Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

– Просто застряли где-то между разными странами и временами. И у них – у нас – в принципе нет возраста. Только разные агрегатные состояния.

– Чаще подростковые.

– Инфантильные главным образом.

– Меня дед заставлял много читать. Я когда что-то вижу, будто это не совсем я смотрю, а как литературный герой или сказочный.

– Ну это, может, и ничего. Это как любой роман – переписывание чужой речи.

– Да, разговариваю чужим голосом. Только не помню чьим. Я бы хотел от этого избавиться, это вообще-то трудно так жить. Я как будто со стороны, лежу на диване и смотрю на свою жизнь, которая только завтра начнется. Бесконечное тридцать первое августа. Ты, наверное, про это говоришь, когда про возраст спрашиваешь.

– Ладно, проехали.

Помолчали.

Еще немного помолчали.

– Говорили, у тебя необыкновенный слух и ты отлично разбираешься в технике. Очень нужные качества в нашем деле, – сказал он.

– Единственное достижение: я умею так рассчитать, чтобы перемотать заставку сериала «Друзья» ровно к началу серии. И внутри меня постоянно идет болтовня. Прислушайся – может, и ты услышишь. Так что да, техника и слух.

– Смешно. То есть ты совсем сдался.

– А я и не был другим. Что я могу, ничего не изменить уже. Да даже Кристина Вазгеновна не может.

– А ты не думал, что все эти люди, они же наши ровесники. Эта твоя Вазгеновна не всегда была таким монстром, она длинный путь проделала. Это сначала попробовать, потом деньги, потом обволакиваешься…

– Обволакиваешься?

– Климатом этим. И вот уже не замечаешь, как ты стал Кристиной Спутник в лучшем случае. Все они портятся. И мы тоже, кстати. Звенья гребаных цепочек. В результате – усталые, ненавидящие, замерзшие, оглушенные люди, которым нельзя в гостинице яичницу на обед заказать.

– В какой гостинице?

– Да ни в какой, это я просто так, для примера вспомнил. Надо все это менять постоянно.

– Любезный, графинчик обнови! – старик с книжкой Бродского придвинулся к нам вплотную и обратился к Ионе. Иона недовольно посмотрел на часы, но налил ему. – Не присоединитесь, молодые люди?

Мы вежливо, как мне кажется, помотали головами.

– Что менять?

– Химический состав воздуха, менять климат. Есть государство нормы – что отстаивал Угаров, мой учитель. Знал такого? Государство здравого смысла, красоты. И есть государство отравленных деньгами, мусором и пустотой. Те, что бьют детей и даже плачут только по разнарядке теперь. Все это надо взболтать, изменить. Рассказать всем, что происходит в действительности. Вернуть всех этих молодых из армии и монастырей. Мы подготовка, гумус, перегной, действовать будут следующие. Им надо пути открыть. И не только им. Всех в чувство привести, в их настоящие чувства. Ничего, как говорит тот же мой знакомый, «придет время, будет и пора».

– Ты залез на броневик.

– Так и есть. Я пафоса не боюсь.

Он внезапно приосанился и стал говорить басом:

– Студзинский: Лучше всего нам подняться и уйти вслед за Петлюрой. Как мы, белогвардейцы, уживемся с большевиками, не представляю себе!

Затем чуть сжался и сказал высоким голосом:

– Мышлаевский: Большевики идут. Тихо, вежливо идут. И без всякого боя! Завтра, таким образом, здесь получится советская республика… Позвольте, водкой пахнет! Кто пил водку раньше времени? Сознавайтесь. Что ж это делается в этом богоспасаемом доме?!

– Так, и что?

– Так они за это «вежливо идут» и антибольшевистские разговоры их всех посадили. А это актеры, они «Дни Турбиных» репетировали. Мол, любимая пьеса Сталина, есть надежда, что разрешат. Я с этими ребятами был знаком, даже дружил, соседи по курсу – они меня научили паре песен: «Здравствуйте, дачники!», помнишь, и «Поручик Голицын». Они, конечно, не самые образцовые сегодняшние граждане, наш состав крови, но заговор, шифр – полный бред. Актеры! А эти отморозки просто не поняли ничего, слова какие-то не те – ну и на всякий случай всю труппу того, в расход. Мышлаевского, Студзинского, братьев Турбиных с Еленой. Мои одногодки, помладше даже.

– Греки сбондили Елену.

– Так вот, я пафоса не боюсь белогвардейского. Изменится все, когда каждый седьмой, потом каждый пятый, потом каждый третий поймет, что у него нет дела важнее, чем сказать «нет», когда его и соседа мучают. Я это называю «теория ноль семь».

– Как Джеймс Бонд.

– Нет, как бутылка водки на троих. Когда каждый седьмой и каждый третий поймут, что нет для них ничего важнее, чем жить без страха. Когда это случится, когда все изменится, тебе скажут, что это был раскол элит. «Верхи захотели». Кристина Вазгеновна одумалась. Или деньги закончились. Но ты в это не верь, это не потому случится. Вот зачем мы стараемся достучаться до этого «без страха» и до этого «нет ничего важнее», смягчаем нравы и говорим с чувством.

– Заговор чувств!

– Он самый.

– А тебе не страшно?

– Угрозами не руководствуюсь.

Помолчали.

Помолчали еще.

– Я знаю твой голос.

– Конечно, знаешь, мы с тобой, слава богу, лет тридцать знакомы.

– Нет, твой взрослый голос. Не совсем такой, но очень-очень твой. Где я мог его слышать?

– А со слухом у тебя и правда в порядке.

Помолчали.

Еще немного помолчали.

– Ты умеешь секреты хранить, Мартын?

– В смысле?

– Мы теперь все говорим «в смысле?». Ты разбираешься в радио. Может быть, мне в одном деле сможешь помочь. Ты чем вообще занят сейчас?

Чтобы выглядеть интереснее, я сказал, что работаю не только звукорежиссером, но и почтальоном. Рассказал, что нашел письма, которые хочу вернуть их адресатам, но не знаю, как это сделать: писем немало, многие адресаты померли, другие адресаты сменили адреса.

– Ты должен продолжать относить письма, конечно. Ты что. Обязательно. Что может быть печальнее, чем письмо, посланное по неточному адресу. Это и не письмо даже, а вздох. Недошедшие письма – это совсем беда.

Он сказал, что может мне помочь и с работой, и с возвращением писем. Когда я встал, чтобы уйти, он сообщил мне:

– Во вторник уже будет сентябрь, встретишь человека с домашним телескопом или музыкальным автоматом.

– Какая-то станция «Называевская».

– В смысле?

– Непонятный адрес какой-то.

– Да нет, езжай по бульварному. И на Гоголевском…

– Бывшем?

– Будущем! Так вот, увидишь на Гоголевском когда-нибудь в середине любого вторника этого человека. Ни с кем его не перепутаешь. Он тебе поможет, введет в курс дела. А мы увидимся на днях. И ты поймешь, откуда знаешь мой голос. Ничего себе у тебя слух! Мы же голоса чуть меняем через программу. Но ты слышишь. Ты нам нужен. Вдруг именно у тебя получится, Мартын?

– У меня ничего не получается. Я стал стулом.

– Ха-ха, до скорого, посмотрим.

Он подмигнул мне, закрыв правый глаз. Встал и махнул рукой.