Дело об императорском пингвине - Андрей Константинов

Я встала и положила на стол пакет с его рубашкой:

— Извини, мама пересушила и потому плохо отгладила.

Обнорский смотрел мне за плечо и медленно наливался помидорной спелостью. В дверях стояла Лукошкина.

— Привет, Анюта! поздоровалась я. — Как с моим материалом?

— Там есть ошибки, — тихо сказала Анна. — Я завернула текст. Он — у Соболина…

Она развернулась и вышла из кабинета, даже не войдя в него.

— Что еще за ошибки? — я направилась в репортерский.

Там, как всегда, было полно народу из других отделов. Я решительно прошла в сторону Соболина и села ему на колени:

— Ну что там у меня за ошибки в материале? Лукошкина совсем оборзела…

— Тебе что — стульев не хватает? — встряла правильная Горностаева.

— Запомни, Валюта: лучший стул — это мужские колени!

— Ну что за женщина! — хохотнул Зурик. — Садись, Светик, на мой стул. — И он картинно согнул ноги в коленях.

Соболин заерзал:

— Ты бы шел отсюда, Зураб, лучше делом займись. У нас — творческий процесс по материалу.

— А я вам не мешаю. Послушать хочу.

— Света, — перешел на назидательный тон Вовка, хотя ерзать не перестал, — сколько раз тебе делать одни и те же замечания? — Он взял в руки мой материал с красными пометками Лукошкиной. — Ты пишешь:

«Завели уголовное дело…»

— Ну и что? Если действительно завели!

— Завести можно любовницу.

А уголовное дело — возбуждают!

— Знаешь, Вовочка, что я тебе скажу? — я спрыгнула с трясущихся коленей Соболина. — Возбудить можно только мужской член. А уголовные дела — заводят! Так и передай своей вздорной Лукошкиной.

— Ну что за женщина! — Гвичия в хохоте повалился на диван.

В коридоре неожиданно похорошевшая Нонка Железняк (неужели такой эффект от моей маски?) кивнула мне головой в сторону: выйдем, мол, поболтать.

Мы вышли из Агентства, дошли до «ватрушки» и сели на лавочку прямо в центре площади. Разваленный дом у моста неожиданно изменил внешний вид этой части Фонтанки. Уже успевшие загореть женщины проносились мимо в красивых авто. Было ощущение, что я нахожусь в каком-то незнакомом мне городе. Или это было предчувствие чего-то нового впереди? Предчувствие любви?

— Ты слышала, что у Обнорского — новый роман? — хихикнула Нонна.

— С чего ты взяла? — насторожилась я.

— Да все с утра в Агентстве только об этом и говорят. Ну Андрей Викторович, ну дает! Ведь под сорок уже, а какой ходок!

— А все-то откуда знают? — не унималась я.

— Ну во-первых, Агеева утром слышала, как Повзло наезжал на Обнорского. Что, мол, ты за дурак такой, вечно вляпаешься, создаешь себе проблемы на пустом месте.

— Ну это еще ничего не значит, — резонно заметила я.

— А Обнорский вроде как оправдывался, — продолжала Нонна. — И что-то дальше про роскошную девицу, которая сама голая в руки бежит…

— Так уж и сама? — обиделась я.

Как жаль, что нельзя Нонке рассказать о том, что это не я, а Обнорский выскочил на пляж в неожиданный момент. — А откуда Повзло узнал? — вдруг снова удивилась я.

— А Повзло — от водителя. У Андрея Викторовича что-то джип забарахлил, и он поехал на радио на редакционной «Ниве». А водитель, копаясь в его джипе, обнаружил в багажнике растерзанные бабские шмотки.

Я почувствовала, что начинаю краснеть.

— И?…

— И… Ты же знаешь нашего водилу… Трепло кукурузное! Он в Агентстве всем и разболтал.

Про изодранную грейдером одежду на пляже я совсем забыла. Оставалась только надежда, что по грязным тряпкам трудно будет определить их принадлежность конкретному человеку.

Правда, на маечку в то утро я прикрепила маленького серебряного Тельца — мой знак зодиака, подаренный Агеевой. Но невнимательный, хоть и болтливый водитель мог его не заметить. Или — не узнать. Хоть бы…

— Света, — вдруг невпопад сказала Нонна, — а тебе Зудинцев — как?

— В каком смысле?

— Ну… Как мужчина…

— Я же с ним не была, как женщина. А ты — что?…

Нонна порозовела и стала совсем хорошенькой.

— Ну и правильно! Вот и молодец, — поддержала я ее. — Лето наступает, дети на даче в Выборге…

А Георгий Михайлович, по-моему, — ничего себе мужичок! Ты только не теряйся.

Вечером ко мне заскочила Василиса: мы должны были обменяться информацией по «делу об императорском пингвине».

