Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

Но все прочие люди его тогда мало заботили. Рагнвальд чувствовал себя униженным, но почему-то ему казалось, что лишь она, Ингер, простила бы его. Она, с ее гордостью, честолюбием, самоуверенностью – простила бы вину мужа, потому что ему она с самого начала готова была простить все. Глядя на них, мало кто верил, что они уживутся. Женщине вроде Ингер нужен муж мягкий, как тряпочка, а о Рагнвальде так не скажешь. Но любовь – волшебство, она как-то так улаживала их отношения, как не уладит самый могучий ум. На насмешки Ингер Рагнвальд отвечал своими насмешками, отпускал шутки, но поступал по-своему, а она бранила его, но делала все по его воле. Часто кричала и язвила, но быстро отходила и еще жаловалась, что он сведет ее с ума. Но это нравилось им обоим.

И вот ее нет.

– Почему не возвращался… – пробормотал наконец Рагнвальд. – Спроси лучше, как же я все-таки вернулся…

Но поздно. В наследственных его владениях провозглашен другой конунг – Харальд сын Горма. И у Рагнвальда хватало ума понять: на новые перемены никто здесь не пойдет. Хейдабьюру и так досталось беспокойства в последнюю пару лет, а вик живет торговлей: нет мира, нет денег.

Но, удивительное дело, Рагнвальд не находил в сердце ни капли сожаления. Допустим, Харальд сберег бы для него дедовы владения – ага, а вечно голодный волк сберег бы кусок мяса для родственника-пса, – и теперь ему пришлось бы управлять Южной Ютландией. Спорить с тингом, разбирать тяжбы, улаживать ссоры между хёвдингами, принимать торговцев, выходить в море на поиски «морских конунгов», что грабят купцов на подступах к викам. Договариваться о разных сделках с владыками других виков Восточного моря. Отбиваться от саксов, франков и вендов, лавировать между христианами и приверженцами старых богов. Даже подыскивать себе новую жену, потому что конунга без королевы засмеют свои же люди. Не из-за этого ли Хакон так возненавидел их с Харальдом, ведь они отняли у него двух знатных невест подряд! Нет… Лучше в Йотунхейм…

Стукнула дверь. Рагнвальд поднял глаза. У порога стояла Одиндис – его мать. Сжав в руках край передника, с горестным морщинистым лицом, она смотрела на него так, будто он только сейчас умер, а она только сейчас об этом узнала…

Приближался йоль, но Харальд не давал пиров, объясняя гостям, что слишком скорбит по сестре. Все сочувственно кивали, по вику и Слиасторпу шли разговоры, какое, мол, у нового конунга чуткое сердце. Обсуждали, как добр он и к брату своей жены.

– Ты сам понимаешь, как неразумно еще раз менять здесь конунга, – заговорил он с Рагнвальдом через пару дней. В голубых глазах Харальда еще тлела боль, но держался он с какой-то резкой бодростью, будто говорил: вам меня не взять. – Но что касается вашего собственного имущества, то я, конечно, поспешил посчитать его ничьим. Эта усадьба и все в ней, ваши корабли – это твое законное наследство. Ты хочешь остаться и жить здесь?

– Едва ли, – помолчав, ответил Рагнвальд.

Он понимал, что в удручении может совершить ошибку, о которой потом пожалеет, но сейчас его это не волновало.

– Мне не хотелось бы строить себе рядом новую усадьбу – за сто лет люди привыкли, что конунг живет в Слиасторпе! – усмехнулся Харальд. – Но давай позовем всех хёвдингов и торговых людей, пусть помогут нам оценить ее стоимость, и я выплачу тебе все в ближайшие, скажем, лет пять. Ты понимаешь, у меня нет волшебных колец, что рожают девять таких же каждую ночь, а мне надо кормить дружину. Но я поклянусь Кольцом Фрейи[12], что выплачу все до последнего пеннинга. Ты будешь свободен от всех забот и богат.

Свободен и богат… Как близко было счастье. Если бы Рагнвальд еще знал, что с ним делать.

Следующие дни утешения не принесли. Каждый день к нему ходили вдовы и родичи хирдманов, павших с Олавом у Эбергорда. Всех уцелевших взял к себе Харальд, но остались женщины с детьми, еще слишком маленькими для службы; Гуннхильд поддерживала их, не давая умереть с голоду, но теперь они снова шли к нему, Рагнвальду, жаловались на судьбу, приносили ревущих детей… Как будто он мог воскресить их мужей! А жилье требовалось людям Харальда, поэтому иных уже сгоняли по две семьи в одну лачугу. Впрочем, Харальд предложил простой выход: молодым вдовам он дал в мужья своих дренгов.

