Полосатый катафалк (Сборник) - Росс МакДональд

— Следовательно, они держались друг друга несколько лет?

— Я все что могла сделала, только бы положить этому конец. В школе они в одном спектакле участвовали, и он повадился в пышечную ходить. Мы тогда пышки пекли, а Хильда и Джун после школы помогали подавать их посетителям. Джун подглядела, как они лапались на кухне и пили ванильный экстракт из пинтовых бутылок. Ну, я и подстерегла его, как он пришел в следующий раз. Уж я ему выдала! А Хильду предупредила, что он для нее хуже отравы, и для нее, и для любой девушки. Знаю я таких, которые гордые рожи корчат. Воображают, будто им все позволено. Заберут у девушки что сумеют, а ее бросят с пустыми руками. — Она говорила с такой горечью, словно испытала это на собственном опыте.

— Вы Хейнса недавно не видели?

— Уже много лет не видела. А последнее, что слышала, так про то, как его в Престон спровадили, где ему самое место. Хильду тоже было забрали, видно, он на нее накапал, но потом отпустили. Уехала она сама через год-два. И пропала. Пока в прошлом месяце не заявилась сюда.

— Про Хейнса она что-нибудь говорила?

— Не при мне. Тараторила про своего богатого муженька, нефтепромышленника, да только ни Дотери, ни я ей не поверили. Ее вроде бы как заносило, понимаете, о чем я? А что он за человек?

— Судя по всему, очень неплохой и преуспевающий. Но Хейнс ей нравится больше.

— Она с самого начала в него втюрилась. Иногда мне сдается, что женщине для счастья всего две вещи нужны: топор и плаха. Положит голову на плаху и подыскивает какого-нибудь в брюках, чтобы он ее оттяпал, и довольна.

— Почему Хильда вдруг решила приехать домой?

— Похвастать тряпками, по-моему. Очень она разочарована была, что остальных тут больше нет. Девочки, они всегда друг перед другом тянулись. Сестринская ревность. Ну, и с Фрэнком хотела повидаться, я же уже говорила. Когда я ей сказала, что Фрэнк погиб, она совсем взбеленилась. Рыдала, орала, винила нас за всякое, чего мы и не делали никогда. И ведь даже не Фрэнк машину-то вел, а другой парень, Ральф Спиндл.

— У Хильды были какие-нибудь эмоциональные трудности?

— А как это — эмоциональные?

— Вы сказали, что ее заносило, что она совсем взбеленилась. Это в ней что-то новое?

— Да нет, куда там. Характер у нее всегда был бешеный, даже когда она маленькой была. Сдерживается, сдерживается, да как выдаст! Только с Фрэнком и ладила. А с девочками — никогда. Вот когда Джун на нее наябедничала тогда в пышечной, так Хильда схватила сковороду с кипящим жиром и чуть не плеснула в лицо младшей сестре. А кипящий жир знаете какой горячий! Хорошо, я там была, остановила ее. Дамочка из города сказала, что она крайне уравновешенная.

— Неуравновешена?

— Ага. Крайне неуравновешена. Объяснила, что Хильда вроде как бурю переживает, и, может, с возрастом это пройдет, а может, и не пройдет. Только вроде бы прошло, верно же? Я про то, что киноактрисе настоящая выдержка требуется. А фильмов с ней много наснимали? Как мы телик завели, в кино совсем перестали ходить.

— Я тоже никогда ее на экране не видел. Но, по-моему, она кончила сниматься после двух картин.

— С чего бы ей кончать? Молода еще, чтоб об отдыхе думать.

— А сколько лет Хильде?

— Дайте-ка сообразить. Я ее в восемнадцать родила. У меня вот тоже была буря взросления или как ее там называют. Сейчас мне сорок три. Так что ей выходит… Сейчас подсчитаю. — Она принялась загибать пальцы и сразу же сбилась.

— Двадцать пять. Она кивнула.

— Ага. Голова у вас на цифры хорошая. Вот и у Дотери неплохая, если он ей пользовался бы. С его-то мозгами он тоже мог в адвокаты выйти. Нет, вы не обижайтесь. Джим правда соображать умеет. Он потому и детей не терпел. Они все в меня дуростью пошли. Ну, Хильда вроде бы получается не дура, да только она такое вытворяла, что ум-то ее неизвестно где был. — Это отступление привело ее к исходной мысли. — А все-таки двадцать пять это не те годы, когда на покой уходят. Или ее выгнали?

— Нет. Я говорил с ее агентом. Студия будет рада снова ее взять.

— Так она, что же, и вправду хороша?

— Видимо, в ней есть то, что требуется им. Но чего требуется ей, у них нет.

— Хильда всегда была красивой, — сказала ее мать. — Вам-то ее видеть приходилось?

— Только на фотографиях.

— У меня тоже есть ее снимки. Схожу принесу.

