалась праздника, что ее побоялись расстроить, и м-рис Лэбади решилась смотреть сквозь пальцы на ее отсутствие в детской, полагая, что мисс Вудфорд и одна справится с ребенком в тот краткий промежуток, когда все разойдутся, – кто на ужин, кто в церковь.

– Но вы не боитесь остаться совершенно одна, – спросила ее с некоторою нерешительностью м-рис Лэбади.

– Чего же мне бояться? – отвечала Анна. – Внизу у лестницы стоят двое часовых, и кто же может попасть к нам сюда?

– Я бы ни за что не осталась здесь одна, – воскликнуло несколько голосов сразу.

– И еще в такую ночь! – сказала Эстер.

– Но почему же?

– Говорят, что он ходит, – прошептала Джен с ужасом в голосе.

– Кто ходит?

– Старый король? – спросила Эстер.

– Нет, покойный король, – сказала Джен.

– Неправда… сам Оливер Кромвель… сам старый Нол! – послышался другой голос.

– Ничего подобного, говорю я вам, – сказала Джен. – Это покойный король. Я слышала это от леди, которая сама его видела, или от ее родственника, что все равно, – в длинной галерее, в черном бархатном кафтане, с кружевными манжетами и шейным платком, аккуратно накрахмаленным.

– Чего вы смеетесь, мисс Вудфорд?

– Кто ему их стирает? – едва могла проговорить сквозь смех Анна.

– Я говорю вам, что слышала это от людей, которые не соврут. Джентльмен готов был присягнуть. Он подошел со свечкой и ничего не было, кроме стены. Только представьте себе это.

– И нам приходится жить среди этого, – сказал другой голос.

– Я ни за что не решилась бы остаться одна ночью в этих пустых комнатах, – сказала прачка.

– И я тоже, хоть бы тут было двадцать принцев, – прибавила швея.

– И я слышала шаги… – сказала м-рис Ройер, – и точно кто застонал. Неудивительно, после всего, что здесь было. Да… шаги точно стражи!

– Это как в старом доме нашего сквайра, где…

И тут пошли рассказы со всех сторон, и только объявление о приближении ее величества положило конец всем этим разговорам.

Анна оставалась при своем решении. Она была рада уединению, потому что хотела обдумать свое положение, а также все доводы патера Кремпа, подействовавшие более на ее чувства, чем на рассудок, и возбудившие в ней сомнение, не заставляло ли ее одно только строгое исполнение наставлений матери и дяди и опасения мирской выгоды отринуть, может быть, истинный путь к спасению, а вместе с тем и закрыть для себя всякую дорогу к успеху в жизни.

При этом воображение увлекло ее в сторону от догматического спора. Ей вспомнилось, как весело когда-то она проводила канун этого самого праздника вместе с Арчфильдами и другими винчестерскими друзьями, как прыгали тогда раскаленные орехи и молодежь кричала от восторга, чем были недовольны некоторые из старших, как потом ей сказали, что все это одна суета; тогда же она узнала о помолвке Чарльза Арчфильда с Алисой Фиц-Поберт. За этим следовали другие картины. Она вспомнила все слышанные ею рассказы о привидениях, и в то время как она сидела со своим вязаньем в полутемной комнате, прислушиваясь только к ровному дыханью ребенка в колыбели, при отблеске огня в камине и слабом свете прикрытой абажуром лампы, – странные фантазии и грезы проносились перед нею; то она пугалась каждого треска в деревянной обшивке стены, то ей представлялись чудовищные фантастические образы в темных углах комнаты, которые, когда она подходила ближе, оказывались знакомыми предметами – мебелью или платьями и чепчиками м-рис Лэбади. Она стала повторять вполголоса разные гимны и отрывки из знакомых стихотворений, иногда прерывавшиеся шумом и криками, изредка доносившимися сюда с улицы, потому что комната находилась в задней части дворца, выходившей в парк. Она стала думать о последнем шествии короля Карла из С-т-Джемса в Вайт-Голь и об ужасном окошке*[22] в банкетной зале, которое ей показывали; отсюда ее мысли перелетели к знакомому подземелью на дворе замка, и ей ясно представилась открытая дверь, заросшая крапивой и мелким кустарником… безвестная могила товарища ее детства, так горячо любившего ее и ее мать. Доселе все ее помыслы были обращены только к живым, за которых она молилась; и теперь, когда она подумала об этом подвижном, странном существе, столь любившем ее и которого так жалела ее мать, когда она вспомнила, как внезапно он был повержен в неведомую тьму, ее охватило какое-то чувство сожаления и нежности к нему вместо прежнего отвращения и ужаса, и ее тянуло присоединиться к тем, которые через два дня, в день Всех усопших, будут молиться об успокоении умерших. Она испытывала при этом то странное, необъяснимое чувство, которое можно выразить только словом – «жутко». Чтобы побороть его, Анна подошла к окну и открыла маленькую створку во внутренней ставне; ей представился вид освещенного луною парка с длинными тенями, отбрасываемыми деревьями на серебрившуюся траву, и эта мирная картина наполнила покоем и ее сердце.