Цитадель тамплиеров - Михаил Попов

— Четверть цехина в неделю? Мне говорили, что хватит трех дойтов.

— Что же те, кто вам это говорил, не приняли вас? — смелея, сказал хозяин.

Рассудив, что все равно здесь не задержится, де Труа кивнул.

— Я согласен.

Но, как говорят в Нормандии, еда несет в себе аппетит. Бондарю показалось, что он набрел на золотую жилу.

— Я должен предупредить господина рыцаря, что свободен только второй этаж.

Здесь был нюанс. Поселившись на втором этаже, рыцарь, в общем-то, не ущемлял своего достоинства, но грешил против правил высшей изысканности. Однако шевалье согласился и на это.

Волосатый, трясясь от жадности, потребовал деньги вперед.

Рыцарь въехал в ворота, постоял у крыльца, молча полез в кошелек и бросил хозяину золотую монету. Тот положил ее на зуб и прикусил. Шалея от наглости, он что-то пробормотал, не вынимая золота изо рта.

— Что ты сказал? — спросил спешившийся де Труа.

— Я сказал, что меня зовут Жак Тарпан.

Это было верхом неучтивости: простолюдин не должен называть свое имя дворянину, пока тот не спросит. В воздухе свистнула плетка и бородатый хозяин упал на колени, закрыв лицо руками. Между пальцев побежали струйки крови. Монета, звякнув, покатилась по каменным плитам.

— Ты покажешь мне мои комнаты? — вежливо спросил де Труа.

— О, да, да! — забормотал бондарь.

Осмотрев то, что ему предлагалось в качестве жилья, де Труа собрался было уйти: слишком грязно и пахнет гнилью с первого этажа. Но в комнату вбежал парнишка лет шестнадцати с кувшином воды, дабы господин рыцарь мог умыться. Мальчишка поставил кувшин на стол и сказал, что готов услужить высокородному жильцу.

— Как тебя зовут?

— Гизо.

— Что ты умеешь делать?

— Все, что угодно.

— Почему ты не говоришь мне «господин»?

— Я не знал, что вы уже мой господин.

Бондарь побледнел, гадая, кого этот пятнистый дьявол убьет за наглость: мальчишку или его самого. Но ничего ужасного не произошло. Наоборот.

— У меня в дороге умер оруженосец, — сказал шевалье.

— Вам нужен оруженосец? — глаза парня сверкнули; он был худощавый, гибкий и чумазый. Все в нем было ясно — негодяй, проныра, наглец.

— Нужен.

— А сколько вы будете платить?

Де Труа выразительно шевельнул плеткой, которую держал в руке.

— Он пошутил, господин.

— Все вы тут весельчаки, — тихо сказал рыцарь.

— Я согласен, господин.

— С чем согласен?

— Согласен быть вашим оруженосцем, господин.

— Еще неизвестно, подойдешь ли ты мне.

— Я подойду, господин.

Так всего за один византийский цехин шевалье де Труа приобрел квартиру, оруженосца и высек наглого бондаря.

Ранним утром шевалье подъехал к воротам капеллы Сен-Мари дель Тамплиери Альман в полном рыцарском облачении.

Светило яркое солнце, дорога вела сквозь акации, обрызганные дождем. Птицы сходили с ума от весенних восторгов. У ворот высокой стены толпились нищие. За две недели в Иерусалиме шевалье успел их возненавидеть.

Бросив горсть мелочи навязчивым тварям, шевалье спешился, перекрестился на изображение креста животворящего над воротами в капеллу и постучал железным кулаком в ворота. Из-за них донесся негромкий внушительный голос.

— Кто ты?

— Страждущий воин Христов.

— Чего хочешь?

— Большей истины и большего служения.

— Войди.

Открылась калитка в углу ворот, и шевалье вошел. Он оглянулся, интересуясь судьбою коня; его держал под уздцы служка в черной сутане.

Шевалье встретил другой служка, тоже в одеянии черного цвета, молча сделал знак — следуйте за мной, и повел рыцаря по мощеному двору в глубь огороженного пространства.

Вскорости де Труа оказался в помещении со сводчатыми потолками, где за десятком конторок молча трудились монахи. Скрипели перья, жужжали мухи над головами, как бы обозначая взлет мыслей трудяг.

К рыцарю вышел большой толстяк — глава канцелярии. Он быстро, внимательно оглядел гостя и тоже спросил:

— Кто вы, сударь?

— Страждущий воин Христов.

— Да будет с нами благодать Господня. Как вас зовут?

— Шевалье де Труа. Из Лангедокских Труа.

В помещении было достаточно света, солнце било в стрельчатые окна, и, стало быть, красота «страждущего воина» была отчетлива.

