Цитадель тамплиеров - Михаил Попов

— Вы сказали — снисхождение?!

— Да, мессир. Вы велели убить в поединке Рено из Шатильона, мы честно пытались… В итоге двое погибли, я изувечен, — де Созе поднял правую руку и показал то, что осталось от кисти. Ему было больно.

— Вы должны были не попытаться, а убить Рено. И поработать головою, коли не могут руки.

— Мессир…

— Нет, нет и нет, долг не уплачен. Рено жив-здоров и приятно проводит время в объятиях Изабеллы.

— Считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих. Но куда достославный орден девает деньги, которые выжимает из нищих?

Д’Амьен брезгливо поморщился.

— Неуместное острословие сгубило многих людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.

— Так или иначе, денег у меня нет, — усмехнулся рыцарь.

— Зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.

Де Созе побледнел.

— У госпитальеров есть возле Тивериадского озера соляные копи, дающие нам толику необходимых средств. Туда и отправитесь отрабатывать собственный долг, но и долги ваших друзей, благоразумно ушедших из жизни. Увести!

Вооруженные люди, стоявшие у дверей, тотчас уволокли де Созе, проклинавшего «святош-кровопийц», а д’Амьен откинулся в кресле. Планка из полудрагоценных камней холодила его затылок. Граф был собой недоволен. Сорвался! Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правду говорят, что Изабелла — девица (хотя какая она теперь девица!) благоразумная и амбициозная. Очень уж хочет стать королевой. А роковой Рено — не приобретение, а препятствие на пути к короне. Наверное, хорош в постели, и только. Говорят, Шатильоны — родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что, может быть, закроет глаза, а главное — уши, на прегрешения Изабеллы. И вообще, об этом — потом. Это терпит.

Комната, в которой сидел д’Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале — с другой. Великий провизор выбрал ее за удобства: и тихо, благо толстенные стены, и до всего близко.

Доложили, что прибыл Савари.

— А где патриарх?

— Его святейшество и господин маркиз на первом этаже, — доложил Султье, бывший секретарь короля.

— А граф Раймунд?

— Его ждут.

— Как только появится, известите меня. А теперь пригласите Савари.

Д’Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун не в себе.

— Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она ни была.

— Я в ужасе.

— Я же сказал — суть!

— Сегодня я обнаружил под ее подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.

— Песнями?!

— Вот послушайте.

Все время хочет мой языкПотрогать заболевший зуб,А сердце просится в цветник,Взор тянет в поле вешних куп,Слух в томном сладострастье…

— Хватит, Савари! Я понял, наша дурочка хлебнула из отравленного источника.

— Я провел следствие, мессир, но пока не удалось найти брешь, через которую…

Д’Амьен сардонически усмехнулся.

— Другими словами, пока вы упивались своей болтовней, принцесса Сибилла… Кто он?! — сменив тон, крикнул великий провизор. — Она томится не вообще, а по кому-то!

Савари прижал руки к груди.

— Клянусь, она полгода не видела ни одного мужчины, кроме как в монашеском одеянии или в гниющих язвах в наших госпиталях.

— Я считал вас неглупым, Савари. Слов, написанных на пергаменте или на бумаге, иной раз женщине достаточно, чтобы возбудиться до крайней степени.

Проповедник покраснел.

— Возможно, я упустил, и кто-то передавал ей…

— Прав был Карл Великий, запретив учить дочек грамоте. А вы… Ладно, — махнул рукой великий провизор. — Немедленно — в монастырь. Возьмите пару специалистов из подвалов госпиталя. Завтра я должен знать, кто владеет мыслями нашей дорогой наследницы престола. Пусть даже она влюблена в де Ридфора. Я предпочитаю знать даже это, чем не знать ничего.

— Пытать принцессу? — потрясенно спросил Савари.

— Да вы спятили от своих переживаний!

— Да, да, — суетливо забормотал проповедник. — Надо найти того, кто передает письма.

Секретарь сообщил, что патриарх и Конрад Монферратский сидят у его величества и ужинают.

— А Раймунд?

Секретарь развел руками.

— Эта задержка меня раздражает. Еще немного — и она начнет меня пугать. Он остановился в тамплиерском квартале?

— Да, в доме бондаря у башни Давида.

— Отправьте туда людей. И не кого-нибудь, а человек пять-шесть поопытней.

Секретарь поклонился.

— За дверьми господин де Сан гор.