— Света, Полярников чист! Я только что от него. Мы два часа говорили. Какой он все-таки замечательный человек, сколько для города делает. И Иманта, естественно, не знает. Еще удивился, что бывают такие странные фамилии. Ты, наверное, права: похоже, что это все-таки Имант. Что ты про него узнала?

Что я узнала про Бориса? О, я многое могла бы рассказать Ваське о нем.

О его тонких смуглых пальцах, на которых вечерами таинственно пляшут блики свечей. О его бездонных очах.

О мужественном подбородке с ямочкой, как у Спартака…

Я уже почувствовала знакомую слабость в ногах, когда запел мой мобильник. И тогда ослабли и мои пальцы, потому что отдаленным нарастающим громом в телефонной трубке раздался голос Бориса: «Светлана, мне не дождаться завтрашнего вечера. Может быть… если это кардинально не меняет ваши планы… мы могли бы увидеться сегодня?»

У меня перехватило дыхание. На меня вопросительно смотрела Васька.

Подруга моя милая, еще немного и я возненавижу тебя!

— Нет. Я не могу сегодня. Совсем не могу. До завтра!…

Я поспешно, чтобы не передумать, нажала клавишу отбоя.

— Кто это был? Обнорский? — лукаво спросила Василиса. Естественно, Васька была единственной, кому я рассказала о веселой интрижке на пляже.

— Нет, не Обнорский.

Как я хочу видеть Бориса!…

Кстати, а почему это мне не звонит Обнорский?…

Утром мне показалось, что на меня как-то по-особому, с повышенным любопытством, посмотрела Агеева.

— Выглядишь сегодня — на миллион долларов, — проворковала она, поправляя мне бретельку на новом сарафане.

— А всегда — на рубль? — парировала я. В дни повышенной медоточивости Агееву побаивалась даже я.

— Ну колись, колючка! — Марина не обратила внимания на мой выпад. — Небось нового мужичка подцепила? Кто он? Каков собой?

— Хорош, как Аполлон, — честно сказала я, вспомнив Бориса.

— Так уж и как Аполлон? — подколола Агеева.

— Чистой воды — Бог! Но самое главное — голос. Знаешь, я когда слышу его голос — просто таю.

— Голос? — хмыкнула Марина. — Ну да, пока не рявкнет, пока не рыкнет.

— А чего это он на меня рыкать должен? — удивилась я.

— Ну, милая, не ты — первая, не ты — последняя.

— Все, что до меня — не считается, — отрезала я, направляясь в свой кабинет.

— А после тебя — хоть потоп! — не сдавалась Агеева. — Кстати, Света, а ты почему перестала носить моего Тельца?

— Серебро к рыжему сарафану не подходит.

— Ну что нового на планерке было? — спросила я Соболина, только что вернувшегося с ежепятничных посиделок у начальства.

— Не планерка, а сплошной дурдом! — махнул рукой Вовка.

— Боги на Олимпе гневаются?

— Не то слово. Сплошной ор и крик.

— Кто — на кого?

— Да на этот раз вдруг сцепились Обнорский с Лукошкиной. Анька вопила, что ей надоело вечерами и ночами сидеть с текстами Спозаранника, что вечерами и ночами у нормального человека должна быть личная жизнь. Обнорский орал, что она не нормальный человек, а юрист «Пули» с ненормированным рабочим днем и что про ее личную жизнь знать ничего не хочет и вообще — запрещает ей всякую личную жизнь.

— Во дает! — опешила я. — Чего это он?

— А хрен его знает! Как с цепи сорвался.

— А Анька?

— А та вообще сказала, что в таком случае увольняется, хлопнула дверью и убежала с планерки.

— Ничего себе — дела! — ахнула Анюта Соболина. — Пойду проведаю Лукошкину. Может, ей чего надо?…

Я вышла за ней следом. В коридоре одна Анюта утешала другую:

— Да плюнь ты, Аня. — Соболина участливо погладила Лукошкину по плечу. — У него же это бывает: вдруг раз — и мигрень. Вот и орет. А ты — три к носу. Заведи любовника. Замуж выйди…

Лукошкина заметила меня:

— Это ты с подачи Завгородней мне такие советы даешь? — вдруг тихим деревянным голосом спросила Лукошкина.

— А при чем я-то тут? — обалдела я. — Не хочешь — не заводи, не выходи. Мне-то что?

— Ты всегда ни при чем! — еще тише сказала Лукошкина. В глазах у нее был подозрительный блеск. — Тебе-то — что…

Она резко развернулась и быстро направилась к выходу.

— Нет, прав Соболин, — рассудила я. — У нас действительно не Агентство, а дурдом. А вот я возьму и тоже уволюсь. Достали все!

— Не забудь перед увольнением флюорографию сделать, — машинально напомнила о последнем приказе Скрипки проходившая мимо с озабоченным лицом Ксюша: она несла шефу стакан с водой.