Цитадель тамплиеров - Михаил Попов

С некоторых пор Бонифаций-Бодуэн ощутил себя отшельником в королевском чужом дворце. Он подолгу блуждал в нем или просиживал в библиотеке. Она была, кстати, очень богатой. Здесь попадались книги из Ямнии, Александрии. Читал король что попало, ни о каком учителе-собеседнике речи не могло быть. Король-затворник стал одним из самых начитанных людей своего времени, но остался, по сути, необразованным. В его мозгу царил хаос, как и в душе. Он пробовал сочинять. И родил пространный трактат, самоуничижительно названный «Царственный профан». Услышав о многомудром Маймониде, он написал ему в Сарацинскую землю несколько писем о природе вещей и божественной природе. Философствование вроде бы облегчило его душевные муки. Но лишь на время; таково действие любой философии. Кроме того, Бонифаций-Бодуэн убедился, что самое искреннее стремление к истине и любомудрие, помогающее отрешиться от страха смерти как таковой, бессильно против страха насильственной смерти. А внезапной смерти он ожидал постоянно.

Бонифаций-Бодуэн понял, что в библиотеке он не стал защищеннее от топора тамплиеров.

Его не оскорблял неусыпный, назойливый, а иногда и пренебрежительный контроль тамплиеров. И в прежней жизни гордиться ему было нечем. Отец оставил ему больше долгов, чем славы, само его дворянское происхождение было сомнительно. Слушая выговоры от баронов и графов в белых плащах, он не чувствовал себя очень задетым. Вообще-то, он был идеальным работником. Покорен, тих, исполнителен. Первое время на него не могли нарадоваться посвященные в тайну. Он проявлял даже что-то вроде актерских способностей. Изредка при стечении публики мог сыграть короля и покапризничать по-королевски. Но при «своих» тушевался.

Однако актер, всерьез играющий роль короля, моментами, на какую-то, может быть, ничтожную часть своего существа, становится королем. Незаметно для глаз капитула в Бонифации-Бодуэне завелось нечто, могущее оскорбиться.

Ставленники Храма, наводнившие дворец, занимавшие должности от мажордома до повара и не посвященные в тайну, видели в нем марионетку ордена. Они знали, как обращаются с Бодуэном Великий магистр и некоторые высшие чины, и заражались этим к нему отношением.

Но Бонифаций-Бодуэн не терпел уже наглые выходки камердинеров и лакеев. Однажды его секретарь, сообщив его величеству пожелания великого прецептора Иерусалимской области о сокращении денег на содержание двора, позволил себе неуважительное замечание. Он спросил, повторить ли сказанное или «его величество напряжется и постарается все понять с первого раза?» Король как бы очнулся и хлопнул в ладоши. Появились два стражника. Они тамплиерами не были и не знали, что секретарь — тамплиер.

— Повесить, — приказал король.

— Кого? — удивились стражники.

— Кого? — спросил секретарь, начавший догадываться, о ком речь.

— Его, — показал король на ошалевшего тамплиера, — и немедленно!

Тот орал, плевался и умолял, угрожал, требовал, чтобы доложили графу де Торрожу, но очень скоро повис во внутреннем дворе с высунутым языком, словно демонстрируя, за что именно наказан.

Понятно, его величество объяснился. Он заявил, что фамильярный и пренебрежительный тон, взятый служителями в отношении его особы, угрожает всему предприятию. Во многих душах уже посеяны зерна сомнения. Злополучный секретарь вел себя в присутствии третьих лиц так, что лишь немедленная виселица могла спасти престиж царствования.

С этого начался незаметный дрейф его королевского величества от образа Бонифация к образу Бодуэна IV. Король стал окружать себя людьми, верными лично ему. Он еще раз сменил прислугу и кухонных рабочих, увеличил плату дворцовым стражникам, и они узнали, кому обязаны. Мог, наконец, сказать себе, что во дворце стал хозяином и почти все от него зависят. Пусть мало кто из челяди его любит и не все его выдумки прижились.

Но он недооценил орден. Тамплиеры просто купили «людей короля». И если стражник получал из королевских рук, скажем, четыре бизанта, то рука ордена выдавала ему двенадцать бизантов. Поняв это, король впал в длительную депрессию…

Д’Амьен проник в кабинет короля и в его душу в момент, когда тот захлебывался отчаянием, как утопающий в колодце.

Раньше во дворец не мог просочиться никто без ведома тамплиеров. Но д’Амьен обнаружил лазейку… Потом король вручил ему ключ от секретной калитки… И Бодуэн помаленьку стал оживать и даже думать о будущем. Впрочем, он нервничал, не решаясь открыто схватиться с мучителями.