Судьбы людские – лишь тонкий узор на ткани норн. Когда ткань ветшает, ее сминают и отбрасывают прочь, и не заботит хозяек судьба оборванных нитей. Рагнвальд кожей чувствовал, как сминается невидимая ткань судьбы, рвется все, к чему он привык. Мир, в котором он вырос, уже валяется возле очага ненужной ветошью: вот-вот ею вытрут котел и бросят в огонь. А на ткацком стане уже заправлена иная основа, с иным узором, где от прежнего нет и памяти… «Что делать, дружок! – будто слышал он скрипучий и насмешливый голос старухи у ясеня. – Слишком много вас копошится на земле, да еще все время новые родятся! Если мы будем следить, чтобы никого не задеть, наше тканье не сдвинется с места».

Приближался йоль, но к Рагнвальду вернулась его норвежская хворь. Невзирая на ветер, дождь и мокрый снег, он в одиночестве бродил вокруг Слиасторпа, в основном возле поминального камня своего отца, поставленного бабкой, старой королевой Асфрид. «Асфрид сделала этот надгробный памятник Сигтрюггу, своему сыну, на освященном месте погребения Кнута». Все здесь напоминало ему о несчастье: век шведских Инглингов в Слиасторпе миновал.

Поселение это основали лет двести назад предки Годфреда Грозного. Здесь он выстроил себе усадьбу, названную «Двор на Сле» – Слиасторп. Годфред конунг много воевал и всегда держал при себе большую дружину. Широкое пространство вокруг усадьбы было застроено домами для нее: и большими – для молодых, и маленькими – для семейных. Старый Слиасторп сгорел сразу после смерти Годфреда – шведские Инглинги зарились на эти места, где под его покровительством расцвел такой богатый вик. Сто лет назад Олав Старый сумел утвердиться здесь, выстроить новую усадьбу возле пожарища, а домики занимали с тех пор его люди.

Но вот колесо судьбы сделало новый оборот, и теперь здесь хозяин – Харальд сын Горма, из Кнютлингов. Он, Рагнвальд, правнук Олава Старого, уже никто. Двоюродный брат королевы, живущий как гость в своем родном доме, который уже ему не принадлежит.

Но жаловаться – недостойно потомка Одина. Да и на что? Законным здешним конунгом был дядя Олав – он погиб в том сражении с Хаконом Добрым возле Эбергорда. Рагнвальд остался последним мужчиной в роду, но его конунгом не провозглашали. Он даже тинг не собирал и ни с кем не говорил об этом. Оправившись от ран, он думал только об Ингер. Кто стал бы его слушать, пожелай он стать конунгом, пока жена его в плену у врага? Кроме насмешек, ничего бы он не добился. Для Харальда пленение сестры значило меньше, куда меньше, чем брак с Гуннхильд – Госпожой Кольца, законной наследницей священной власти королевы Асфрид. В глазах людей эта пара воплощала военную силу и божественную милость. Рагнвальд ничуть не удивлялся, что жители Хейдабьюра охотно поддержали таких владык.

Замерзнув, он возвращался в дом, садился к огню. Все здесь было ему знакомо, как собственные руки: резьба потемневших от дыма опорных столбов, котлы на балках, скамьи, камни очага, железные треноги, ковры на стенах – их частью принесли в приданое его мать, Одиндис, и Гильда, мать Гуннхильд, а частью они же вышивали долгими зимами. Старые щиты Олава Говоруна, отца Гуннхильд: у него имелась привычка сохранять щиты, пострадавшие в битвах, и вешать на стены грида как напоминание о своей доблести. Он весь был в этом… Особенно гордился теми, от которых остался один умбон, едва держащийся на двух-трех обломках. Странно, что Харальд еще не приказал сжечь этот мусор, а умбоны и железные рукояти отдать в кузню.

Но теперь Рагнвальд здесь не хозяин. И от этого казалось, что это не его старый Слиасторп, а какое-то чудное место, куда он попал во сне.

И если Харальд не тронул старые разбитые щиты, то изменил нечто куда более важное. Он отменил подать, которую при Олаве Говоруне и его предшественниках – со времен Харальда Клака – взимали с христиан за их отказ участвовать в жертвоприношениях. Этого епископы саксов уже давно добивались от датских конунгов, а Харальд отдал распоряжение это сразу после своего провозглашения. Это привлекло к нему сердца и христиан Хейдабьюра, и саксов, а чтобы приверженцы старых богов не возмущались, он объявил, что будет вносить долю за христиан сам. Рагнвальд восхищался: одним движением Харальд сумел угодить и старым богам – ибо его доля в жертвах возросла, – и Христу сыну Марии, ибо порадел за его последователей. Правда, доброта обходилась недешево, но теперь Харальд, единственный конунг всей Дании, мог себе это позволить.

Христиане Хейдабьюра захаживали в Слиасторп чаще прежнего, в том числе два здешних священника, саксы Бадагар и Ланбод. Харальд охотно с ними беседовал.