Заячья губа придавала физиономии де Сантора улыбчивость… Д’Амьен к этому привык, но сейчас вдруг обнаружил, что это ему не нравится. Или, может быть, де Сантор и в самом деле слегка улыбался. Чему бы?

— Мы не ошиблись в наших расчетах, — сказал он. — Выборы состоятся нынешней ночью.

— Ночью? — хмыкнул великий провизор. — Не могут без балагана и черных тайн.

— Вы правы, мессир, предполагается и обряд черного посвящения. Следом за выборами.

— Ну, это пусть. Этой стороной вопроса займемся, поставив их на колени, — д’Амьен прищурился и тронул свою бородку тонкими острыми пальцами.

— Да, момента лучше не будет, — осторожно сказал де Сантор.

— Что? — спросил граф.

— Выступить нужно завтра рано утром. Шестьдесят пар курьеров с удвоенными лошадьми ждут в конюшнях у северных ворот. Люди Раймунда и Конрада изнывают, на грани бунта…

Д’Амьен холодно посмотрел на помощника.

— Зачем вы мне это пересказываете? Или думаете, что я не знаю?!

— Так почему же мы медлим? — не удержался помощник.

— Есть заноза. Вы думаете, это — кресло?! — Д’Амьен шлепнул ладонями по подлокотникам и вскочил. — Это адская сковорода, и я поджариваюсь на ней. Потому что боюсь! Да, боюсь все провалить. И, может быть, навсегда! Понимаете?

— Не совсем.

— Может быть, скоро я расскажу вам, в чем дело…

Де Сантор опустил голову. Он неплохо знал великого провизора и понимал, что сейчас спорить с ним бесполезно, даже опасно.

Старик, словно читая чувства де Сантора, сказал:

— Вы не должны обижаться. Пройдет не более двух-трех дней, и я смогу, даст Бог, удовлетворить ваше любопытство. Пойдем к соратникам. И я надеюсь, что вы будете поддерживать меня, сколь бы справедливыми ни казались вам слова патриарха и Конрада.

Д’Амьен угадал.

— Насколько я понял, — сказал маркиз, — несмотря на очевиднейшую необходимость действовать вы не хотите отдать приказ?

— Да, — ответил великий провизор.

— Даже имея в виду, что столь удачной возможности позже может и не случиться?

— Я чувствую, что в данный момент поспешность опасна и не случилась бы настоящая катастрофа.

Маркиз Монферратский всплеснул руками. Его святейшество был с ним согласен. Король затаился, как мышь.

Конрад снова заговорил.

— Может быть, граф Раймунд убедит вас.

Патриарх кивнул:

— Будем надеяться.

— А где, кстати, граф Триполитанский? — спросил осторожно король.

— Мне почему-то кажется, — произнес граф д’Амьен, — что отсутствие графа Раймунда отнюдь не случайно.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Конрад. — Предательство?

— Слово произнесли вы, маркиз, — развел руками великий провизор. — Я имею в виду, что в такой момент отсутствие нашего соратника странно. О его переходе к храмовникам думать я не хочу.

— Это было бы… — запнулся король.

— Вот именно, Ваше величество, хуже не придумаешь, — теребя расшитую золотом перевязь, сказал патриарх.

— Вы слишком торопитесь, — урезонил его д'Амьен.

Появился Султье, Взгляды обратились к нему. Вид его был ужасен.

— Только что…

— Громче! — крикнул Конрад.

— Донесли, что у себя в доме убит граф Раймунд.

— Убит? — взвизгнул патриарх.

— Ну, слава богу, — прошептал д’Амьен, но многие услышали его шепот.

— Как убит? Поединок или подосланными людьми? — потребовал Конрад.

— У него в затылке торчал золоченый кинжал. Труп осыпан монетами. Специально показано, что это — не ограбление.

— Ассасины, — быстро сказал д’Амьен. — Но с какой стати — Раймунд? Впрочем, полгода назад он разорил осиное гнездо исмаилитов.

— Месть? — патриарх растирал виски. — Почему не сразу? Известны сношения капитула храмовников с этими гнездами сарацинских крыс.

— Да, это уже не тайна, — сказал д’ Амьен. — Но я не спешил бы с выводами.

— Мы вообще разучились спешить, дорогой граф, — уязвил его Конрад.

— Оставляю эту шпильку на вашей совести, дорогой маркиз.