Harbin - Voronkov

– Замечательно!.. – наконец заключил Болохов. – Жаль, что мне на ваших «Молодоженов» не удалось полюбоваться…

– Ну так пойдемте к Смотровым – там и полюбуетесь, – предложил Евстафьев. – Впрочем, портрет как портрет – ничего особенного.

Смотровы жили в трех кварталах от Евстафьева – на углу Амурской и Кузнечной. Пока шли по морозцу, Петр Сергеевич как заправский экскурсовод рассказывал Болохову об истории возникновения Благовещенска. Так Александр и узнал, что название ему придумали известные своими подвижническими делами военный губернатор Сибири граф Муравьев и святитель Иннокентий, которые почти сто лет назад прибыли в эти места с верховьев Амура вместе с одним из первых сплавов казаков, ставших здешними первопоселенцами. Чувствовалось, что Петр Сергеевич, несмотря ни на что, любил этот город, оттого с такой теплотой и говорил о нем.

– Вот это улица Амурская… Было бы удивительно, если бы таковой не было здесь… Ведь город-то стоит на берегу Амура, – говорит он. – Вот и параллельно идущая ей Зейская тоже имеет неслучайное название, потому что она начинается прямо от красавицы-реки Зеи. – А вот Кузнечная… Знаете, почему она так называется?

– Ну откуда же мне знать? – улыбнулся Болохов, растирая шерстяной перчаткой замерзший нос. – Хотя, в общем-то, догадаться не сложно… Вероятно, на ней кузнецы жили, я прав?

– В общем-то, да, – подтвердил Петр Сергеевич. – В русских городах испокон веков принято было называть улицы или исходя из их географического местоположения, или по цеховой принадлежности. К примеру, здесь есть улица Торговая… И нам понятно, что на ней, в основном, жили торговые люди, там же находились и их магазины с торговыми домами. А вот на Кожевенной некогда стоял заводик, где выделывали кожу, рядом с которым жили скорняки да кожеделы. На Артиллерийской, ясное дело, квартировался артиллерийский полк, на Казачьей были казармы казаков. И Ремесленная понятно, почему так называется. Непонятно только, почему улицу Муравьева-Амурского переименовали. Как так можно? Ведь это, по сути, родоначальник города. А его взяли да развенчали… Впрочем, это у нас сейчас повсюду так. Вот и Питера нашего дорогого больше нет. Что такое Ленинград? Ведь не Ленин его строил, а Петр. Чудеса, ей-богу!..

Он покачал головой. Все в этом мире казалось ему сейчас странным. Абсолютно все. Даже то, что сам он покуда не сгинул в этом, как он называл новую Россию, сумасшедшем доме.

– А с Кузнечной, знаете ли, конфуз в свое время вышел, – улыбнувшись, начал вдруг рассказывать Евстафьев. – Вы верно сказали – на этой улице и впрямь в свое время жили кузнецы. Свои мастерские они ставили в основном там, где эта улица берет начало – аккурат возле набережной Амура. К концу девяностых годов прошлого столетия таких мастерских в Благовещенске становилось все больше и больше. Этому способствовал спрос на изделия из металла – подковы, бороны, запасные части для механизмов мукомольного и золотопроизводства, речных судов и так далее. Не район был, а скопище небольших предприятий, где денно и нощно поддерживаемые мехами горели угли в кузнечных горнах… Где стоял такой грохот, что он был слышен далеко вокруг. Это раздражало почтенную публику, особенно тех, кто жил по соседству с кузницами или же любил по вечерам совершать прогулки вдоль Амура. Уже не раз обращались горожане в городскую думу, чтобы ее депутаты предприняли меры для наведения порядка в районе улицы Кузнечной. Депутаты, а вместе с ними и чиновный люд сами были недовольны строительством кузниц на набережной, но мер покуда не принимали. А тут вдруг случай подвернулся…

– Дело в том, что незадолго до своего коронования, – продолжал рассказывать Петр Сергеевич, – наследник престола цесаревич Николай Александрович решил посетить Приамурский край. Что и говорить, будущий монарх должен был не понаслышке знать, чем живет и дышит Россия-матушка. А перед тем, значит, как отправиться в далекое путешествие, на месте, как водится, побывали квартирмейстеры. Кто знает, может, именно они-то и обратили внимание властей Благовещенска на шум, доносившийся со стороны набережной. Дескать, наследник обязательно захочет пройтись вдоль великой реки, а тут такой грохот. А может, чиновники и сами запаниковали… Вспомните, как это было у Гоголя в «Ревизоре»… Испугались, что великому князю придется не по нраву весь этот шум в самом центре города вот и… Короче, дума, по представлению городских чинов, без проволочек приняла решение о переносе кузнечных мастерских на окраину города. Землю для этого отвели за речкой Бурхановкой – километрах в четырех от этих мест. Так что от улицы кузнецов осталось одно только название… А вот и она, наша Кузнечная! – неожиданно сказал он. – Теперь нам остается только перейти на другую сторону улицы – и мы на месте… Видите вон тот дом, – указал он на бревенчатый пятистенок, стоявший в ряду таких же с любовью рубленных изб. – Там и живут мои ученики… Да-да, я не ошибся. Не только Ванечка, но и его жена училась у меня. Тоже, доложу я вам, талантливый человек. Только вот кому в России нужны эти таланты?