— Надеюсь, свидетельства вашего происхождения и рыцарского достоинства с вами.

— Смею заметить, мне уже было назначено послушание. Я приехал по вызову.

— Так вы уже… Раньше я помнил всякого, с кем говорил… — толстяк замялся.

Де Труа и не думал его выручать.

— Извините меня, шевалье, и поймите правильно. — Что я вам сказал когда-то относительно…

— Относительно шрамов на моем лице?.. Ничего не сказали, сударь. — Де Труа горько улыбнулся. — Никаких шрамов не было. В Тивериаде я заболел. Все тело вспухло и покрылось язвами. Благодарение Господу, я все-таки выжил. Оруженосец мой от того же скончался… — Де Труа горестно перекрестился. — Славный мальчик, Господь призвал его душу. Но я вам писал…

Толстяк перестал теребить четки.

— Ах, писали…

— Не имея возможности прибыть к сроку, я известил о своей болезни.

Не очень уверенно толстяк сказал:

— Это меняет дело. С вашего разрешения я поищу письмо.

Рыцарь пожал плечами.

— Воля ваша. Заодно проверьте, получены ли здесь четыре тысячи флоринов. Я выслал их через контору менялы.

— Отчего же четыре? Вступительный взнос равняется двум с половиной.

— Я внес бы и сорок тысяч, имей я такую сумму…

— Понимаю, понимаю, — ничего как будто бы не поняв, пробормотал толстяк и вышел.

Шевалье остался один, звякнув железом, он присел на табурет у стены. Переписчики скрипели перьями, ни один из них даже не покосился на рыцаря. Чем-то не понравился де Труа разговор с толстяком.

Но вот он вернулся с несколькими пергаментами.

— Ваши бумаги легко сыскались. Отправляйтесь домой. Где вы стоите?

— У Давидовой башни, в доме бондаря…

— Вас известят о заседании капитула. Дело двух недель…

— Да пребудет с вами милость Господня.

Толстяк снисходительно кивнул.

— Прошу прощения, шевалье. Ваше пожелание суть мирское и неуместно в стенах монашеского убежища.

Де Труа, в свою очередь, поклонился.

— Спасибо за вразумление, не откажите заодно и в одном совете.

— Извольте.

— Я уже говорил, что оруженосец, прибывший со мною из Лангедока, скончался от злосчастной лихорадки. Пристойно ли мне взять нового из сыновей здешнего горожанина?

— Донаты и облаты — телесное мирское продолжение ордена, и привлекать к душеполезной службе их сыновей ничуть не зазорно. Но отпрыск простого горожанина никогда не сравняется с оруженосцами и пажами, происходящими от родовитых рыцарей. Это может ожесточить сердце юноши, особливо если он честолюбив.

Дней через пять шевалье известили, что срок пришел и капитул рассмотрит его кандидатуру вместе с несколькими другими.

Де Труа волновался. Согласно уставу ордена, составленному Бернардом Клервосским, полноправным тамплиером не мог стать человек нездоровый и увечный. Трудно было однозначно ответить, подпадает ли он со своей мозаичной кожей под действие этого пункта. Более всего де Труа рассчитывал на эффект своего взноса. Четыре тысячи флоринов — это аргумент! Но…

Но вместе с тем возможна проверка, для этого достаточно послать гонца в Депрем. Там выяснится, что названный рыцарь и его оруженосец зарезаны у себя в доме… Нет ничего проще, чем послать человека в Депрем!

Заседание капитула — ловушка? А клад?.. Придется рискнуть.

В назначенный день, отбросив сомнения, спокойный, как ледяное горное озеро, шевалье отправился на собрание капитула.

Волнения оказались напрасными… Два рыцаря-тамплиера отвели шевалье в комнату с белыми стенами и красным восьмиконечным крестом. Там подготовили к посвящению, напомнив законы и правила ордена. В частности: братьям-тамплиерам воспрещаются праздные разговоры; без разрешения они не могут покинуть территорию капеллы; братья не пишут и не получают писем; братья обязаны избегать мирских развлечений всяческих, повседневно и повсечасно молиться и каяться со слезами и стенаниями.

Если же брат нарушит сии нерушимые установления, также за воровство, убийство, бунт, побег, кощунство, трусость, мужеложество и симонию брат будет сурово наказан; вплоть до изгнания из ордена. Высшая мера — «наказание смертью».

Последовали вопросы. Из рыцарского ли рода его родители? Не связан ли он присягой с другим орденом? Не состоит ли в браке? Не отлучен ли от церкви? И, наконец, торжественно: согласен ли он, узнав все это, вступить на путь истинного служения?

— Да! — столь же торжественно ответствовал шевалье.