Разбитое сердце королевы Марго - Екатерина Лесина

Она говорила сбивчиво, страстно, о Париже, который не простит этих убийств, о всей Франции, о прочем мире, где ее и матушку запомнят клятвопреступницами… она позабыла о своем собственном страхе перед Екатериной и боялась лишь одного – что опоздала.

– Дочь моя. – Екатерина поднялась с немалым трудом. – Нам отрадно видеть, что ты столь заботишься о душе нашей и короля… и мы, конечно, понимаем твое беспокойство. Но ныне вершится то, что должно, во имя Господа и истинной веры.

Она слишком долго терпела отступников.

И Жанну.

И сыночка ее, который был жив… пока жив… все ж таки некоторые вещи требовали тщательного осмысления.

Убийство короля Наварры на его собственной свадьбе могло доставить куда больше проблем, нежели выгоды… а вот его отречение…

Екатерина вспомнила зятя, слабого, пьяноватого и веселого, увлеченного фрейлинами… ее дочь и то больше характера имеет, не говоря уж о покойной Жанне. Вот та и вправду скорей умерла бы, нежели отступила бы от веры.

Генрих… Генрих – дело иное. Ныне он заперт.

Перепуган.

И уже почти смирился с собственной смертью. Будет ли он благодарен за спасение? Вряд ли, люди, подобные ему, имеют о благодарности весьма смутное представление. Впрочем…

– Встаньте, дорогая моя, – сказала Екатерина. – Встаньте и утрите слезы. Ваш супруг жив. И судьба его находится в ваших руках…

Эти руки были бледны и слабы.

– Пойдите к нему. Поговорите, как говорили со мной. Скажите, что у него лишь один путь. Пусть примет веру истинную, пусть преклонит голову перед Господом и папой… и будет спасен, телом и бессмертною душой.

Екатерина перекрестилась.

– Да, матушка, – только и сумела ответить Маргарита.

Ей вновь было страшно.

И неловко.

Она при живом воображении своем сразу представила себя, запертую, ожидающую смерти… и единственное спасение от нее – отречение от католической веры… и сердце Маргариты оборвалось.

Согласилась бы она?

Или предпочла бы смерть, как истинные мученики веры? Увы, Маргарита подозревала, что мученицы из нее не вышло бы. Она слишком любила жизнь. И потому, войдя в покои, в которых заперли несчастного ее супруга, так обратилась к нему:

– Любезный Генрих…

Он, сперва отшатнувшийся от двери, решив, что пришли верные королю люди, дабы забрать его жизнь, увидев Маргариту, скривился:

– Что вы здесь делаете?

Теперь она, в измятом платье, растрепанная, была ему особенно неприятна. Глядя на нее, Генрих видел не женщину, но нечто в высшей степени отвратительное, дочь дьяволицы.

Отродье тьмы.

– Пытаюсь спасти вас. – Маргарита встала на колени. – Я беседовала с матушкой, и она обещала, что вам оставят жизнь, если вы проявите благоразумие… если вы отречетесь от своих заблуждений…

– Своей веры…

– Заблуждений, – упрямо повторила Маргарита. – И вернетесь в лоно католической церкви. Тогда и вера, и Господь, и я сама стану вам защитой…

– Я согласен.

Он, проведший взаперти без малого час – и час этот показался ему вечностью, – успел представить тысячу смертей, одна ужасней другой. И проклял тот час, когда ведомый жадностью, поддался на матушкины уговоры.

Будь она жива…

Маргарита растерялась. Она готовилась к тому, что уговаривать супруга придется долго, и искала новые и новые аргументы, он же… он и не пытался возражать. И сейчас, растерянный и слабый, был ей неприятен.

– Идите. – Генрих вспомнил, что он король, пусть и королевство его было далеко, а верных подданных и вовсе, быть может, не осталось. Разве что нелепая его супруга. – Ну же, вставайте… идите… скажите ей, что я принимаю ее условия…

Вялый взмах руки, слабое подобие повелевающего жеста…

– Идите… скорей… я устал ждать.

Он повернулся к Маргарите спиной.

Далматов не чувствовал себя женатым.

Безумное решение, но почему-то не вызывало желания немедленно его отменить. В принципе отменить. И призрак Варвары поблек.

Интересное дело. Штамп в паспорте как метод избавиться от приворота.

Он хихикнул, а потом не выдержал, рассмеялся во весь голос. Люди смотрели на него с недоумением, должно быть, завидовали, что он может позволить себе этот смех, без видимой причины.