Прежде чем я успел возразить, она поспешно вышла из комнаты, словно было еще не поздно насыпать соли на хвост мечте с рубиновой грудкой.

Из прихожей без стука вошел мужчина в спортивной рубашке. На первый взгляд он казался молодым и красивым. Затем я заметил муть в его глазах, серый пепел, подернувший волнистые золотые волосы, улыбку, которая, как рыболовный крючок, застряла в уголке губ.

— А я не знал, что у нас гости.

— Всего один. И не совсем гость. Я здесь по делу.

Последнее слово сыграло роль красной тряпки. Он сказал со сдержанной злобой:

— Зарубите себе на носу, делами в этом доме занимаюсь я. Деньгами распоряжаюсь я. Что вы старались всучить моей жене у меня за спиной?

Я встал и оказался в зоне его дыхания, такого же мерзкого, как и его характер.

— Золотые слитки, — ответил я. — Она решила взять десяток.

— Остряк, а? — Покачиваясь на каблуках, он разглядывал меня с безопасного расстояния. — Что вы тут делаете?

— Ваша жена знает, что я тут делаю. Спросите у нее.

— Где она? — Он дико огляделся по сторонам, но затем услышал, как она чем-то шуршит за стеной, и ринулся в дверь, не то как спаситель, не то как завоеватель.

Послышались приглушенные вопросы и ответы, потом его голос перешел в странное визгливое тявканье:

— Дурой родилась дурой и помрешь с чего это ты выбалтываешь семейные тайны пусть прежде заплатит за них а раз у муженька денег куры не клюют так пусть выложит наличные дура проклятая.

— Ну не подумала я.

— Думать я буду оставь думать мне а сама слушай что тебе говорят вот тогда толк будет о чем ты думаешь суешь ему снимки они за снимки деньги платят сведения продаешь столько-то за слово я в таких делах понимаю девчонка денег стоит живая или мертвая а ты чуть даром не отдала.

— Ш-ш-ш, Джим! Он тебя услышит.

— Пускай слышит пускай знает что тут ему не деревенские пентюхи я не идиот хоть ты-то идиотка дрянь безмозглая всю жизнь камнем у меня на шее висишь я бы поступил в колледж вышел бы в люди так нет заставила меня жениться и двадцать пять лет таскаю тебя как покойника на спине а сейчас когда за одну из макак вроде бы можно вернуть хоть малость из того что мы на ее образование потратили ты хочешь даром отдать чем он тебя умаслил наврал что у тебя фигура хорошая жаба ты раздутая?

— Зачем ты так говоришь? — сказала она за стеной. — Поимей гордость.

— Какая тут гордость раз уж я живу в дыре с жабой и чуть отвернусь ты мигом пускаешь на ветер счастливый случай уж конечно я должен Бога благодарить да только не мне а тебе жаба ты надо меня на коленях благодарить что я тебя терплю жаба ты.

За стеной раздался хлопок пощечины и вскрик боли. Я прошел на кухню, где они стояли друг против друга, а на табурете возле них старая картонка пучилась бумагами и фотографиями.

Миссис Дотери держалась за щеку, но зарыдал Дотери.

— Прости меня, Кэт, я не хотел!

— Ничего, ничего, мне не больно… Я знаю, тебе никогда не везет, бедненький!

Она обняла его, и он прижался головой к ее груди как ребенок. Она гладила его запыленные сединой волосы и безмятежно смотрела на меня с зачарованного берега по ту сторону горя.

— Лакал бы ты поменьше спиртного, — сказала она. — Тебе ведь вредно, Джим. А теперь ложись спать, будь умницей, а утром встанешь, как новый.

Он, пошатываясь, побрел в мою сторону. Его глаза взглянули мне в лицо с неугасимой злобой, сохранявшей его почти молодым. Но он вышел, ничего не сказав.

Она разгладила платье на груди. Случившееся не оставило на ней никакого следа, только глаза потемнели.

— Жить с Дотери не так-то просто, — сказала она. — Мое счастье, что я-то человек легкий. Живи и жить давай другим, вот мое правило. Начинаешь нажимать, а дальше что? Тут все и рассыплется, как дважды два четыре.

Я не вполне уяснил смысл последней сентенции, но она казалась очень уместной.

— Вы хотели показать мне фотографии, миссис Дотери.

— Верно.

Она извлекла из картонки пачку фотографий и начала их тасовать, как гадалка — карты. Затем с внезапной радостной улыбкой протянула мне одну.

— Догадайтесь, кто это?

Старый любительский снимок запечатлел девочку-подростка. Белое тюлевое платье обрисовывало юную грудь. В руке девочка держала за ленту широкополую белую шляпу и улыбалась солнцу.

— Ваша дочь Хильда, наверное?

— А вот и нет! Это я. Тридцать лет назад в Бостоне в день конфирмации. Конечно, не мне бы говорить, а в школьные годы я красотка была. Хильда и Джун обе в меня.