Смотровы встретили их радушно, тут же собрав на стол все, что у них имелось в доме. Не забыли и про припасенную на всякий случай бутылочку китайского контрабандного спирта, которым дошлые бабенки торговали из-под полы на всех городских рынках. После выпитого, как водится, начались разговоры. Улучив момент, Болохов попросил хозяев показать ему написанный Петром Сергеевичем портрет.

– Так вот же он! – указал Иван на неоштукатуренную стену, где среди множества акварелей и выполненных маслом натюрмортов и пейзажей висел в незамысловатой раме большой двойной портрет, мастерски и любовно выполненный карандашом. В другой бы раз Болохов обязательно его заметил, потому что человеком он был любопытствующим и, придя в гости, в первую очередь любил оглядеться, но на этот раз события развивались так быстро, что ему не дали этого сделать, тут же усадив за накрытый стол. И вот только теперь у него появилась эта возможность.

Он встал из-за стола и направился к увешанной художествами бревенчатой стене. «Молодожены»!.. Он впился глазами в портрет, пытаясь рассмотреть его в деталях. Красивое мужественное лицо, косоворотка, картуз; она – чуть усталые глаза, бледное лицо, рубище, обтягивавшее дышащее зрелой беременностью плоть. Силища-то какая! – задохнулся от восхищения Александр. Каждая черточка, каждая вмятинка души прописана. Да-да, именно души! Будто бы на тебя чьей-то чужой жизнью дохнуло. Вот оно, настоящее искусство, затерянное в медвежьем углу среди тысяч человеческих трагедий. Казалось, это не художник рисовал, а создано было самой природой, с которой сравниться в мастерстве бывает очень трудно.

– Да-а-а!.. – только и протянул Болохов, пораженный увиденным.

– А вот и третий персонаж этого портрета, – улыбаясь, вывела Елена за руку из смежной спаленки заспанного карапуза. Тот остановился посреди комнатки, служившей гостиной, и очумело смотрел на гостей. – Ну, дедушку Петра ты, сынок, знаешь… – указывает она на Евстафьева. – А вот это дядя из Москвы… Как нашего дядю зовут? – с улыбкой обратилась Леночка к Болохову.

– Дядю зовут Сашей… – хорошо улыбнувшись в ответ, произнес тот.

– Ну ладно, мы пойдем, а вы тут…

Вечером к хозяевам на огонек заглянула Стоцкая, которая, узнав о том, что Иван вернулся с гастролей, пришла вроде как просить его оформить какой-то там музейный стенд. На самом же деле ей хотелось еще раз повидать Болохова. Кто-то из ее знакомых видел, как Евстафьев шел по Амурской в сопровождении какого-то статного столичного вида мужчины, вот музейная душа и решила, что те отправились к Смотровым.

…Так случилось, что последнюю ночь перед уходом за кордон Болохов провел у Инны Валерьевны в ее однокомнатной служебной квартирке, что находилась на первом этаже деревянного строения. Позже он так и не смог понять, как этой старой деве удалось затащить его в свою постель. Решил, что был слишком пьян, потому и поддался на ее уговоры заглянуть к ней «на пару минут». Помнит, что вначале они пили чай с кубинским ромом, неизвестно откуда взявшемся в этом Богом забытом краю. Потом она что-то жарко шептала ему на ухо. Плакала и шептала, шептала… Кажется, она просила его не уходить. Да-да, именно так. Она выглядела такой жалкой, такой потерянной, что у Александра не хватило духу покинуть ее. «Сашенька, милый… – шептала она. – Пожалуйста… пожалуйста, останьтесь. Я так одинока… мне так тяжело. А вы… вам ведь ничего не стоит пожалеть меня… Когда я рядом с вами, я будто бы нахожусь у себя дома, в родном Петербурге… Да, я знаю, что я старая калоша, но я тоже хочу счастья… Пусть крошечного, пусть короткого, как выстрел… Пожалуйста, прошу вас…»

Накануне они всю ночь проговорили с Лешкой Мальчиковым, и Болохову страшно хотелось спать. Ему бы встать и уйти, но разве уйдешь, когда рядом с тобой раненный в самую душу человек? Вот он ее и пожалел. Утром она напоила его чаем, а перед расставанием обняла и сказала: «Спасибо вам, Сашенька… За все спасибо». Он ушел, а она потом долго стояла у окна, опустошенная и одновременно счастливая, как бывают счастливы страдающие тяжелой болезнью люди, которых смерть наконец-то решила освободить от всех страданий.