Дон-Аминадо - (А. П. Шполянский) Дон-Аминадо

Много темного есть в эмиграции,

Много темного есть и грехов.

Одного только нет в эмиграции…

В эмиграции нет женихов.

1932

ПОСЛЕДНИЕ РИМЛЯНЕ

И был Октябрь. Звонили телефоны.

Имел хожденье русский пневматик.

И был билет. И ставка на мильоны.

И жизнь была. И рюмка. И шашлык.

И, несмотря на массу осложнений.

На полный мрак, на кризис мировой.

Какое-то беспутство или гений

Спасали нас от бездны роковой.

А между тем под сланцами, под мглистым

Покровом глыб, безумьем обуян.

Уже дышал дыханием нечистым.

Уже пылал и пенился вулкан.

И желт был дым в фарватерах,

в воронках…

И, помолясь безжалостным богам.

Вставал монгол и шел на плоскодонках

От устьев рек к безвестным берегам.

Из тундр пешком спешили алеуты,

И пел шаман в убийственной тоске.

И вел киргиз худой и необутый.

Киргизский вождь в коровьем башлыке.

И шум стоял во всем Авиахиме,

И горизонт был сумрачен и хмур,

И говорил словами, и плохими.

Какой-то тип, оратор и манчжур.

События шли стремительно и быстро.

Гремела сталь, и цокал пулемет.

Во всей Европе не было министра.

Который спал бы ночи напролет…

А мы, глупцы, переводили стрелку.

Платили тэрм, писали пневматик

И покупали кошку или белку, —

Для жен. Для шуб. На женский воротник…

1933

ВЕЧЕРИНКА

Артистка читала отрывок из Блока

И левою грудью дышала уныло.

В глазах у артистки была поволока,

И платье на ней прошлогоднее было.

Потом выступал балалаечник Костя

В роскошных штанинах из черного плиса

И адски разделал «Индийского гостя»,

А «Вниз да по речке» исполнил для биса.

Потом появились бояре в кафтанах,

И хор их про Стеньку пропел и утешил,

И это звучало тем более странно.

Что именно Стенька бояр-то и вешал.

Затем были танцы с холодным буфетом.

И вальс в облаках голубого батиста.

И женщина-бас перед самым рассветом

Рыдала в жилет исполнителя Листа.

И что-то в тумане дрожало, рябило,

И хором бояре гудели на сцене…

И было приятно, что все это было

Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.

1933

КРИК ДУШИ

Солнце всходит и заходит.

Пробивается трава.

Все упорно происходит

По законам естества.

Отчего ж у юмористов

На лице такая грусть?

Почему судебный пристав

Знает все и наизусть?

Отчего на белом свете

Семь считается чудес?

Отчего в любой газете

Только сорок поэтесс?

Отчего краснеет густо

Только вываренный рак?

Отчего писать под Пруста

Каждый силится дурак?

Отчего так жизнь угрюма,

И с душой не ладит ум?

И зачем Леона Блюма

Родила мамаша Блюм?

1930, 1931

ПАНОПТИКУМ

Темные горы сосисок.

Страшные горы капуст.

Звуки военного марша.

Медленный челюсти хруст

Ярко палящее солнце.

Бой нюренбергских часов.

Ромбы немецких затылков.

Циркуль немецких усов.

Роты. Полки. Батальоны.

Ружья. Лопаты. Кресты.

Шаг, сотрясающий недра.

Рвущий земные пласты.

Ярмарка. Бред Каллигари.

Старый, готический сон.

Запахи крови и гари.

Золото черных знамен.

Рвет и безумствует ветер.

С Фаустом Геббельс идет.

В бархатном, черном берете

Вагнер им знак подает.

Грянули бешеным хором

Многих наук доктора.

Немки с невидящим взором

Падали с криком «ура!».

…Кукла из желтого воска,

С крепом на верхней губе.

Шла и вела их навстречу

Страшной и странной судьбе.

1934

СТОЯНКА ЧЕЛОВЕКА

Скажи мне, каменный обломок

Неолитических эпох!

Какие тьмы каких потемок

Хранят твой след, таят твой вздох?

О чем ты выл в безмолвье ночи

В небытие и в пустоту?

В какой простор вперяя очи.

Ты слез изведал теплоту?

Каких ты дядей ел на тризне

И сколько тетей свежевал?

И вообще, какой был в жизни

Твой настоящий идеал?

Когда от грустной обезьяны

Ты, так сказать, произошел. —

Куда, зачем, в какие страны

Ты дальше дерзостно пошел?!

В кого, вступая в перебранку,

Вонзал ты вилку или нож?

И почему свою стоянку

Расположил на речке Сож?