Весело.

Ведь не собирался, а тут… с другой стороны, разводы еще никто не отменял, хотя самому Далматову мысль о разводе была неприятна.

Он дошел до магазинчика, небольшого, но на диво уютного. За стеклом витрины выстроился десяток разномастных тортов и тортиков, и Далматов почти всерьез озаботился проблемой выбора, хотя и подозревал, что ничего из представленного ассортимента съесть не сможет.

Но тут зазвонил телефон.

– Привет, – в трубке раздался тоненький Варварин голосок.

– И тебе привет. – Далматов указал на крайний торт, огромный, темный и украшенный розами из белого шоколада. Торт был достаточно внушительным, чтобы понравиться тетке из загса.

– А вы куда пропали? Тебя нет…

…и девочку это опечалило.

– И так грустно стало, – сказала Варвара, оправдывая догадку. – Уехали…

– Да.

Торт продавщица доставала медленно, и выражение лица у нее при том было весьма торжественным, точно она догадывалась, по какому именно поводу торт понадобился.

– А меня не взяли. – Капризные нотки и наверняка надутые губки, и прядочку на пальчик наматывает. Девочка-куколка…

– Не взяли, – весело согласился Далматов.

– Почему?

– А зачем ты нам здесь?

– «Здесь» – это где?

– На твоей исторической родине. – Далматов смотрел, как торт накрывают прозрачной крышкой, а затем ловко перевязывают бечевкой.

Рассчитался карточкой.

И не удержавшись, добавил шоколадку, которую после отдал продавщице:

– Вам.

– За что? – удивилась она.

– А просто так.

Сегодня у него хорошее настроение, а это – достаточно веский повод, чтобы угостить незнакомого человека шоколадкой.

– Ты… вы… – А Варвара разозлилась. Надо бы сказать ей, что от злости появляются морщины, но Далматов промолчит. На Варварины морщины ему плевать, впрочем, как и на саму Варвару.

Чудотворная это вещь, штамп в паспорте.

– Вы полезли в мою жизнь! – Наконец она справилась с возмущением.

– Не совсем верно, девочка. Сначала ты полезла в нашу. Поэтому не строй из себя обиженную.

– Ты… у меня слов нет!

– И замечательно. Кстати, где ты взяла мой номер?

– Саломея дала.

Ложь. И ведь глупая, та, которую проверить легко.

– А если у нее спрошу?

Варвара фыркнула. Кажется, на беседу в подобном тоне она не рассчитывала. А на что рассчитывала? На мирное чириканье в духе неразлучников? На тоску, которая охватила бы Далматова после этого звонка, заставив искать встречи.

– Ладно. Я взяла ее телефон.

– Без спроса.

– Будто бы она разрешила! – И такое искреннее возмущение. Нет, девочку определенно мало пороли в детстве.

– Именно. Не разрешила бы. А брать чужие вещи без разрешения – нехорошо. Тебя этому не учили?

Он стоял на перекрестке, глядя на то, как проносятся мимо машины. Опять же, спешат. А день клонится к закату. Зимой дни короткие, а закаты, напротив, длинные, муторные. В городах – сизо-лиловые, что голубиная грудка, наполненные дымами и светом фар.

– Илюша… ты меня совсем не любишь. – Варвара решила вернуться к первоначальной цели своего звонка.

– Не люблю, – согласился Далматов с величайшей охотой. – И полюбить не собираюсь.

– Посмотрим!

Она была зла. Настолько зла, что еще немного, и сорвется. Интересно, что тогда скажет?

– Не надо смотреть. – Далматов говорил медленно, надеясь, что тон его достаточно красноречив. – К слову, можешь нас поздравить…

– С чем?

– Со свадьбой.

– Свадьбой?! – сколько ярости.

И разочарования.

И кажется, она и вправду считает себя несправедливо обиженной.

– Мы с твоей сестрицей решили, что помолвка наша несколько затянулась. А тут у вас загс симпатичный. Вот и расписались…

– В загсе…

– Ну не на заборе же. В загсе, естественно. Так что…

– Это ничего не значит! – Она все-таки сорвалась. И Далматову слышно и тяжелое дыхание Варвары, словно она бежала, быстро, долго. И стук ее каблучков, он лишь надеялся, что стучали они не по дубовому паркету, к этаким вольностям непривычному. И мерное щелканье, точно в руке у нее был метроном.