На тайных собраниях в катакомбах госпиталя он высказывался резче всех, а наедине с собой плакал от страха.

Участок, ограниченный стенами Храма Соломонова, мечети дель-Акса и оградой капитула тамплиеров, был завален обломками древних сооружений, образовавшими лабиринт. При первых крестоносных королях его облюбовали воры и проститутки, тут собиралось отребье. Бодуэн IV распорядился вымести сор из-под окон дворца. Участок слегка почистили, но находиться здесь было небезопасно. В сопровождении четырех телохранителей д’Амьен прошел здесь к секретной калитке, с недавних пор опекаемой ставленниками госпитальеров. Порыв короля к свободе привел к тому, что в многоэтажном, полуподземном сооружении дворца, схема которого была крайне запутана, стали хозяйничать иоанниты.

Великий провизор вошел к Бодуэну IV без доклада и застал его плачущим в темноте.

— Прошу прощения, государь…

— Что?! Кто это?! — Бодуэн всхлипнул и приподнялся.

— Дело чрезвычайной важности привело меня к вам.

— Граф?

— Да, Ваше величество, я.

Бодуэн отер лицо простыней. Пока он занимался этим, граф слегка сдвинул портьеру, впуская в комнату солнце. Король сполз с кровати в одной ночной рубахе и сел к столу. Д’Амьен устроился напротив.

— Говорите, граф. Я в расстроенных чувствах, но это не помешает.

— Несколько часов назад я получил известие из Рима.

— Умер папа?

Д’Амьен поднял брови.

— Вы уже знаете?

Король шмыгнул носом.

— Нет, кто мне расскажет… Я догадался.

— Пока неизвестна причина ухода Луция.

Бодуэн опять шмыгнул носом.

— А ему, пожалуй, уже все равно.

— Я уважаю ваш философский настрой, но, не о том. Смерть папы — это сигнал. Мы начинаем.

— Когда, граф?

— Самое позднее — через пять дней. Или шесть.

Король зажмурился. Он думал, что впереди месяц…

И даже имея время в запасе, изнывал он страха. Что же будет теперь… И как?

Граф что-то говорил быстро, дельно, по существу, но как бы за стеною, задерживающей смысл.

— А нельзя ли… — неуверенно улыбаясь, начал свое король.

— Это, наконец, странно, Ваше величество. Вы требовали действий, без подготовки, но вот я слышу вялую речь…

— Да, я требовал для… теперь другое, поймите.

— Какое еще другое, Ваше величество!? — верховный иоаннит был явно в гневе. — Все гарнизоны ордена уже месяц спят с оружием. Раймунд и Конрад держат передовые дружины в ближних масличных рощах. Наконец папа умер и Храм на время лишен привилегий… Может быть, вы боитесь?!

Король неожиданно рухнул на колени и, сложив руки на груди, произнес:

— Да, боюсь! Очень сильно! И умоляю вас отложить, отменить все, граф. Ради благодетеля и охранителя вашего святого Иоанна.

— Да что это с вами?! — вскочил д’Амьен. — Вы — король! И если что, никто не посмеет…

Бодуэн обхватил руками ноги великого провизора.

— Умоляю вас, граф, отложите. Есть у меня причина бояться. Клянусь святым Бонифацием, на благоволение коего я надеюсь… Хотя согрешил против него.

— Какого еще Бонифация? — д’Амьен брезгливо освободил ноги.

— Умоляю вас, граф!

— Нет, Ваше величество, слишком большое дело мы начали. Отступиться я не могу и другому не позволю.

— Это гибель для меня, полная гибель, изничтожение и плен. Слишком дорого заплачу я за краткий миг торжества, если даже он и явится.

Король лежал ничком и бил по каменным плитам бледными кулаками. Это была не истерика. Великий провизор присел рядом с королем и ровно сказал:

— Откройтесь мне, государь. Вы сейчас не похожи на себя.

Бодуэн, задыхаясь, сел и растер мокрые щеки.

— Я вообще не похож на короля, — тихо сказал Бодуэн. — Потому что на самом деле я — не король.

Граф глупо спросил:

— А кто вы?

Его величество освобожденно поднялся, сел на кровать, подгреб подушки и не спеша поведал печальную истину. Иоаннит оценил блеск интриги.

— И все эти годы?..

— Уже пять лет.

Д’Амьен выругался по-немецки, ибо во французском языке не нашлось подходящих слов. Но внутренне он был почти спокоен и, во всяком случае, собран.

— Отчего они не уничтожили вас, коли вы взбунтовались?

— Не знаю. Но жду каждый день. Теперь видите… Мои указы ничего не стоят.