Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– Даже епископы не поднимают мертвых! – слишком резко для этой теплой родственной встречи ответил Рагнвальд и оттолкнул его руки. – Если бы они это могли, я бы вернулся вместе с Ингер – и христианином, ведь глупо было бы идти против такой очевидной мощи. Но они этого не умеют. Поэтому я один.

– Что ты хочешь… ск-ск-сказать? – Харальд нахмурил свои белесые брови, сияние глаз поугасло. Его привычное, еще с детства, заикание стало казаться знаком потрясения.

– Она умерла! – Рагнвальд будто ударил его этими двумя словами, и ему доставило злобную радость сознание, что он причиняет Харальду такую же боль, какую тот причинял ему. – Она была мертва уже тогда, когда я только отчалил, чтобы ехать за ней. Она прожила у Хакона всего месяца два, и то, говорят, это не очень походило на жизнь.

– Он ее ум-м-морил?

Голос Харальда дрогнул от гнева, взгляд изменился, в лице промелькнуло всем известное выражение свирепости, которое приобретало в драке. Если бы кто из незнакомых людей и принял его заикание за признак нерешительности, то очень быстро убедился бы в своей ошибке.

– Он клялся Христом, что хотел сделать ее своей королевой и воздавал королевские почести. Она получила бы что угодно, хоть кусок мяса из его собственного бедра – он так сказал. Но она ничего не хотела. Они сказали ей, что я погиб, и она хотела умереть. Этим Хакон надеялся склонить ее покориться своей участи. Но он совсем не знал ее. Не знал, что эта женщина не умеет склоняться даже перед судьбой.

Харальд помолчал, потом отошел к скамье, сел, согнувшись, и закрыл лицо руками. Махнул, отсылая всех из палаты. Люди, переглядываясь, заторопились вон. Но Харальд, не дожидаясь, сам встал и пошел в спальный чулан. Хлопнул дверью.

Рагнвальд сам добрел до скамьи и сел. Регнер – добросердечный и понимающий человек – сделал ему знак, дескать, разделяю ваше горе, – и вышел. Слуги закрыли дверь, Рагнвальд и Гуннхильд остались вдвоем. По лицу молодой королевы текли слезы, и она кривила рот, чтобы челядь не услышала всхлипываний. Она очень полюбила сестру Харальда и жену брата. Никто не удивился бы, если бы эти две женщины, обе по-своему красивые и по-своему сильные, к тому же судьбой пристегнутые к непримиримому соперничеству мужей, враждовали бы между собой. Но они не враждовали, а как могли поддерживали друг друга. Будто знали, что их родство не продлится и года.

– Она сама тогда велела мне бежать в другую сторону, – ловя воздух ртом, уже в который раз сказала Гуннхильд. – Кричала, что, если мы побежим вместе, нас точно поймают, а так им придется разделиться и хотя бы одна из нас сможет оторваться… Злючка отдала мне свой драный грязный плащ, а на Ингер было красное платье… В лесу она сразу бросалась в глаза…

Рагнвальд махнул рукой, еще раз давая понять, что оправданий не требуется. Из спального чулана не доносилось ни звука. Уж конечно, Харальд не станет рыдать в голос, не такой он человек. Но никто не должен видеть этой острой боли в его глазах, и он не выйдет, пока не справится с ней. Он любил Ингер и гордился ею. Такой женщиной всякий будет гордиться, муж он ей или брат…

– Так ты сказала, что теперь он здешний конунг? – стараясь подумать о другом, Рагнвальд кивнул на дверь чулана. – А я уже никто в том краю, которым мои предки владели сто лет?

– Но почему же ты так долго не возвращался? – Гуннхильд вытерла слезы. – Сначала мы думали, что ты пытаешься договориться с Хаконом… Понятно же: раз такой человек, как он, захватил такую женщину, как она, он просто так теперь ее не отдаст, будет требовать половину страны или столько золота, сколько она весит. Я думала, что если тебя так долго нет, то значит, есть надежда! Если бы он просто отказался с тобой разговаривать, ты бы сразу вернулся собирать войско. А потом пошли слухи, что ты умер… И все заговорили: вот почему он не возвращается…

– Хильда! – Рагнвальд подался к сестре. – Вспомни: кто первым сказал, что я умер?

Гуннхильд закрыла лицо руками, стараясь сосредоточиться, надавила кончиками пальцев на глаза, будто пытаясь выжать из них забытый образ. Рагнвальд сосредоточенно ждал.

– Я услышала от Харальда, – наконец Гуннхильд опустила руки. – Он сказал: дорогая, ты не волнуйся так сразу, может, это еще только слухи, мало ли что по викам болтают…

Рагнвальд нетерпеливо дернул бровью, и она продолжала:

– Заговорили в гавани. Пришел какой-то корабль… И как-то все сразу узнали. В один день ко мне приходили Торбен, и Альвбад, и Висислейв – все хотели знать, правда ли…

– Все приходили спросить, – перебил ее Рагнвальд. – Но приходил кто-нибудь, чтобы рассказать вам о моей смерти?

