У Лаки - Эндрю Пиппос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
~
Они купили краны для газировки, и две гладкие стальные ручки, торчащие из стойки, стали их любимыми предметами в кафе. На одной было выбито имя Лаки, на другой – Валии.
– Похоже на птицу в полете, – хмыкнул Лаки.
– Самое красивое, что у нас есть, – отозвалась Валия.
Потом она купила музыкальный автомат, который доставили и установили поздно вечером в пятницу. Усталые, они выкроили время для одной песни перед сном. «Лунная серенада» Гленна Миллера. Валия сделала особый заказ: никаких записей Бенни Гудмена. Парень, безусловно, одаренный, но ужасно неприятный.
Пришло письмо от Ахилла. Обратным адресом значилось кафе в Брисбене, где он жил и работал.
«Самая настоящая клоака, – писал Ахилл. – В Брисбене каждый день льет дождь. Причем такой, словно с неба падают ножки стульев».
Валия прочла письмо от отца без особого интереса или осуждения. Ахилл отчитывал дочь, что она ему не пишет, но предполагал поэтому, что дела в кафе пошли в гору. Он спрашивал – и, видимо, затеял все письмо ради этого вопроса, – наняли ли кого-то на его место.
И в конце:
Пожалуйста, скажи, что ты не сердишься и черная кошка, перебежавшая нам дорогу, исчезла.
Искренне твой,
Ахилл.
3
Пенни вошла в «Ахиллион» с чемоданом в руке, с перекинутой через плечо сумочкой, устало понурившись. Неделю назад она узнала, что Ахилл переехал в Брисбен. Им сообщил об этом в Канберре водитель транспортной компании, друг Вальтера, живущий в Элрвуде, и он сделал это ужасно робко, явно подозревая, как может повлиять на Пенелопу известие, что ее отец в изгнании.
Пенелопа заявила Вальтеру, что они друг другу не подходят. Оставаться в Канберре для нее – забвение и неопределенность.
Она разжала пальцы, и чемодан глухо стукнул об пол. «Ахиллион» снова принадлежал Пенни. Она коснулась колокольчика на стойке.
Валия вышла из кухни с тарелками, но тут же сунула их в подсобку и бросилась обнимать и расцеловывать Пенелопу. Обычно сестры из «Ахиллиона» не были такими эмоциональными.
– Надеюсь, ты к нам насовсем, – сказала Валия.
Кафе было переполнено. Валия довольно вытерла руки фартуком; цель достигнута: «Ахиллион» свободен, сестра вернулась домой. Затем она подняла чемодан Пенни с книгами, обувью и пальто. Лаки поздоровался, но не рискнул обнять девушку: в каждой руке у него было по стейку на косточке, с запястий стекала кровь. Он выложил стейки на самую горячую часть плиты.
– Где Вальтер? – спросила Валия, когда они зашли в комнату Пенни.
– Расстались, – ответила Пенелопа.
– Что случилось?
– Не хочу об этом. Он хороший человек. Просто… ты не поймешь.
– Почему это я не пойму?
– Твоя история любви проста и совершенна. Ты встретила Лаки, и все. У меня все по-другому.
– Ну, хорошо, – не стала наседать Валия. – Но мы можем говорить про что угодно. Про Вальтера, отца, занятия или университет. Если нужны деньги – просто попроси.
– Деньги мне понадобятся.
Пенни легла в кровать. В общей сложности ее не было два месяца. Два наполненных бессмысленностью месяца. Первый пришелся на каникулы, второй – на начало семестра.
– Надо наверстать учебу, – сказала Валия.
– Надо перечитать кое-какие учебники, – отозвалась Пенелопа. – Вернусь к учебе на следующей неделе. А до этого хочу выспаться.
Уходя, Валия выключила свет. Пенелопа немного полежала, а потом заснула. Утром она написала в Сиднейский университет. Спрашивала, получили ли они предыдущее письмо и рекомендации. Найдется ли еще время для собеседования? Наверняка за всеми этими письмами кроется тонкое искусство, думала Пенни. Код, формула, понятная другим австралийцам. Наверняка она что-то упустила в первом письме, поэтому университет не ответил. В новом послании Пенелопа Аспройеракас множеством слов зашифровала следующее: она отвергла ожидания отца и мечтала стать ученым.
4
В одну июльскую среду газета «Сидней Морнинг Геральд» разоблачила мошенника, И. У. Асквита: он ложно утверждал, что обнаружил пьесу эллинистического периода. В ту пятницу Иэн потерял работу в Британском консульстве. Его обвинили в недобросовестном поведении. Верховный комиссар, как то было положено, приехал в Сидней и встретился с Иэном в кабинете.
– Какой позор, – сказал комиссар. – Так эта дурацкая пьеса – твоих рук дело.
– Глубоко сожалею, сэр, – проговорил Асквит.
– Мы такого не потерпим.
– Да, мне очень стыдно, – ответил Асквит. – И я осознаю, что для дипломата подобное недопустимо.
– Полагаю, да, в широком смысле вы были дипломатом.
Потерпев неудачу, Асквит столкнулся с фактами, которые ему удавалось игнорировать на протяжении всей авантюры: поддельная пьеса родилась из раны, которую ему нанесло университетское образование, неспособность стать настоящим знатоком античной литературы. А теперь он разрушил свою карьеру на государственной службе и превратил жизнь в череду обычных и неизбежных разочарований ранней самостоятельной жизни – неудовлетворенности учителями, разочарования в собственном таланте и в результатах образования. Все обиды – то, от чего он должен был отказаться, но не мог, что заставляло его чувствовать себя еще более жалким. Он сам допустил, чтобы пережитая неудача его искалечила.
В ответ Иэн Асквит, любитель алкоголя, начал много пить.
~
К трем дня следующей пятницы на столе Асквита в баре Чиппендейла стояло одиннадцать бутылок, в трех еще оставалось пиво. Он потянулся к бутылке, но нечаянно задел стакан, который откатился ему в ладонь. Это заинтересовало Асквита настолько, что он двигал стакан туда-сюда, пока следом в голову не пришло, как он выглядит в глазах официантки, которой и без того не понравился. Иэн представился и попытался объяснить, что он написал пьесу триметром и, ну, это долгая история. Его акцент почему-то заставлял девушку повторять за ним слова, в насмешку. Асквит потерял нить разговора: что говорил он, а что отвечали ему. Стало сложно понять, какое время показывают часы над дверью, и вообще многое становилось все труднее осмыслить.
Асквит утер губы платком. Сильно пьяным ему почти никогда не удавалось довести фразу до конца: едва до него самого доходила суть того, что он хотел сказать, он замолкал.
– Вы… – начал он.
– Видали мы здесь пьяниц-воображал, – подошла официантка.
Она вылила остатки из бутылок в один стакан и убрала пустые. Асквит осушил стакан и прокатил чертову посудину по столу – и дал соскользнуть на пол. А стакан не разбился. Асквит заглянул под стол в поисках своенравного стеклянного изделия, проверил у двери. Никаких стаканов.
В пабе было слишком темно.
– Я потратил столько времени впустую! – проорал Иэн в сторону бара.
Все вокруг его обсуждали.
– И мне правда нехорошо… – сказал Асквит.
В туалете паба он проскользнул в ближайшую кабинку, и защелка клацнула, как издевательский воздушный поцелуй.
Повсюду было сплошное дерьмо, в буквальном смысле. Словно расплескалось, словно его швыряли с высоты: