Дело об отравлении в буфете - Андрей Константинов

Андрей Константинов

Дело об отравлении в буфете 

"Скрипка А. Л., 1970 г.р., заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части, убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере расследовательской журналистики.

Известен своими беспорядочными связями с представительницами противоположного пола. В последнее время безуспешно пытается прекратить служебный роман с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И.".

Я сразу понял, что день будет плохим. Так оно и вышло. День оказался мерзопакостным.

Утром по коридорам Агентства бродила толпа незнакомых мне людей.

«Стажеры!» — ужаснулся я, вспомнив, что именно сегодня ожидался большой заезд собиравшихся постажироваться в «Золотой пуле» журналистов. Обнорский, объездивший уже почти всю страну со своими лекциями о том, что такое настоящий расследователь, что он ест, с кем спит и как работает, всегда в конце семинаров приглашал слушателей — а особенно слушательниц — приезжать в Петербург посмотреть на то, как устроена жизнь в Агентстве. Вот они и приезжали.

Нам с Повзло с трудом удавалось направить этот поток в более-менее организованное русло. Сегодня по плану должны были приехать шестеро стажеров — по-моему, из Хакасии, Удмуртии, Магадана и Эстонии.

— А где Повзло? — спросил я у секретаря Обнорского.

— Болен. Сегодня не появится.

Это была очень несвоевременная болезнь. Поскольку именно Повзло и должен был заниматься стажерами — по крайней мере распределить их по отделам.

Впрочем, я решил эту проблему за пять минут. Двоих отправил к Спозараннику.

Двоих — к Соболину в репортерский отдел. Одному велел дожидаться Агееву.

Только с последним стажером возникла заминка. Он решительно не хотел говорить по-русски.

— Вы кто? — спросил я молодого человека (правда, определить, молодой это мужчина или молодая женщина я с первого взгляда не смог, ну да какая, в конце концов, разница, подумал я).

— Тере, — ответил он.

— Значит, ты — Тере, а я — Леша. Насколько я понимаю, ты из Таллина. И как там у вас?

— Кюльм.

— Это хорошо, что у вас кюльм. Вот моему приятелю недавно подарили собаку — какой-то жутко редкой китайской породы. С родословной, все честь по чести. И в этой родословной уже было написано имя собачки — что-то типа твоего кюльма, только в три раза длиннее. Так вот он это слово выговорить не мог.

И звал собачку то ли хунвейбином, то ли хуйвенбином. В общем, тоже не по-русски, но приятелю моему почему-то нравится. Его, правда, один раз пытались в милицию забрать за оскорбление общественной нравственности, но милиционеры оказались ребята лингвистически подкованные, водки с ним выпили и домой отпустили. Вот у тебя в Эстонии как собак называют?

Стажер не ответил. То ли своим рассказом я задел какие-то струны его души, то ли он действительно не знал русского языка.

Тут меня осенило. Я понял, что единственным человеком в Агентстве, который мог методически правильно провести стажировку лица, не владеющего русским языком, был Глеб Спозаранник — потому что всем известно, что у Спозаранника разработаны методики на все случаи жизни.

Но главный расследователь Агентства оказался хитрым евреем, хотя по паспорту и значился молдаванином. Он начал торговаться.

— Конечно, Алексей Львович, — оказал Спозаранник, — я могу пойти вам навстречу и взять на стажировку еще одно физическое лицо, но и вы должны выполнить мои просьбы, которые я излагал в служебных записках за исходящими номерами 22-4 и 143-5. А именно: во-первых, обеспечить меня пейджером и, во-вторых, разрешить мне взять на работу в отдел референта.

— А зачем вам референт? — не удержался я, хотя знал, что задавать подобные вопросы Спозараннику глупо, он сейчас начнет говорить про пользу, которую данный референт будет приносить Агентству.

— Референт, о котором я говорю, будет приносить пользу мне, а значит, и моему отделу, а следовательно, и всему нашему Агентству, и, в частности, вам, Алексей Львович, — сказал Спозаранник.

— А какой пол будет у этого референта — мужской или женский?

— Какое это имеет значение?

— Один мой знакомый — большой, кстати, в прошлом начальник, постоянно менял секретарш. Поработают они у него от силы месяца два, и он их увольнял — говорил, что пользы от них никакой, сплошной интим, а через это постоянные скандалы в семье. И вот решил он взять на работу не секретаршу, а секретаря, то есть мужчину. И что вы себе думаете, Глеб Егорович? Буквально через месяц у них начался жуткий роман, знакомого моего уволили из больших начальников, и теперь он показывает свой безволосый торс в клубе «96». Поэтому я ваше желание обзавестись референтом не одобряю, о чем и сообщил Обнорскому. И пейджера вам тоже не дам.

Потому что я отвечаю в Агентстве за хозяйственную безопасность, что означает неуклонное стремление к повышению рентабельности и вытекающей отсюда экономии средств. К тому же один пейджер у вас уже есть.

— Если так, — сказал молдаванин Спозаранник, оказавшийся при ближайшем рассмотрении лицом иной национальности, — ничем не могу вам помочь, стажируйте своих иностранцев сами.

Так Тере стал моим личным стажером.

Потом появился Обнорский. Он не поздоровался и сухо предложил проследовать в его кабинет, — это не предвещало ничего хорошего.

За мной в кабинет Обнорского зашел и мой стажер. Теперь он не отходил от меня ни на шаг.

— Это кто? — хмуро спросил Обнорский.

— Стажер. Он по-русски не понимает.

Обнорский тут же перестал обращать на стажера внимание. Он сказал, что вчера в агентском буфете получили отравление четыре сотрудника — три отравились серьезно. Соболин вообще лежит в реанимации.

Об отравлении я знал, поскольку вчера сам отвозил по домам страдавших животами Агееву и Горностаеву. Оказалось, что ночью Агеевой стало хуже — ее отвезли в больницу. Так же были госпитализированы Повзло и Соболин. Все они обедали в нашем буфете.

— Если с ними что-то случится, я тебя под суд отдам, — заявил Обнорский угрожающе.

Я понял, что Обнорский говорил совершенно серьезно.

Шеф считал, что в отравлении виноват я, поскольку именно я отвечал за закупку продуктов в буфет. Естественно, соблюдая режим экономии, я старался покупать продукты по самым низким ценам. И вот теперь Обнорский кричал, что именно это мое крохоборство и привело к столь ужасающим последствиям.

Я пытался объяснить шефу, что дешевые продукты еще не значат некачественные, но он ничего не слушал.

Я решил, что дальнейший спор только усугубит мое положение и лучше уйти.

Стажер вышел вслед за мной.

— Ну, что скажешь? — спросил я его.

— Коле лугу, — сказал он.

Надо было что-то делать. Надо было спасать мое честное имя — имя главной хозяйственной опоры Агентства «Золотая пуля». То есть проводить собственное независимое расследование.

Сам я в нашем буфете не питаюсь, поскольку давно исповедую принцип: не пей, где живешь, и не ешь, где работаешь.

Тем не менее я ни на секунду не верил, что столь массовое отравление могло случиться из-за меня.

— Надо выяснить, кто и что вчера ел, — сказал я своему стажеру.

Он кивнул, как будто что-то понял.

Итак, мне надо было поговорить с отравившимися: Горностаевой, Агеевой, Соболиным и Повзло.

Ехать домой к Горностаевой мне не хотелось. Наши отношения длились уже слишком долго, впрочем, Горностаева, в отличие от меня, явно не собиралась их заканчивать. Поэтому я попросил проведать Горностаеву Шаховского, сказав, что Валя замечательная девушка и, по моим наблюдениям, давно смотрит на него с вожделением. «А рыжие девушки (Горностаева, как известно, была рыжей), — сказал я ему, — жутко страстные особы».

И рассказал ему историю про одну рыжую женщину, которая имела мужа, трех любовников, четырех телохранителей и шофера с «мерседесом» в 140-м кузове и успешно справлялась со всей этой небольшой армией.

Шаховский выслушал весь этот бред и радостно попрыгал к Горностаевой. Я пожелал, чтобы все у них получилось.

А сам поехал в 46-ю больницу, где одновременно, хотя и в разных палатах, лежали Повзло и Агеева.

Николай чувствовал себя неплохо, рассказал, что вчера ел куру-гриль и салат оливье, запивая все это томатным соком из пакета.

Агеева, в отличие от Повзло, почему-то лежала в индивидуальной палате. Она была одета в цветастый халатик, разрисованный неизвестными мне, но, видимо, известными Агеевой животными, и была похожа на домработницу, прилегшую отдохнуть после протирки рояля.

— Ах, Лешенька! — сказала она. — По-моему, я умираю.

— Понос? — спросил я участливо.

— Сердце. Тахикардия, наверное. Дайте вашу руку. Вы должны это почувствовать.