– Н-нет… – с запинкой ответила Гуннхильд. Это напомнило Рагнвальду заикание Харальда, и он с досадой отметил: вот, она уже перенимает привычки своего длиннорукого муженька! – Говорили, что какой-то корабль шел дальше на восток… Но нет, я не слышала, чтобы кто-то назвал себя свидетелем.

– И как же ты поверила? – Рагнвальд зажал руки между колен и взглянул на сестру с мягким упреком, будто удивляясь, что она могла сотворить такую глупость.

– Харальд так держался со мной… утешал… будто это несомненная правда. И… я подумала, что это точно правда, что он чего-то знает, но мне не говорит… Он же не все мне рассказывает…

– А тебе не приходило в голову… – медленно начал Рагнвальд, – что эти слухи пустил сам Харальд?

– Что? – Гуннхильд уставилась на него, и он отметил темные круги у нее под глазами. Да уж, последний год и для нее выдался нелегким.

– Что он сам это придумал и через своих людей запустил слухи, будто я умер. И будто Хакон снова собрал войско. И подкупил хёвдингов, чтобы они «забеспокоились» и позвали его в конунги.

Гуннхильда опустила руки на колени и посмотрела на них.

– Нет… – тихо сказала она чуть погодя. – Тогда мне это не пришло в голову. Но я никуда не годилась… Думала, за что же боги так на нас разгневались… И отец, и бабушка, и ты, и Горм с Тюрой, все в один год… Только мы с теткой Оди остались… Мы плакали и плакали… Харальд сам предложил заказать поминальный камень… так жалел меня… Но почему же! – Она взглянула на брата с болью и мольбой, будто ответ на вопрос мог что-то исправить. – Почему же ты так долго не возвращался, если она умерла и говорить было не о чем?

Почему? Рагнвальд не отвечал и даже не глядел на сестру. Он затруднялся объяснить это словами, хотя и сейчас отлично помнил свое тогдашнее состояние. Как день за днем слонялся возле свежего кургана, будто коза, привязанная к колышку и неспособная уйти без хозяйки.

Уже тогда он чувствовал: это крушение всех надежд. Ингер умерла. Он приехал сюда за ней, готовый хоть продаться Хакону Доброму в неволю, лишь бы выкупить ее. Но выкупить ее у Хель невозможно. Такое не удалось даже асам. И зачем возвращаться? Куда? Где еще есть жизнь в Среднем мире, если Ингер умерла?

Ей сказали, что он, ее муж, погиб в том сражении возле Эбергорда. Кто-то из норвежцев клялся ей, что своими глазами видел, как его, Рагнвальда, пронзили копьем и он упал мертвым. Возможно, даже не врали, потому что видеть это они и правда могли. Они лишь не могли знать, выживет он или нет. Ну, еще бы – он и сам месяца два не был уверен, на каком свете находится. Только думал, что в Валгалле должно быть поприятнее, и уж не попал ли он в тот самый ад, про который рассказывал епископ Хорит – где боль и тьма, жар и холод одновременно.

Норвежцам, конечно, хотелось верить, что он, последний мужчина шведских Инглингов в Южной Ютландии, уже в аду. А Ингер… такая жизнерадостная и гордая женщина не могла пережить столько горя и позора сразу. Она заболела, как только ее привезли. Не могла есть – ее чрево отвергало любую пищу. И через два месяца, когда он, Рагнвальд, в Эбергорде понял, что все-таки выжил, его жена в Норвегии умерла.

И возле ее кургана закончились все земные пути. Хакон, хоть и сам христианин, не поскупился на погребальные жертвы, отправил с ней вместе рабыню и лошадь с повозкой, дал всякого добра. Понимал, что сам виноват в этой смерти, а к тому же он успел объявить Ингер своей женой и даже королевой, если родит наследника. Говорил, что дал ей свадебные дары и хотел отправить ее родичам выкуп. Что, дескать, тоже считал ее вдовой.

Но теперь что за важность? Рагнвальд день за днем проводил возле кургана – то садился наземь, то бродил вокруг, но не имел ни единой мысли, куда отсюда отправиться. Если она здесь и забрать ее домой невозможно, ему тоже некуда идти. Он, ее муж, виноват в том, что ее взяли в плен и увезли. Как он теперь взглянет людям в глаза?

Но все прочие люди его тогда мало заботили. Рагнвальд чувствовал себя униженным, но почему-то ему казалось, что лишь она, Ингер, простила бы его. Она, с ее гордостью, честолюбием, самоуверенностью – простила бы вину мужа, потому что ему она с самого начала готова была простить все. Глядя на них, мало кто верил, что они уживутся. Женщине вроде Ингер нужен муж мягкий, как тряпочка, а о Рагнвальде так не скажешь. Но любовь – волшебство, она как-то так улаживала их отношения, как не уладит самый могучий ум. На насмешки Ингер Рагнвальд отвечал своими насмешками, отпускал шутки, но поступал по-своему, а она бранила его, но делала все по его воле. Часто кричала и язвила, но быстро отходила и еще жаловалась, что он сведет ее с ума. Но это нравилось им обоим.